К 135-летию со дня рождения Анны Ахматовой
Не нова мысль о том, что в разные периоды жизни мы по-разному воспринимаем литературные тексты. До некоторых произведений нужно дорасти, увидеть их другими глазами сквозь призму собственного жизненного опыта. После долгого перерыва я как будто заново перечитала «Поэму без героя» и «Реквием» Анны Ахматовой. Конечно, мне и раньше казалось, что я глубинно проникла в многосмысловой контекст и подтекст этих великих произведений, что я прекрасно понимаю, о чём в них речь и о чём умолчание. Могла ли я, пишущая стихи с детства, не примерить на себя атмосферу столь любимого мной Серебряного века? И как мне было не понять ужас сталинских репрессий, описываемых Ахматовой, когда мои бабушка и дед были безвинно репрессированы, и шрам той эпохи пролёг и через мою судьбу? И всё-таки, не пройдя через собственные жизненные испытания, невозможно увидеть всей многосложности и многослойности бытийного охвата ахматовских поэм, их смысловых, парадоксально-философских, лирико-драматических параллелей. Знаю, что буду ещё не раз перечитывать эти бессмертные произведения, открывая в них для себя что-то новое. Но теперь разговор на равных одного поэта с другим состоялся и будет продолжаться. Речь идёт не о сопоставлении масштабов творческой одарённости, но об осуществившемся созвучии двух душ, прошедших через трудную диалектику самопознания. Ведь ради таких духовных соперекличек и создаются литературные произведения: поэт пишет не для себя, он обращается ко всему миру и к каждому своему читателю в отдельности. Автор ждёт сотворчества и приглашает к диалогу. Избранность литературных шедевров в том, что они не застывают раз и навсегда в неизменной семантической данности, а продолжают накапливать живую энергию многотолкований, продолжая созревать и наливаться новыми красками и оттенками интерпретаций. У меня тоже есть свой «Реквием», и своя «Поэма без героя» Анны Ахматовой, и я хочу рассказать о них.
«Реквием» стал предтечей «Поэмы без героя», и для меня эти произведения неразрывны. Поэмы родственны стилистически, объединены общей идеей, пронизаны одной болью и стоят особняком в творчестве Ахматовой – на той абсолютной поэтической высоте, куда она поднималась по своей Виа Долороза, неся крест своей судьбы и своего дара.
В марте 1940-го Ахматова написала «Посвящение» к поэме «Реквием», а в конце декабря того же года метельной ночью в Фонтанном доме к ней пришли строки новой поэмы. «Я не звала её. Я даже не ждала её в тот холодный и тёмный день моей последней ленинградской зимы», – напишет впоследствии Ахматова о своеволии поэтического слова, живущего своей собственной жизнью и по своему усмотрению выбирающего мастера для воплощения. Итак, «Поэма без героя» пришла к Ахматовой в последний месяц предвоенного года – судьбоносно неожиданно, как является всё предначертанное, неизбежное. Она заявила о себе первыми всполохами озарений, откровений, предчувствий и потребовала полноты осуществления. Пришла к той, кто была способна эти просившиеся на бумагу слова, звуки, ритмы и рифмы свести воедино, чтобы поведать нечто важное, трагически неизменное и неизбежное о мире и о миге, о веке и о вечности – поведать лирически иносказательно и драматически узнаваемо, символически обобщающе и бесстрашно откровенно.
Поэма, которую Ахматова впоследствии назвала «вместилищем тайн и признаний», заявила о себе перед очередным незримым переходом в новую историческую эпоху, ещё скрывавшую своё лицо в декабрьской метели, ещё не снявшую всех масок и не открывшую всех своих страшных тайн. Горя в наступавшем году предстояло много: на страну, измученную сталинскими репрессиями, надвигались стальные гусеницы Второй мировой, но об этом ещё никто не знал. Лишь для поэта был приоткрыт исторический занавес, только поэту было суждено прочитать тайные знаки приближающейся катастрофы, чтобы написать поэму-пророчество, поэму-предупреждение. 27 лет назад в жизни Ахматовой уже был иной предвоенный год – 1913-й, и она знала, как быстро меняются исторические декорации, как нераздельны радость и горе, смех и плач, взлёт и падение, безмятежность и страдание, грех и невинность, жертвы и палачи. «Всё перепуталось навек, и мне не разобрать теперь, кто зверь, кто человек, и долго ль казни ждать...» – писала Ахматова об эпохе, в которой ей выпало жить. О времени, которое она не выбирала, но которое выбрало её в свидетели и летописцы.
И проходят десятилетья,
войны, смерти, рожденья. Петь я
в этом ужасе не могу...
Так ей часто казалось. Но она продолжала писать, потому что знала – её измученным ртом кричит «стомильонный народ». Она говорила о себе и одновременно о других женщинах, стоящих и истаивающих в тюремных очередях по всей необъятной стране, чьи города превратились в довески к пыточным застенкам: «Для них соткала я широкий покров из бедных, у них же подслушанных слов». Многие в то страшное время могли сказать о себе:
Эта женщина больна.
Эта женщина одна.
Муж в могиле, сын в тюрьме.
Помолитесь обо мне.
А начиналась жизнь иначе. В первой части «Поэмы без героя» Ахматова возвращается в свою многоцветную, многоголосую, яркую, карнавальную молодость, в иную Россию, в иные отношения между людьми – в поэтический Серебряный век. Когда «серебряный месяц ярко над серебряным веком плыл», Ахматову окружали такие же яркие личности, как она сама – писатели, поэты, художники, музыканты, актёры – молодые, талантливые, самоуверенные, воспринимавшие жизнь сквозь призму творческого своеволия и уверенные в том, что они способны преобразовывать реальность, лепить её по своему образу и подобию, сочинять сюжеты своих и чужих судеб. Последние годы одряхлевшего царского правления в России совпали с небывалым расцветом искусства и молодостью тех, кто сделал эту эпоху незабываемой и неповторимой. «Век-волкодав» ещё был мал и неопытен, он никому «не кидался на плечи» и лишь наблюдал со стороны за многоликой кутерьмой происходящего. А потом он подрос, обзавёлся острыми клыками и показал среброкрылой творческой братии, что с ним шутки плохи, и судьбы людские будут вершиться по его произволу. Началась Первая мировая, и привычный уклад жизни пошатнулся. Революция и гражданская война окончательно изменили облик России, и для представителей Серебряного века начались тяжёлые времена. Многие были вынуждены эмигрировать, а из оставшихся почти никто не дожил до следующего предвоенного года – 1940-го. Вспоминая тех, с кем провела «серебряную» молодость, Ахматова горько недоумевала: «Только как же могло случиться, что одна я из них жива?»
Ей, действительно, было суждено пережить очень многих и очень многое: «из года сорокового, как с башни, на всё гляжу, как будто прощаюсь снова с тем, с чем давно простилась…» Через её жизнь и судьбу прошли приливы и отливы исторических событий, их повторяющиеся циклы в вечно обновляющейся множественности и неизменности бытия. И именно на неё была возложена миссия сшить воедино разные исторические эпохи нетленной поэтической нитью, показав неразрывность прошлого, настоящего и будущего. «Для меня в стихах – связь со временем», – писала Ахматова, тонко чувствовавшая, какой словесной раскраски требует время, какой драматической сгущённости, какого сочетания тёмных и светлых тонов.
Как в прошедшем грядущее зреет,
так в грядущем прошлое тлеет –
страшный прaздник мёртвой листвы.
Друзья молодости приходят к Ахматовой в карнавальном облачении и просят о поэтическом воплощении, но не снимают масок. Ведь под масками уже нет лиц, точнее – там могут быть любые лица, в том числе и её собственное лицо. Не случайно она говорит о ком-то из пришельцев, что это «один из её двойников», ведь поэт воплощает в себе все образы и облики постоянно меняющегося мира.
Но сознаюсь, что применила симпатические чернила...
Я зеркальным письмом пишу.
Тени тринадцатого года давно стали лишь символами и образами, обрывками реплик, отблеском прошедших чувств, желаний, страстей. Когда-то написавшая о «трёх эпохах воспоминаний», Ахматова всё знает о свойствах памяти, о её трансформациях и парадоксах, и именно поэтому персонажи тринадцатого года в «Поэме без героя» столь сюрреалистично невнятны, их образы расфокусированы, хотя и узнаваемы для посвящённых в события той эпохи, но цель поэта не в том, чтобы создавать рифмованные «биографические очерки» об ушедших друзьях и возлюбленных. Она поднимает их на новую ступень бессмертия, уже дарованного им за написанные стихи: «Чтоб они столетьям достались, их стихи за них постарались». Утратив личные имена и став частью поэтического пространства поэмы, тени из прошлого служат теперь высокой цели философского обобщения, они повествуют о вечных законах сущего, они участники бесконечной мистерии бытия.
Праздники и карнавалы – предвестники страданий, войн и катастроф. Но без этих цветных заплат на чёрной ткани бытия у человечества не было бы благодатной передышки перед новыми испытаниями. Жизнь – любительница мистификаций и виртуоз разоблачений. Она со всего и со всех срывает маску – с царей и рабов, с героев и побеждённых, с молодости и старости. И равнодушно проходит мимо, одновременно творя и разоблачая карнавальное действо времени. В воздухе – лишь тающий дымок воспоминаний, остывающий возглас минувшего:
Золотого ль века виденье
или чёрное преступленье
в грозном хаосе давних дней...
Всё проходит, но что же остаётся? А остаётся вечная поэма без героя – поэма обо всех героях и обо всех побеждённых. Остаётся творчество. Остаются стихи. Остаётся Слово. Оно и есть главный герой человеческой цивилизации, художник многоцветных толкований, связной всех времён и эпох. Ахматова не рассказывает о жизни поэтов Серебряного века, не посвящает нас в их мысли и чувства – «про это лучше их рассказали стихи» – не выплетает узор своих отношений с ними. Она говорит о главном: что бы ни происходило в ту далёкую эпоху в измерении земном и житейском, как бы ни переплетались и не рвались людские судьбы, суд божеский и человеческий – не её забота. Но судом поэтическим, которым она, как равная, может их судить, они оправданы, ибо внесли свою лепту в копилку творческого бессмертия. Их стихи навсегда останутся на духовных скрижалях человеческой истории – «словно в глине чистое пламя или подснежник в могильном рву...»
Только в искусство и в искусстве может найти выход душевная боль, когда «уже безумие крылом души накрыло половину, и поит огненным вином и манит в чёрную долину». Только в искусстве – искупление всех ужасов бытия. Искусство – самый успешный вызов смерти.
Мы глядимся в зеркала искусства и видим мир таким, каким его задумал Бог. Ночные колодцы отражают звёзды. Судьбы людей отражаются друг в друге. Но не только небо отражает земля. Мир – это множество зеркал, в том числе и кривых, искажающих божественный замысел. Человечество отражается в зеркалах войн и преступлений, а потом вновь ловит зеркалами сердец солнечных зайчиков любви и милосердии. Разрывы бомб сменяются затишьем осмысления, умиротворением, безмятежностью. «Только зеркало зеркалу снится, тишина тишину сторожит…». Кстати, «сон – это тоже вещица». Сны – зеркала нашего подсознания, своеобразно истолковывающие явь. С их помощью мы пытаемся предсказывать грядущие события, не осознавая, что никакого неизвестного будущего нет. Оно в нас самих, оно повсюду, оно в бесчисленных зеркалах настоящего. Но мы часто не обращаем внимания на тайные и явные отражения событий и вещей, на их судьбоносные сопереклички.
Словно в зеркале страшной ночи
и беснуется, и не хочет
узнавать себя человек.
Всё самоё прекрасное и самое ужасное в мире совершается человеком. В каждом из нас есть и тёмное, и светлое начало. Мы все отражаемся в бесконечных зеркалах ахматовских поэм, узнавая истоки и этапы своей собственной судьбы. Мы все – герои «Поэмы без героя». Каждому суждено убедиться, что яркий карнавал самоуверенной молодости недолог. Ему на смену приходят испытания зрелости, крах иллюзий, горькие разочарования. Каждый в свой срок может воскликнуть иносказательно:
Показать бы тебе, насмешнице
и любимице всех друзей,
царскосельской весёлой грешнице,
что случилось с жизнью твоей...
Перевёртыши бытия – кто не знаком с ними? Не случайно вторая часть «Поэмы без героя» названа «Решка». Решка – это оборотная сторона медали, противоположная гербовому изображению. Двуглавый царский орёл был низвержен, революция явила свою кровавую изнанку. А ещё решка – это решётка. Новая жизнь обернулась террором и тюремным произволом. Не случайно издавна говорит русский народ: от сумы да от тюрьмы не зарекайся, всё может измениться в одночасье. Монета судьбы может лечь иной стороной.
Ахматовой тоже было суждено увидеть всё лучезарное многоцветие лицевой стороны жизни и все оттенки чёрного её оборотной стороны. Она прожила молодость в нежном лунном серебре и попала в эпоху стали и железа. Она узнала, как быстро жизнь меняет не только маски, но и геометрические символы. Всё начиналось с любовных треугольников, а закончилось квадратурой тюремных камер, лязганьем железных засовов и чугуном военных орудий. Камерность любви перевоплотилась в соборность народного горя.
Узнала я, как опадают лица,
как из-под век выглядывает страх,
как клинописи жёсткие страницы
страдание выводит на щеках...
Воды Леты льются через решето бытия, смывают в небытие целые поколения. Над землёй опять встают «звёзды смерти». Бесконечен «путь погребальный средь торжественной и хрустальной тишины Сибирской земли...» В единстве несоединимого – ужас абсурда происходящего, беспредельность боли.
Эпилог «Поэмы без героя» и «Реквием» нераздельны в творчестве Ахматовой, много лет искавшей слова для того, чтобы выразить «эту горечь из самой глуби, этой вечной разлуки весть». «Опять поминальный приблизился час, я вижу, я слышу, я чувствую вас...» – так писала она о тех, с кем стояла бесконечные «триста часов» у тюремных стен, и о тех, кто принял нечеловеческие муки за этими стенами. Лирическая поэзия Ахматовой, усиленная многомиллионными голосами онемевшего от горя народа, выросла до трагедии.
Скоро мне нужна будет лира,
но Софокла уже, не Шекспира.
На пороге стоит – Судьба.
Судьба одного человека, судьба страны, судьба человечества – об этом вечном триединстве говорит Ахматова, чья поэзия выходит за пределы одного исторического времени. Оплакивая жертвы сталинского террора, она протестует против расчеловечивания мира, напоминает о том, что без нравственного начала жизнь теряет смысл, погружается во мрак. Не случайно Ахматова берёт в соавторы и свидетели Шекспира, Софокла, Шелли, Эль Греко. Их творческий дар также служил гуманистическим ценностям, пробуждал духовное начало в человеке, побуждал искать ответы на вечные нравственные вопросы. Герой «Поэмы без героя» – всё человечество в целом и каждый из живших, живущих и ещё не родившихся. Таинство бытия и небытия, гибель и воскресение, забвение и поминовение – это как воздух между строк, читатель дышит им и ощущает силу «победившего смерть слова».
«Господняя сила с нами!» – говорит Ахматова во времена воинствующего атеизма, когда церкви в России закрывались, священники подвергались гонениям, иконы уничтожались и заменялись бесчисленными портретами «отца народов», «возревновавшего» к Отцу Небесному.
И я молюсь не о себе одной,
а обо всех, кто там стоял со мной
и в лютый холод, и в июльский зной
под красною, ослепшею стеной…
Известный библейский сюжет Ахматова переносит в Москву страшных тридцатых. Она говорит о том, что страдания каждого невинно осуждённого, замученного, убиенного не должны быть забыты – «мне хочется всех поимённо назвать» – и вспоминает о матерях, чьи души окаменели от страданий в те страшные времена, когда «растили детей для плахи, для застенка и для тюрьмы…»
А туда, где молча мать стояла,
так никто взглянуть и не посмел...
Ахматова работала над поэмами больше двадцати лет – в довоенном и осаждённом Ленинграде, в эвакуации в Ташкенте, в первую послевоенную весну, в пятидесятые годы – и, наконец, поставила точку во времена оттепели в 1962 за четыре года до смерти. История завершила очередной цикл. Лёд тронулся, и из лагерей и поселений стали возвращаться осуждённые. Вернулся и сын Ахматовой Лев Гумилёв. Появилась надежда на обновление, на возрождение свободы слова, на то, что человеческая жизнь вновь будет «мерой всех вещей». Что было дальше – известно.
Возвращается ветер на круги своя: вёсны и зимы, холод и тепло белого цвета – «бал метели на Марсовом поле» и майское цветение в Шереметьевском саду, пожары, разрушения, война и мир, ненависть и любовь. И всё это обречено на сосуществование, гибель и возрождение – уже в другой исторической пьесе с новыми декорациями. В разножанровом космосе ахматовских поэм личнособытийное и общебытийное переплелись.
Ахматова легко «аукалась с дальним эхом» и прошлого, и будущего. Она преодолела границы времени и своей судьбы. «Век-волкодав» был побеждён силой её поэзии. Он прошёл через решето истории и исчез, а она осталась навсегда. Как навсегда останется любовь, весна, цветение садов и послегрозовое обновление природы.
И тогда из грядущего века
незнакомого человека
пусть посмотрят дерзко глаза,
и он мне, отлетевшей тени,
даст охапку мокрой сирени
в час, как эта минет гроза.
Наш разговор с Ахматовой продолжается. Кто-то понимает её лучше, кто-то хуже. Кто-то лишь бегло скользит по поверхности строк, кто-то открывает для себя новые глубинные смыслы. Это как с зеркалами. Их в поэзии Ахматовой множество. Каждый отразится в своём.
Нина Гейдэ
поэт, литературный критик
Дания, Копенгаген
