Тогда Вадим целовал её в губы, пытался разбудить:
– Ну всё, Лен, ну всё – проехали...
Они поженились уже двенадцать медовых месяцев назад, но первозданная острота счастья не исчезала. Когда Вадим впервые увидел Ленку на студенческой вечеринке, ему показалось, что у него в крови забулькали пузырьки шампанского, и он со стремительным гусарским нахальством утащил её от подруг, не дав толком опомниться, в морозный парк и там, целуя впервые, понял, что она будет его женой.
Он тогда ничего ещё не знал о ней, кроме того, что она невыносимо красива: тонка, стройна, вся как будто вылеплена из каррарского мрамора. И цвет волос изумительного оттенка – пшеничное поле на закате. Её серо-зелёные глаза, неуловимо меняющие цвет и манящие за собой, брали его сердце за краешек и вели за собой. И он шёл за ней: ведь нельзя же оставаться без сердца.
Вадим быстро разузнал, что его любовь живёт с бабушкой и дедом, а о родителях ничего не известно. Говорили, что и сама Ленка появилась в Иркутске недавно, хотя здесь родилась, но потом куда-то надолго уезжала. О своём прошлом никому не рассказывает. А если кто слишком рьяно пристаёт с вопросами, выставляет, как ёж, иголки.
Натыкаться на Ленкины оборонительные шипы Вадим не хотел и ни о чем её не расспрашивал. В конце концов, ему не было дела до Ленкиного прошлого. Он хотел быть её настоящим и в смелых мечтах – творцом их совместного будущего.
Тайна приоткрылась, когда уже был намечен день свадьбы, и Ленка перебралась к Вадиму в его небольшую квартирку на окраине города со спортивной сумкой, куда уместились почти все её вещи. Тогда Вадим и поинтересовался как бы между прочим, приедут ли на бракосочетание его будущие тесть и тёща.
– Это вряд ли, – сказала Ленка. – С отцом мы не виделись лет пятнадцать. Где он – не знаю. А мать уже давно за границей, у неё там своя жизнь.
– В какой стране?
– В Дании. В королевстве кривых зеркал и страшных сказок.
– Почему страшных?
– Там других быть не может. Андерсена читал? Перечитай повнимательнее. И желательно не десяток хрестоматийных, типа «Дюймовочки», а малоизвестные сказки, которые и самого автора, и его родину лучше всего представляют. Ужастики с ухмылкой. Хармс рядом с Андерсеном – первоклассник, хотя и способный ученик.
– Так ты жила в Дании?
– Жила. Пять лет.
– Тебе там, как я понимаю, не очень понравилось?
– Очень не.
– Почему?
– Долго объяснять. Замнём для ясности.
– Ну давай замнём, если хочешь.
А потом впервые случился «датский ночной кошмар», после которого обет некурения, выдержанный Вадимом больше полугода, пошёл насмарку.
В тот вечер они были в гостях, много шутили и смеялись, потом отправились домой пешком через весь город, тёплый и пьяный, готовящийся уже вот-вот выстрелить новорожденной листвой, и, чтобы ускорить долгожданное лето, они целовались под каждой сиренью, каждой липой. Их молодость была единственной и неповторимой, и вечной – такой же, как и их счастье. Засыпая, Вадим чувствовал щекой Ленкины влажные после душа волосы. Она уютно устроилась у него на плече и, засыпая, беспечно о чём-то щебетала. А ночью он проснулся от её крика. Она билась головой о подушку, говорила на непонятном языке – то быстро, захлёбываясь словами, то медленно – обрывками фраз. Вадим прижимал Ленку к себе, целовал, старался разбудить, но не мог. Приступ окончился так же внезапно, как и начался. Ленка затихла, задышала спокойно, но Вадим больше не мог спать. Выйдя на кухню, он извлёк дрожащими пальцами из шкафа кем-то забытую пачку сигарет, закурил и просидел в сизом едком дыму до рассвета.
Утром он спросил:
– Лен, тебе что сегодня снилось? Ты так странно во сне разговаривала.
Ленка тряхнула отросшей чёлкой, поизучала чаинки, всплывшие на поверхность чашки:
– Да ерунда какая-то, даже и не вспомню. А что я говорила?
– Ты не на русском изъяснялась, на тарабарском.
– На датском значит. Не обращай внимания. Пережитки прошлого. Всплывает что-то из подсознанки.
– Лен, ты ещё кричала во сне. Я, честно говоря, просто выпал в осадок.
Она посерьёзнела, подошла к окну и стала разглядывать разноцветные фрагменты детской площадки во дворе. Наконец, сказала:
– Слушай, я думала, что это прошло навсегда. Ну, после того, как я к тебе переехала. Дед с бабушкой тоже натерпелись. Когда я только вернулась в Россию, почти каждую ночь кричала. Но я сама этого не фиксирую никак, даже не могу утром вспомнить, где я была во сне.
– По-моему, в каком-то аду. И язык этот датский какой-то гавкающий, неприятный.
– Да уж красивым и мелодичным его не назовёшь.
– Лен, может быть, ты когда-нибудь расскажешь мне... о том времени?
– Там времени не было, Вадим. И меня там не было. Был кто-то другой. Может быть – только моя тень?
. . .
В день их с мамой отъезда из России было солнечно и морозно. Снег скрипел под ногами, как под всадником тугое седло, когда они вчетвером – мама, Ленка, бабушка и дед – шагали с сумками и чемоданами к автобусной остановке. С самого утра на Ленку накатило странное оцепенение – всё казалось ей нереальным. И их с мамой комната, где Ленка прожила свои неполные тринадцать лет, ставшая вдруг чужой и холодной без уютного беспорядка и привычных милых мелочей, и торопливый завтрак, за которым никто не проронил ни слова. Бабушка с дедом сидели за столом, как две нахохлившиеся птицы, а мама напоминала древнегреческую статую – отстранённо безмолвную, но преисполненную высокой миссией. Всё это могло быть только дурным сном, как и сам предстоящий отъезд.
Реальностью был вчерашний, последний в России, школьный день – с безупречной тишиной на уроках и бурлящими, как шумная речка, переменами, которые всегда что-то приносили в своём потоке – то новую затею, то ошеломляющую новость, то желанный взгляд. Уже полгода Ленка была влюблена в одного семиклассника, но не делилась этой тайной даже со своей лучшей подругой Танькой. Просто старалась, будто невзначай, оказаться на переменах рядом с ним. Глаза у мальчика были шальные, обжигающие – именно такие, за которыми, к своему изумлению, Ленка могла бы пойти хоть на край света. Но пока доходила только до ограды школьного двора, да и то под недовольное бурчание Таньки, которая вместо прогулок предпочитала отправиться в буфет и купить пирожное. Танька была безнадёжной сластёной, и у Ленки всегда была припасена для таких случаев шоколадка.
С Танькой они сидели вместе за одной партой с первого класса и были, что называется, не разлей вода. Вода бы и не разлила. Разделил этот неожиданный отъезд – неизвестно куда и неизвестно зачем.
Когда мама объявила, что они уезжают из «этой дыры» в чудесную страну Данию к новому папе, Ленка решила, что это очередная мамина фантазия. Несколько лет назад мама вот так же неожиданно собралась скоропалительно перебираться в Москву к новому знакомому – залётному командировочному, который приезжал в Иркутск на неделю налаживать какое-то новое производство. Мама уверяла, что это судьба и любовь всей её жизни. Она была убеждена, что москвич обеспечит им с Ленкой достойное существование в столице, и долго не могла понять, почему новоиспечённый жених, умчавшись на казённой машине в сторону аэропорта, никогда ей больше не позвонил. Шестилетняя Ленка в отличие от мамы сразу разобралась, что никакая это не судьба, а просто глупая игра, в которую чужой дядя поиграл с её слишком доверчивой мамой, а игру не стоит путать с реальностью.
Вот и идею отъезда в Данию Ленка тоже поначалу не восприняла всерьёз. Но мама объяснила ей, что настали новые времена, и теперь можно заочно, по интернету, познакомиться с хорошим мужчиной из другой страны, имеющим серьёзные намерения. Оказалось, что летом, пока Ленка жила на даче с бабушкой и дедом, к маме уже приезжал «очень хороший человек» из Дании по имени Сэмми, и мама имела возможность убедиться в его порядочности и искреннем желании создать семью. Сэмми уже оформил им с Ленкой приглашение и даже выслал деньги на билет.
Мама бегала на курсы английского языка и восторженно говорила дочери:
– Только представь, ему писали сотни женщин из России, а выбрал он именно нас.
– Между прочим, меня он не выбирал, – сопротивлялась Ленка, – со мной он даже не встречался.
– Я ему много писала и рассказывала о тебе. Он видел твои фотографии, этого пока достаточно. Вы познакомитесь и подружитесь в Дании, – уверяла мама.
Возможно, Ленке надо было тогда устроить бунт на корабле, впасть в истерику, сказать своё твёрдое нет, и всё повернулось бы иначе – разве смогла бы мама уехать без неё? Но Ленка не нашла в себе сил сопротивляться происходящему и противостоять маминой непререкаемой решимости сжечь все мосты за спиной. «Наконец-то и на нашей улице праздник!» – повторяла мама в разговорах со своими обескураженными подругами. Многие им тогда завидовали. Вот только бабушка уже накануне отъезда подлила ложку дёгтя в бочку с мёдом:
– Ох, смотри, как бы заморский принц не оказался свинопасом. Да и вообще, кому когда на чужбине хорошо было?
– А ты не каркай, лучше порадуйся за свою внучку, – ответила мама раздражённо, – в Европе будет жить, всё лучше, чем на немытой родине!
– Ну Европа Европе рознь, – вздохнула бабушка. – Этот твой Сэмми явно не из миллионеров.
– Не важно, там и простые работяги живут неплохо, не чета нашим, – парировала мама. – А у Сэмми вообще свой собственный бизнес.
– Вот только непонятно какой, – не унималась бабушка.
– Ничего, на месте разберёмся, – оптимистично резюмировала мама.
Уже перед самым зевом автобуса, готовым вот-вот закрыться со всеми наспех заглоченными пассажирами, Ленка не выдержала, обняла бабушку, уткнулась носом в пуговицу её старенького пальто и не хотела отпускать. Бабушка была неотъемлемой частью Ленкиного детства, её уютной и защищённой жизни, которая вдруг зазвучала тоскливо и обречённо, как оборвавшаяся струна. Ленка с пронзительной остротой осознала, что весь её родной, привычный и прекрасный мир вот сейчас на этой выстуженной остановке разбивается вдребезги. И бабушка – печальная, постаревшая – теперь лишь одинокий осколок, обломок этого потерянного мира. И другие близкие люди, любимые места, дорогие воспоминания – никогда уже не сложатся в одно целое. Навсегда становились прошлым и школьный двор с раскидистой лилово-дымчатой сиренью, которая грядущей весной впервые зацветёт без Ленки, и Танька, отныне обречённая одна отыскивать в сиреневых зарослях шестилепестковые цветочки на счастье, и Ленкина школьная любовь, которая навсегда переходит в область тайных воспоминаний, и Байкал, где Ленка так любила зимой кататься на коньках – скользить часами до блаженного изнеможения по кристально чистому льду, и сибирское солнце – величественное и щедрое, такое же единственное на свете, как и Байкал, и бабушка, и дед, и Танька, и Ленкино внезапно закончившееся детство.
Дедушка с суровым лицом-маской неуклюже потрепал Ленку по щеке и отвернулся, чтобы она не видела его слёз.
Водитель автобуса недовольно проворчал:
– Всё, отъезжаем, поторопитесь!
Бабушка вздохнула, перекрестила Ленку и маму:
– Ладно, девочки мои, даст Бог всё устроится, всё будет хорошо. Вы только как доберётесь, сразу нам позвоните – хотя бы на минутку, Сэмми ведь разрешит? И пишите нам почаще. Может быть, и мы к вам как-нибудь в гости соберёмся.
Когда автобус тронулся, Ленка пробралась в самый его конец, прижалась лбом к мутному стеклу. Дед и бабушка долго смотрели им вслед, стремительно уменьшаясь: две веточки на белой дороге, две точечки. Потом и точки эти исчезли, и только тогда Ленка безудержно разрыдалась.
. . .
В датском аэропорту мама и Ленка долго стояли в суетливом улее прибывших и встречающих. Наконец, к ним протиснулся полноватый, неряшливо одетый мужчина с лысиной, мясистыми губами и серыми глазами навыкате. От него резко пахло потом и табаком, и Ленку, уставшую от долгого перелёта и едва стоявшую на ногах, сразу затошнило. Датчанин напомнил ей сома – они как раз недавно изучали в школе разные виды рыб. Сразу вспомнилось: «Сом – рыба-хищник с большой головой и пастью, оснащённой щётками мелких, но острых зубов. Сом выходит на охоту ночью, днём предпочитает отлёживаться в укрытии. Известны случаи нападения сомов на людей. Средний вес взрослого сома достигает 80–100 кг».
«Не Сэмми, а Сом» – заключила Ленка, когда датчанин протянул для приветствия руку, и ей показалось, что она дотронулась до скользкого плавника.
Потом они долго ехали с сумками и чемоданами в поезде, после чего пересели на автобус. Наконец, высадились на пустынной остановке и долго шли вдоль поля к невзрачным трёхэтажным домикам с маленькими окошками без балконов. Всё это выглядело каким-то сереньким и унылым и никак не вязалось с Ленкиными представлениями о роскошной европейской жизни.
Мамино лицо тоже застыло в недоумении, когда Сом ввёл их в небольшую квартирку, пропахшую пивными испарениями и сигаретным дымом. Датский жених тут же извлёк из-под стола ящик с пивом, выхватил из него бутылку, ловко откупорил и с жадностью припал к горлышку.
По Ленкиным понятиям обстановка в доме была попросту бедной. В так называемой гостиной стояли лишь старая продавленная софа, грубый деревянный стол без скатерти, весь в пятнах и царапинах, несколько стульев да некое подобие книжного шкафа, где вместо книг на полках лежали старые газеты. Над столом сиротливо висела лампа с бумажным абажуром.
Но больше всего Ленку удивило отсутствие в квартире ванной. Имелось только крошечное туалетное помещение, где сбоку от унитаза был прицеплен душевой шланг.
Комната, предназначавшаяся для Ленки, напоминала узкий пенал, в который с трудом протиснулся диванчик, письменный стол и стул.
– Мамочка, мы ведь здесь не останемся, уедем обратно? – взмолилась Ленка.
– Подожди, ну надо же осмотреться, понять, что к чему, – ответила мама преувеличенно бодрым голосом, хотя было видно, что ей тоже не по себе.
Первый датский вечер тянулся для Ленки невыносимо медленно. Она вынула из чемодана и разложила на столе свои любимые книги, посадила на диван маленького плюшевого медвежонка – игрушку, любимую с детства и взятую в качестве талисмана. Из-за стены доносились фразы на английском языке, которые Ленка не понимала, но слышала, что голос у мамы неестественный, напряжённый. Каждой клеткой Ленка чувствовала, что ничего хорошего их приезд сюда не предвещает. Она хотела преодолеть свой страх перед Сомом, войти в соседнюю комнату, взять маму за руку и вывести поскорее из этого чужого неприятного, неопрятного дома, из нелепого недоразумения, которое с ними случилось, из этой глупой, затянувшейся игры, рискующей перерасти в беду. Сдерживало Ленку только то, что она плохо представляла, куда они с мамой пойдут на ночь глядя – одни в чужой стране?
Ленка незаметно выскользнула из квартиры и зашагала куда глаза глядят по незнакомому пространству – холодному, бессолнечному и бесснежному, продуваемому резким колючим ветром. На улицах было пустынно, лишь один раз мимо прошла компания местных подростков, обстреляв Ленку чужой речью и громким гоготанием, да промелькнула восточная женщина, с ног до головы закутанная в чёрный балахон.
Уже позже, когда они с мамой сидели на крохотной Сомовьей кухне и ели незамысловатый ужин, Ленка попросила:
– Давай позвоним бабушке и деду, мы ведь обещали! Они же там волнуются.
Мама погладила Ленку по голове и сказала:
– Пока не можем, Леночка, Сэмми сказал, что это очень дорого. Вот когда я начну работать, мы будем часто звонить в Иркутск, я тебе обещаю.
Так началась для Ленки датская жизнь. Она замкнулась в себя, как улитка в раковине – часами сидела в своей комнате и читала русские книги или бродила по улицам одна без всякой цели. С мамой они разговаривали мало – Сом сразу же полностью завладел её вниманием, к Ленке же относился как к малоприятному, но неизбежному побочному явлению новой семейной жизни. Общение между Ленкой и Сомом сводилось к самому поверхностному минимуму, что Ленку полностью устраивало.
Через месяц состоялась скромная свадьба мамы с Сомом. Мама с печальными глазами и накладной улыбкой отправилась в местную городскую ратушу под руку с одутловатым женихом, одетым в помятый серый костюм. После быстрой росписи супруги вернулись домой, и жизнь потекла дальше всё в том же узком бытовом русле – скучная и бесцветная.
А потом произошло немыслимое: Ленкина интеллигентная мама с безупречными манерами и высшим экономическим образованием, много лет проработавшая в Иркутске главным бухгалтером на большом предприятии, вдруг устроилась на работу уборщицей в дом для престарелых.
– Это временные трудности, ничего страшного, – как будто оправдывалась мама, –
мы русские женщины и не такое можем вынести! Вдобавок уборщица в Дании это не
то что в России. Здесь и грязи-то особой нет. И вообще в Европе любой труд в чести, будь
ты хоть профессор, хоть санитарка.
Мама, правда, попросила Ленку не рассказывать о её новой работе бабушке и деду, когда удастся, наконец, позвонить в Иркутск:
– Дед с бабкой у нас люди старомодные, могут этого не понять, не будем их волновать.
Ленке мамины рассуждения показались очень странными, ведь с раннего детства она слышала, как важно хорошо учиться и получить высшее образование, чтобы занять достойное место в обществе, а не скатиться к его низам – к тем самым уборщицам, о которых теперь с пиететом заговорила мама.
Весной Ленку отправили в школу – в шестой класс, где ей предстояло выучить датский язык методом интенсивного погружения в местную среду. Как ни странно, Ленка этому даже обрадовалась – лишь бы находиться подальше от Сома. Датский язык показался ей довольно трудным – особенно не давалось произношение, и одноклассники её часто передразнивали. Но, как известно, детский мозг впитывает чужой язык, как губка, и уже скоро Ленка начала сносно объясняться по-датски и догонять школьную программу. Тут её поджидал очередной сюрприз. Оказалось, что математика в датском шестом классе была на уровне четвёртого-пятого класса в российской школе, и Ленка неожиданно стала по этому предмету лучшей в классе.
Домашних заданий ученикам не задавали, главный упор делался не на приобретение знаний, а на социальное общение – так называемую «уютность» в стенах школы – по-датски «hygge». Это самое «hygge» было для датчан важнее всего на свете: если «не уютно», «не хьюгелит», значит, плохо. Постепенно Ленка догадалась, что датская «уютность» – это создание видимости бесконфликтного общения, внешнее соблюдение приличий, а кто что чувствует на самом деле – не важно.
Поначалу Ленка пыталась строить в датской школе «русские отношения» – искренние и доверительные, но натыкалась на глухую стену. Каждый был сам за себя и сам по себе. Познакомилась Ленка и с так называемой датской Библией общения – «Янтелов», суть которой сводилась к следующему: не высовывайся и не забывай, что ты ничего из себя не представляешь. Все были причёсаны под одну гребёнку и подчинялись неписаным правилам общения друг с другом: ничего лишнего, ничего личного. Близких дружб в классе не возникало, после уроков все спешили разойтись по своим домам и делам.
Ленка очень скучала по иркутской школе, где она чувствовала себя, как рыба в воде. Там, на уроках, в переглядках с подругой Танькой, а особенно на переменах, где каждая минута шла за три – пульсировала настоящая жизнь. Вибрация воздуха была иной, краски и запахи ярче, чувства острее.
Как сильно тосковала она по Таньке! Танька, Танька – первая и самая лучшая подруга, горькая, невосполнимая потеря. Сколько бесконечных километров прошли они вместе по школьным коридорам за пять с половиной лет, сколько секретов и тайн доверили друг другу. Теперь Ленка не могла даже позвонить подруге, услышать её голос, расспросить о жизни в Иркутске. «Слишком дорого» – этот рефрен надолго вошёл в их с мамой датскую жизнь.
Разумеется, Сом оказался никаким не бизнесменом – Ленкина бабушка как в воду глядела – а обыкновенным безработным. Справедливости ради надо отметить, что за год до знакомства с Ленкиной мамой Сом действительно попытался наладить собственный бизнес и стать уличным продавцом датских хот-догов. По этому случаю он одолжил у приятеля старый ларёк на колёсах, но прыти и предприимчивости Сому не хватило. Бизнес быстро зачах, и Сом снова улёгся на диван пропивать и прокуривать пособие по безработице. Лень и апатия полностью завладели им, так же, как пыль – его квартирой. Перевалив за сорокалетний рубеж, Сом почувствовал, что жизнь категорически не додала ему всё обещанное в юности, и в порыве хоть что-то изменить в своей незадавшейся судьбе решился на крайний шаг – женитьбу на иностранке, так как требовательные датские подружки давно исчезли с померкшего горизонта.
Проще всего было взять в жёны филиппинку, таиландку или русскую – эти страны активно пополняли рынок непритязательных невест, рвущихся к европейским женихам. Сом долго взвешивал, раздумывал, советовался с приятелями. Остановился на варианте русской жены – всё-таки тоже Европа, хотя и Восточная. А то где эти Филиппины и Таиланд, и что там за женщины? С виду тихи и покорны, но это всё равно что жениться на инопланетянке. С русской, как казалось Сому, проще будет найти общий язык. В результате скрупулезного отбора круг поисков сузился до трёх потенциальных кандидаток облагообразить неприбранное жилище Сома и создать там семейный уют. Одна из невест проживала в Санкт-Петербурге, другая в Петрозаводске, третья – Ленкина мама – в Иркутске.
Понимая, что женитьба – проект дорогостоящий, Сом решился одолжить немалую сумму всё у того же приятеля с ларьком (адвокат подстраховал их многолетнюю дружбу соответствующим документом) и отправился в матримониальный вояж по простиравшей к нему руки России.
Выбрав из троих миловидных, интеллигентных и безнадёжно незамужних российских женщин Ленкину маму, Сом ощутил новое сладостное чувство вершителя чужих судеб. Войдя в образ благородного датского принца на белом коне, Сом настолько забылся, что опрометчиво превысил все финансовые лимиты, пригласив Ленкину маму в Иркутске в ресторан и подарив ей в залог искренности своих намерений небольшое золотое колечко.
В конце концов, дело было сделано: невеста прибыла в Данию, свадьба состоялась, эйфория схлынула, а долги нужно было возвращать. От романтики не осталось и следа. Сом постоянно твердил о необходимости экономить. Каждый день после работы мама обегала все окрестные магазины, вылавливала скидки на продукты и отдавала Сому чеки для проверки. Мороженое и конфеты стали в доме редкостью, но в пиве и сигаретах Сом себе, разумеется, не отказывал. Курил и потягивал пиво он двадцать четыре часа в сутки, при этом постоянно валялся на диване и ничего не делал.
Единственный пьющий человек, которого Ленка знала в Иркутске, был слесарь Анатолий – его периодически вызывали что-то починить. От него частенько пахло спиртным, да и вид у него был помятый, неопрятный. Анатолий казался Ленке человеком опустившимся, неблагополучным. При этом бабушка не раз говорила, что у Анатолия золотые руки, и если бы не водка – жил бы припеваючи. Анатолий всегда с восхищением поглядывал на Ленкину маму, но никому бы и в голову не могло прийти, что мама вдруг выйдет замуж за слесаря. И вот теперь мама связала свою жизнь с человеком ещё более низкого пошиба – не только пьющим, но и безработным, да к тому же не умеющим, что называется, гвоздя в стену забить. Получалось, что мама вышла замуж за Сома только потому, что он был датчанином?
Эта ситуация казалась Ленке унизительной и постыдной. С каждым днём отчим вызывал у неё всё большее отвращение. После школы она старалась быстрее уйти в свою комнату, чтобы не попадаться лишний раз ему на глаза и не вступать с ним в неловкий разговор. Сом постоянно придирчиво отчитывал маму то за одно, то за другое, повышал на неё голос. Приходя домой из школы, Ленка нередко заставала маму плачущей. Тоска стояла в маминых глазах, когда вечерами она сидела вместе с Сомом на диване в клочьях сигаретного дыма, и на её плече по-хозяйски покоилась тяжёлая Сомовья длань.
Ленка удивлялась, как Сом не видел маминого истинного отношения к нему? Ведь всё было предельно ясно, хотя мама и избегала говорить с Ленкой о своих чувствах. Возможно, Сома просто не волновали такие мелочи, как подавленное настроение жены. Возможно, тоску в её глазах он списывал на свойства загадочной русской души, которую западному человеку не понять? Главное, что квартира содержалась в образцовом порядке, одежда стиралась, еда готовилась, и в дом приносились деньги: работа в доме для престарелых оплачивалась неплохо.
Раз в месяц Сом милостиво дозволял маме и Ленке позвонить в Иркутск. Правда, стоял у них за спиной, нервно следя за секундной стрелкой часов и делая жесты, что пора заканчивать.
Разумеется, бабушке и деду мама не сообщала всей правды об их с Ленкой датской жизни. Говорила лишь бодрой скороговоркой, что у них всё нормально – потихоньку приживаются на новом месте и надеются скоро приехать в гости в Иркутск.
На самом деле о поездке в Россию запрещено было даже мечтать. Сом постоянно твердил жене и падчерице, что надо быстрее освоиться в датском обществе и забыть о тяжелой, несчастливой российской жизни, из которой он их великодушно вызволил, отворив двери в европейскую сказку.
Ленке подобные разглагольствования Сома были ненавистны. Много раз ей хотелось крикнуть ему в лицо – нет, не в лицо, а в водянистую Сомовью физиономию – что там, в России, в Иркутске, где у неё были друзья и любящие бабушка и дед, она была по-настоящему счастлива, а в стране культа посредственностей, где в школе ученики вежливо хамят учителям, а на переменах затягиваются в туалете марихуаной, ей очень плохо. И уж тем более несчастна она здесь, в этой прокуренной халупе, где её мама превратилась в служанку, а она сама ходит на цыпочках, как приживалка.
Но Ленка молчала, потому что не хотела сделать мамину жизнь совсем невыносимой. И всё-таки однажды не выдержала, сорвалась, услышав, как Сом грубо отчитывал маму за то, что та купила с зарплаты себе и Ленке новую обувь:
– Мама, уедем отсюда! Как ты можешь так унижаться? Я больше не могу так жить, не могу, мамочка, ну пожалуйста, давай уедем домой!
Мама увела её на улицу – мимо проплыла перекошенная Сомовья физиономия с вытаращенными глазами – и они до темноты сидели во дворе на лавочке. Ленка всё время плакала. Мимо спешили люди, не обращая на неё никакого внимания, являя собой образец европейского уважения к свободной воле индивида: хочешь смейся, а хочешь плачь – твоё личное дело.
Мама гладила Ленку по голове и повторяла:
– Дочка, надо ещё немного потерпеть – ради нашего будущего. Что поделать, за всё в жизни нужно платить. Я общалась здесь с другими русскими женщинами – поверь, многим ещё хуже, чем нам. Одна живёт с психически больным, он её бьёт, ночью выгоняет на улицу. Да, Сэмми идиот, дегенерат, алкаш и скряга, но он хотя бы вменяем, его легко просчитать. И если не совершать ошибок...
– Мама, я тебя совсем не понимаю, – Ленка с отчаяньем смотрела на мать, – зачем нам эта Дания? Здесь всё чужое. Нам здесь плохо. Поедем домой в Иркутск – это же так просто. И снова всё будет хорошо, будем жить все вместе, как раньше.
– И как мы будем там жить? – в мамином голосе промелькнули стальные нотки.– Сидеть на голове у бабушки с дедом? Ты ещё маленькая и не понимаешь, что значит не иметь своего угла. А твоё собственное будущее? Здесь у тебя открываются европейские перспективы, а что там? Ничего хорошего Россию не ожидает.
– А что нас ожидает здесь? – Ленка смотрела на мать заплаканными глазами. –
Я ненавижу этого Сэмми, всей душой ненавижу, я больше не вернусь к нему, лучше
останусь жить на улице.
– Леночка, успокойся, пожалуйста, – мамин голос опять смягчился, она обняла Ленку, прижала к себе. – Не век нам всё это терпеть. Год уже прошёл, осталось ещё два. Вот получу вид на жительство в Дании, и прощай Сэмми и датское захолустье – сразу же разведусь. Ты даже не представляешь, какие у нас впереди возможности. В Дании одинокие матери как в раю живут. Получим в Копенгагене свою квартиру, у меня будет пособие и разные льготы. Начнётся прекрасная свободная жизнь – буду сама себе хозяйка. Ради этого можно и потерпеть немного, правда же? А там, может быть, судьба мне улыбнётся – встречу хорошего мужчину, буду счастлива.
. . .
После Ленкиного срыва обстановка в доме накалилась ещё больше. Сом заявил, что если подобное хулиганство повторится, ему придётся обратиться за помощью в социальные органы – например, в датскую Коммуну, где знают, как приструнивать агрессивных тинэйджеров. В Дании есть интернаты для трудных подростков и приёмные семьи, умеющие заниматься воспитанием детей с психическими отклонениями, и если мама не в состоянии сама справляться со своей вздорной и невоспитанной дочерью, выход один – обратиться за помощью к государству.
Мама умоляла Ленку не раздражать больше Сома, смириться, затаиться до поры до времени. Ленка же упрашивала отправить её обратно в Иркутск к бабушке и деду, но мама была непреклонна – как она уверяла, ради Ленкиного блага.
Ленка старалась проводить в квартире Сома как можно меньше времени. После школы где-то гуляла, просиживала допоздна в библиотеке, пока от голода не начинала кружиться голова. Тогда она плелась через силу к Сомовьему жилищу, поднималась по лестнице к двери, за которой начинался ад.
Как в тумане прошёл ещё год. И вдруг Ленка стала замечать, что в Соме произошли необъяснимые перемены. Он смягчился, перестал придираться к падчерице по любому поводу и явно старался наладить с ней хорошие отношения. Мама обрадовалась:
– Вот видишь, смирением и терпением можно большего добиться, чем ненавистью, – сказала она Ленке, – смотри-ка, и Сэмми потихоньку оттаял. Представляешь, даже сказал мне, что хотел бы тебя удочерить. Правда, не знаю, будет ли нам от этого какая-нибудь выгода – наследовать-то после него нечего. Квартира и та не его собственная, а муниципальная. Зато датский паспорт получишь сразу – это, конечно, огромный плюс.
– Мама, я не хочу быть дочерью Сэмми, – решительно заявила Ленка, – мне наплевать на датский паспорт.
– И напрасно! – мама покачала головой, – это всё твоя подростковая категоричность. Пока своего ума нет – слушайся меня.
Приступ Сомовьего благорасположения к Ленке продолжался. Она часто ловила на себе его странные взгляды – внимательные, изучающие. От этих взглядов Ленке становилось не по себе, накатывала необъяснимая тревога, но она старалась переключать мысли на другое.
Сом расспрашивал Ленку о школе, о планах на будущее и всё время повторял, что они семья и должны заботиться друг о друге. К большому удивлению Ленки и мамы, Сом стал приглашать их в кино и даже организовал поездку в Копенгаген в знаменитый старинный парк Тиволи, где катался с Ленкой на аттракционах, а после предложил им с мамой пообедать в кафе.
Наконец, Сом расщедрился до такой степени, что начал покупать Ленке новую одежду. В магазинах он с видимым удовольствием выбирал для юной падчерицы юбочки и блузки, без всякого смущения вваливаясь в примерочную кабинку именно в тот момент, когда Ленка была в одном белье. Ленка заливалась краской, но молчала – ей не хотелось снова испортить отношения с Сомом, к тому же он был для неё существом бесполым, рыбьим, чужим, а потому безличным и безразличным ей. Она долго не понимала, что оказалась в ловушке.
В один вечер всё предстало в своём истинном свете. Мама в кои-то веки отправилась на встречу со своей русской приятельницей, и Ленка осталась с Сомом одна. Тот милостиво приготовил им двоим нехитрый ужин и зачем-то открыл бутылку виски, которую всю сам и опустошил. Ленка уже собиралась уйти из кухни в свою комнату, как Сом вдруг заявил, что хотел бы с ней серьёзно поговорить. Ленка видела, что отчим изрядно пьян, но опять-таки не решилась ему перечить и осталась. Закурив, Сом долго смотрел на Ленку затуманенными глазами, не произнося ни слова. Наконец, вымолвил заплетающимся языком:
– Нам надо поговорить откровенно. Ты уже взрослая девушка, у тебя потрясающая фигура и такая грудь, что можно потерять рассудок. У тебя наверняка уже есть бойфренд, и ты с ним, разумеется, спишь. Это нормально, я это одобряю. Чем раньше ты станешь опытной женщиной, тем лучше. Я могу тебе в этом помочь. Я научу тебя таким вещам, что твой парень будет в полном восторге и никогда тебя не бросит. Но это будет наш маленький секрет – ты меня понимаешь? Твоя мама ни о чём не должна догадываться. Я всё устрою как нужно. Я скажу ей, чтобы пошла работать сиделкой в ночную смену – за это больше платят. Она не осмелится ослушаться. Кто она без меня? Я только заявлю в Kоммуне, что не хочу с ней больше жить – и вы вылетите отсюда обратно в свой вонючий Иркутск. Но я так не сделаю – не сделаю из-за тебя, детка. Я даже не ожидал, что ты будешь для меня так много значить. Ты читала сказку про Гадкого утёнка? Это наш сказочник Андерсен написал – ты знаешь, да? Когда ты только сюда приехала, ты не была ещё прекрасным лебедем, о нет. Ты была такой худющей, угловатой, и ты смотрела на меня волком. Ты думаешь, я этого не замечал? Я много раз хотел вышвырнуть вас обратно в Россию – зачем мне дополнительные проблемы? Но что-то меня останавливало, и теперь я рад, что этого не сделал. Ты стала просто супер-девочка. Ты сексуальна вся – с ног до головы. Я всё время в возбуждении, когда вижу тебя. Я на всё готов ради тебя, если ты будешь послушной и сделаешь всё, как я хочу. Ты ничего не потеряешь, крошка. Встречайся с любыми парнями, хоть с сотней парней, я не ревнив и не буду создавать тебе проблемы. Повторяю – ни одна живая душа не узнает о нашей маленькой тайне, я обещаю тебе, я клянусь – ты можешь мне полностью доверять. Я человек слова. Ты веришь мне, моя принцесса?
Ленка смотрела на Сома со страхом и отвращением. У неё бешено колотилось сердце, пересохло во рту, мысли путались, она не могла произнести ни слова. Она понимала, что находится наедине с полубезумным существом, которому может взбрести в голову всё, что угодно. Что если он не ограничится пьяным бредом, а начнёт распускать руки? Хватит ли у неё сил, чтобы сопротивляться? И что делать дальше? У кого просить помощи и защиты?
– Ну что молчишь, малыыыышка? – промычал Сом. – Я что-то не так сказал? Ты боишься меня? А вот это напрасно. Я твой друг. Я всегда смогу тебя защитить, если понадобится. Посиди у меня на коленях, я тебя не съем. Хочешь – я расчешу твои прекрасные волосы? Почему у твоей матери нет таких волос? Ни у кого на свете нет таких волос, как у тебя.
Сом протянул к Ленке потную ладонь, хотел дотронуться до её щеки. Тогда Ленка рванулась к двери, пронзённая ужасом, как разрядом тока, и выбежала на улицу. Но куда было идти? В полицию? Вот только поверят ли ей? А вдруг обвинят в намеренной лжи и обернут дело против неё? Может ли она создавать маме такие проблемы? Мама во сне и наяву грезит постоянным видом на жительство в Дании, и ждать осталось совсем немного – несколько месяцев. Сколько маме уже пришлось вытерпеть на пути к этой цели! И если из-за Ленки Сом подаст на развод и вышлет их обратно в Иркутск – даже страшно подумать, что будет с мамой, она не переживёт такого удара.
Значит, нужно делать вид, что ничего не произошло, и никому ничего не рассказывать – тем более маме. Зачем её мучить? Она ничем не сможет помочь. Она полурабыня Сома, находящаяся от него в полной зависимости. Хочет Сом – казнит и разводится, хочет – милует и даёт им возможность остаться в Дании. И если Ленка мечтает вернуться в Иркутск, то для мамы стать жительницей Европы – главная цель в жизни. Возможно, Сом утихомирится, одумается и оставит Ленку в покое. Наверное, приступ безумия случился у него из-за виски, ведь обычно он пьёт только пиво. Ленка убеждала сама себя, что всё не так страшно, но недобрые предчувствия сжимали сердце стальной прищепкой.
А через неделю мама сообщила Ленке, что начинает работать в доме для престарелых сиделкой в ночную смену. Сом сделал ход конём: разрешил маме половину зарплаты оставлять себе. Ленка безуспешно пыталась её отговорить.
– Ничего, потерплю, недолго осталось – сказала мама, – день свободы не за горами, и деньги ох как понадобятся после развода.
Когда мама отправилась на ночную работу в первый раз, Ленка вернулась домой после полуночи. Сом уже спал – из соседней комнаты раздавался его храп. Но Ленка долго не могла заснуть, всё время прислушивалась к звукам в квартире, на мгновение проваливалась в сон и снова просыпалась. Она даже положила под подушку перочинный нож, хотя прекрасно понимала, что не сумеет им воспользоваться.
Несколько дней прошли спокойно. После школы Ленка шла в библиотеку, потом сидела в ночном «Макдональдсе» и приходила домой очень поздно. Утром же чуть свет, не завтракая, убегала в школу ещё до прихода с работы мамы. Сом никогда не вставал раньше десяти утра.
В ту кошмарную ночь, едва зайдя в квартиру, Ленка сразу поняла, что Сом не спит. Из кухни доносилась визгливая музыка, тянуло сигаретным дымом, Сом вышел в коридор и с ухмылкой уставился на Ленку:
– Ну что, долго ты ещё будешь от меня бегать?
Ленкa почувствовала, что оказалась у самого края адской пропасти, и спасения нет, ещё чуть-чуть – и сорвётся вниз.
– Я не бегаю от тебя, просто у меня своя жизнь.
– Пять вечеров подряд? Ну что ж, ладно, если так. Давай тогда сядем и поговорим.
– Я устала и не хочу ни о чём разговаривать.
– Я тоже устал, так что можем поговорить лёжа. Ты где предпочитаешь – в твоей постели
или в моей?
– Пожалуйста, держись от меня подальше. Иначе я заявлю на тебя в полицию.
– Тогда будь уверена, я завтра же подам на развод с твоей матерью, и вы быстренько
отправитесь обратно в Иркутск. Моя страна, разумеется, поддержит меня, а не вас – мы не
любим слишком наглых иностранцев, тем более из неблагополучных стран. Я не так
прост, как ты думаешь. Я не всегда был безработным. У меня есть связи и выход на
хороших адвокатов. А что есть у вас? Ничего!
– Чего ты от меня хочешь?
– Ты знаешь, чего я хочу. Если каким-то соплякам можно, то почему мне нельзя?
Я оказал тебе и твоей матери неоценимую услугу. Почти три года вас
пою-кормлю и даже готов подарить вам Данию и всю Европу. Это, по-твоему, ничего не
стоит? Разве я прошу слишком многого? Говорю же тебе, всё останется в тайне.
– Я ещё не была с мужчиной, и не ты будешь первым. Оставь меня в покое!
– А вот это нужно проверить, крошка! С трудом верится, чтобы такую красотку
обошло мужское внимание. Я помню, как всё было у нас, когда я сам учился в школе.
– У вас, возможно, и было всё, что угодно, но у меня всё по-другому. Если бы не мама, я
никогда бы не уехала из Иркутска.
– Ты врёшь, я тебе не верю. Все русские спят и видят, как бы удрать из вашей страны куда
подальше. Жизнь в Европе для вас – предел мечтаний.
– Не для всех, но тебе этого не понять.
– Ты считаешь меня идиотом? Напрасно. Пора усмирить твою гордыню, неблагодарная тварь. Всё равно будет так, как я хочу.
Всё, что случилось после этого, распалось для Ленки на разрозненные фрагменты, которые долго потом являлись к ней ночными кошмарами. Вот Сом-чудовище приближает рыбью пасть к её лицу («Сом – рыба-хищник с большой головой и пастью, оснащённой щетками мелких, но острых зубов»). Сомовий растопыренный плавник скользит по Ленкиной руке, и у неё темнеет в глазах от отвращения («Сом выходит на охоту ночью, днём предпочитает отлёживаться в укрытии; известны случаи нападения сомов на людей»). Тяжёлая, дурно пахнущая рыбья туша придавила Ленку к полу («Вес взрослого сома достигает 80–100 кг»), она пытается скинуть её с себя, но не может, страшная слабость сковала тело. И вдруг перед Ленкой вспыхивает яркий свет, побеждающий тьму и отчаяние, побуждающий напрячь все силы и не сдаваться. Это солнце её детства – величественное и всемогущее. Солнце берёт Ленку под свою защиту, передаёт ей свою энергию. И вот уже Сомовья туша бьётся склизким хвостом об пол где-то поодаль, а Ленка бежит прочь ночными улицами, бежит, не останавливаясь. Но вскоре тьма опять обволакивает её, спасительное солнце гаснет, превращается в маленькую далёкую точку в холодном бесстрастном Мироздании. У Ленки нет сил бежать, ей трудно дышать, но останавливаться нельзя – рыба-сом вездесуща и не оставит её в покое. Наверняка она устремилась вслед за Ленкой и уже плывет где-то рядом в чёрном слепом воздухе, чтобы возобновить атаку.
Впереди показалась железнодорожная станция, и Ленка вдруг поняла: вот оно – избавление от всех мучений. Она поднялась на пустынную платформу. В темноте затрепетали огни приближающегося поезда. В них не было живительной силы солнца, но они почему-то манили Ленку к себе, становились всё ярче, всё неумолимее. Как зачарованная двинулась она навстречу поезду, какая-то сила сорвала её с перрона вниз, ударила спиной о рельсы. Оглушённая громким лязгом и скрежетом, Ленка потеряла сознание, провалившись в холодную безогневую черноту.
. . .
Нет больше ни тьмы, ни солнца, но она, Ленка где-то есть. Она видит белоснежную занавеску на окнах, потом перед ней проплывает мамино лицо – заплаканное и постаревшее. Маме сказали, что поезд приближался к перрону очень медленно, и машинист успел резко затормозить, в результате – у Ленки травма позвоночника и сотрясение мозга, а могло случиться непоправимое.
Ленке кажется, что она лежит неподвижно месяцы и годы, ей трудно собрать мысли в одну точку. Она видит мир расплывчато и отдалённо, как сквозь целлофан. Впрочем, Ленку никто не беспокоит, не заставляет думать и вспоминать. Постепенно к ней возвращается сознание, она заново учится разговаривать.
Из Коммуны приходит суетливый человечек в очочках с блокнотом в руках, заговаривает с Ленкой вкрадчивым голосом, задаёт вопросы, убеждает быть искренней и заверяет, что хочет ей помочь.
– Лена, мы должны узнать, что произошло в ту ночь? Почему ты это сделала?
– Ничего не произошло. Просто мне стало очень грустно. Я тосковала по России, мне
хотелось домой.
– И это всё?
– Это всё.
– Разве тебе было плохо в Дании?
– Я не знаю, я ничего не знаю.
Сома Ленка больше не видела никогда. На какое-то время её поместили в санаторий для подростков с психологическими проблемами. Там у неё была своя комната, обставленная весёлой детской мебелью, свой письменный стол, компьютер. С ней беседовали психологи, медицинский персонал был предельно вежлив и заботлив, ежедневно ей приносили на подносе горстку разноцветных таблеток.
Мама часто навещала Ленку, но они обе избегали говорить о случившемся. Вскоре мама подала документы на развод с Сомом и ожидала от Коммуны социальное жильё. Случившееся с Ленкой ускорило процесс – им быстро дали хорошую квартиру в центре Копенгагена. С работы мама ушла сразу же после того, как вступила в силу сепарация с Сомом, и появилась возможность получать денежное пособие, полагающееся одинокой матери с ребёнком.
Однажды мама сообщила Ленке, что познакомилась на вечеринке с очень приятным датчанином, работающим в солидной фирме, и у них всё серьезно.
– Теперь я мужчин буду выбирать, – заявила мама и добавила – Вот и дождались, дочка, отмучились. Теперь и у нас начнётся счастливая жизнь!
Ленка была рада за маму. В конце концов, все их страдания оказались не напрасны. Но сама она оставаться в Дании не собиралась.
В день своего восемнадцатилетия Ленка купила билет на самолёт в одну сторону «Копенгаген – Москва – Иркутск». Поняв, что Ленку отговаривать бесполезно, мама собрала посылку для родителей, проводила дочь в аэропорт.
В Иркутске Ленку встречали бабушка и дед – постаревшие, но ещё бодрые и энергичные. И, конечно же, Танька – похорошевшая, постройневшая. В аэропорту Ленка обняла их всех троих, не в силах сдерживать слёзы. Никак не могли насмотреться друг на друга, наговориться.
А потом уже в такси, мчавшемся по знакомым улицам, Ленка не могла наглядеться на свой город – словно и не уезжала отсюда никогда. Будто укололась когда-то о веретено злой волшебницы и заснула на долгие шесть лет. Привиделось ей что-то страшное, уродливое, но злые чары развеялись, сонное наваждение закончилось. Тьма исчезла, и снова появилось солнце, которое только в Сибири, на родине, и бывает – особенно весной.
Ведь и была весна, и снова зацветала сирень, и Ленка уже знала, что завтра утром обязательно заглянет в свою школу, постоит на школьном дворе, поговорит с учителями, вспомнит свой бывший класс.
А потом начнётся жизнь, в которой, конечно же, будут свои неурядицы и неудачи. И всё-таки это будет её настоящая жизнь. И как же это было хорошо!
. . .
На свадьбе Ленки и Вадима гулял весь институт – и пели, и танцевали, всё было как положено. И как положено в назначенный час белой птицей полетел к гостям букет невесты и попал прямо в руки к ошеломлённой счастливой Таньке. А ещё через полтора года, когда две подружки сидели на кухне и пили чай, Ленка вдруг лукаво прищурилась и, положив локти на допотопную клеёнку в цветочек, заговорщически наклонилась к Таньке:
– Ну что, справишься с миссией крёстной мамы?
– Не вопрос, – Танька придала своему лицу самое серьёзное выражение.
– И чует моё сердце, Танька, будет девочка.
– Берём и девчонку. Главное, есть ещё время имя придумать.
– Есть одно имя на примете. Может быть, тебе даже понравится.
– Ну? И какое же?
– Вот дурочка недогадливая: Татьяна…
Нина Гейдэ
