- Да хоть перед днем всех забытых. Какая, в конце концов, разница, к какому именно празднику приурочен проступок?!
- Как это, какая разница? Очень существенная. В Первой книге написано, что кощунство приведет к ужесточению кары. А что это, как ни самое настоящее кощунство. Зная, что через пару дней мы будем праздновать…
- Вы будете. Не я.
- Мы, мы будем. Мы все будем праздновать главный день в году. День, в который первый из богов, Праотец, вознесся в небесные чертоги…
- Ясно, Федор, ты снова набрался медовухи, и тебя потянуло в религиозные баталии.
Федор звучно опустил пустую тару на поверхность стола. Это должно было быть звучным, но из-за общего уровня шума осталось абсолютно незамеченным другими посетителями трактира.
- Да как ты смеешь?! – почти шепотом, но все же очень возмущенно произнес Федор, - как ты смеешь говорить такое мне? Я ведь теперь просто обязан донести. Ликург, суд божий неотвратим, знай это. Знай и помни. Вот завтра же утром, первым делом пойду и донесу…
- Как хорошо, мой друг, что завтра утром, ты, как обычно, ничего не будешь помнить, - сказал сам себе Ликург, допивая содержимое пинты, - пойдем домой. Завтра рано вставать.
Он протащил на себе находящегося на грани забвения друга целых семь кварталов. Это уже вошло в привычку, и никто из соседей даже не обратил внимания, когда дверь распахнулась, впустив внутрь маленькой и тесной комнаты свежий воздух, а наружу выпустив застоявшийся, с запахом потных тел и грязных носков.
- Снова набрался, бедолага?
- Была тяжелая неделя, его можно понять, - ответил Ликург, изо всех сил пытаясь взвалить отчаянно сопротивляющееся тело Федора на верхний ярус кровати в углу.
- Ну да, тяжелая. Как и у всех нас. Как будто в этом мире у кого-то бывают другие недели.
- Мы все разные. Кто-то устает от того, от чего другой получает радость. Вот Федор явно устает от работы на руднике. Ты же, Палоп, идешь туда, будто на праздник. Я не выношу запах сырого мяса, а Ганс проводит на скотобойне большую часть жизни.
- Как написано в Первой книге: «Каждый из смертных выполняет предписанное до его рождения», - раздался голос Ганса из другого угла комнаты.
- Спасибо за напоминание. Я знаю, что сказано в Первой книге. Я пять лет учил ее наизусть в училище.
- Но, судя по всему, этот срок оказался недостаточным.
- О чем это ты? – удивился Ликург.
- Будто ты не знаешь. Да весь район уже наверно слышал про Ликурга из двенадцатого кольца и про его кощунственные речи.
Ликург пожал плечами, аккуратно складывая вещи на табуретку.
- Вот это да. Оказывается, у нас даже вслух нельзя ничего говорить. А думать-то можно? Или тоже запрещено?
- Смирение, - сказал подошедший Ганс, - эту часть Первой книги тебе следует перечитать заново.
- Хорошо. Но, вот беда, я слишком занят прокопкой тоннеля. Ну, того тоннеля, по которому Плагиусу будет удобно спускаться к морю из своего дворца.
- Ты… ты сошел с ума, - зашипел Палоп и, спрыгнув со своей кровати, подбежал к окну, - ты спятил!
Ликург наблюдал за высматривающим подслушивающих шпионов в окне соседом с нескрываемой усмешкой. Он уже закончил укладывать свои вещи и устало опустился на свой нижний ярус.
- Как ты можешь..?!
- На самом деле, это не так уж сложно, - ответил Ликург, - просто открываешь рот и говоришь то, о чем думаешь, а не перебираешь в уме заученную книгу в поисках повода промолчать.
- Играешь с огнем, парень, - тихо сказал Ганс, жестом веля все еще стоящему на стреме соседу задернуть грязные шторы на окне, - ты ведь знаешь, что бывает с такими как ты?
- С такими как я?
- Напомнить? Помнишь Тоби из четвертого кольца? Он перебрал меда на прошлый День Великого Вознесения и прямо за столом в трактире сказал, что точно обыграл бы Восьмого сына в карты.
- И ведь обыграл бы, - сказал Ликург, - я лично видел, как он оставил без штанов одного бедолагу из десятого.
- Так вот с тех самых пор никто его больше не видел. Ребята из его кольца рассказывают, что он просто не вернулся со смены на следующий день. Так же пропала швея по имени Хлоя из третьего этой зимой. Она любила высказать недовольство режимом работы, никак не могла угомониться. Это только те, кого знаю я. А сколько еще людей пропало из-за своего длинного языка.
- Ну здесь ведь только мы вчетвером. Вы-то меня не сдадите.
- Видишь ли, - тихо продолжил Ганс, - я бы не беспокоился, если бы был уверен, что ты нарушаешь запреты Первой книги только здесь, в стенах нашей комнаты. Да, Палоп бы по-прежнему искал везде уши, но прошло бы время, ты бы повзрослел и стал мудрее… Но я ведь знаю, что ты не можешь держать язык на положенном ему месте и вне этих стен тоже.
- Мало того, что сам сгинешь, так еще и на нас навлечешь беду, - прошипел вернувшийся на свою табуретку Палоп.
- Знаете, кто вы? Кучка трусов, - все еще улыбаясь сказал Ликург, но его улыбка приобрела немного иной оттенок, не такой игривый и заносчивый, как прежде.
- А ты – псих, - обижено ответил Палоп, укладываясь на свою кровать.
- Вы двое, - продолжил Ликург, - да и каждый там, за окном. Вы живете в своем страхе день и ночь. Точнее даже не живете. Жизнью я это назвать не могу, язык не поворачивается. Палоп даже во сне бормочет цитаты из Первой книги. Разве это жизнь? Мы встаем с рассветом и идем на работу, которую для нас выбрали…
- Похоже, ты сегодня перебрал вместе с Федором, - прервал его Ганс, - ложись спать, парень. Утром на работу…
- Да, черт возьми, на работу! Завтра снова на работу. И послезавтра тоже. И следующие несколько десятков лет. До тех пор, пока мы больше не сможем работать. Когда наступает этот момент, нас отправляют в мифическое десятое кольцо, кольцо потребителей, где нас ждет сытная старость в достатке, которую мы заслужили. Как в сказке, честное слово. Мы как винтики в огромной пыхтящей машине, непонятно, что именно производящей. Каждый винт мнит себя опорным, но на деле, если выпадает один, ничего не происходит. Их слишком много, этих винтиков, для работы машины достаточно будет одной трети. Ты не думал, Ганс, зачем нужно так много мяса? Тут каждый занят для того, чтобы окружающие жили достойно. Ладно, я не буду придираться к этому «достойно», но, вот скажи, чем занят Плагиус, кроме поедания заготавливаемого тобой мяса?
Палоп усердно пытался уснуть, шепотом бормоча себе под нос какие-то скороговорки, только лишь для того, чтобы не слышать слова соседа.
- Мы рождаемся в одном кольце, учимся в другом, работаем в третьем, живем в четвертом, сношаемся в пятом… Какая прекрасная у нас жизнь! А главное – перспективы. Перспектив у нас хоть отбавляй. Напомни мне, Палоп, пойти поклониться на празднике Восьмому сыну, что разрешил тебе на прошлой неделе провести час с твоей подружкой из третьего кольца. Я так же поклонюсь ему и за Юрия из соседнего, ему ведь он тоже разрешил с ней побыть, но только две недели назад…
- Ах ты… - зашипел Палоп, в миг спрыгнув со своего второго яруса и схватив нож с маленького стола.
Ганс был готов к такой реакции, он будто ждал чего-то подобного последние пару минут. Правой рукой он схватил занесенную руку соседа, в которой сияло лезвие, а левой стукнул по тыльной стороне его кулака, так что нож звучно упал на бетонный пол комнаты.
- Успокойся, болван. Разве не видишь, что пацан тебя дразнит? Взрослый мужик, а ума как у маленького ребенка.
- Скажи ему, пусть заткнется! Скажи! Иначе, честное слово, в следующий раз я…
- Что ты, Палоп? – спросил Ликург, безучастно наблюдавший за всем со своей кровати, - убьешь меня? А как же твоя книга. Я, конечно, знаю ее хуже, чем ты, но даже так я точно уверен, что где-то на первых страницах говорится о неприкосновенности жизни. И что, ты готов нарушить эту заповедь?
Палоп, бессильно сжимая от злости кулаки, метался из одного угла комнаты в другой, то и дело отчаянно подвывая.
- Ну вот, - продолжил Ликург, - такая простая задача поставила тебя в тупик. Вроде и хочется, а вроде и нельзя. Но ведь хочется же! Как тут быть? И вроде бы уже не такая священная эта книга, верно? Особенно, когда речь идет о женщине.
Ганс бессильно покачал головой и улыбнулся.
- Скажи, что мне сделать, чтобы ты заткнулся? Я на все готов. Лишь бы ты умолк.
Хлопнула дверь, Палоп вышел из комнаты.
- Не волнуйся, он будет молчать.
- Я знаю, Ганс, знаю, что будет. Что бы я ни сделал, он будет молчать. Потому что боится. Боится, что с каким-либо его действием жизнь вдруг возьмет и изменится. В этом ваша общая проблема. Вы боитесь перемен, боитесь, что когда проснетесь, все вокруг будет не таким, каким вы привыкли это видеть. Кошмар, а что если вы не будете получать еду на обед?! Это ведь конец света! Вот Палоп говорит про жизнь… А я не могу это назвать жизнью. Я не могу думать о завтра, просто потому что оно будет таким же, как сегодня. Завтра я снова пойду на работу, вечером можно будет глотнуть меда в трактире… Да, в среду у меня будет пара часов в третьем кольце. Вот и все, вот и вся эта чертова жизнь. Я отказываюсь жить так, Ганс, все, хватит.
- Не нравится мне все это, пацан, скажу тебе откровенно. Даже если не принимать во внимание Первую книгу, заповеди, запреты, то все то, что ты говоришь просто осложнит тебе существование. Я не говорю о том, что будет потом, в другом мире.
- Ты не понимаешь меня, Ганс. Не будет никакого больше существования. Нечего больше осложнять. Как можно осложнить это?
- Что ты задумал? Уверен, ты собираешься сделать какую-то глупость.
Ликург тяжело дышал. Это перестало быть для него шуткой и весельем около минуты назад.
- Я сделаю то, что должен. Что в силах сделать только я. Показать всем людям, что все то, что мы знаем, все то, чем нас всю жизнь пичкали, что вливали внутрь с материнским молоком – все это один большой обман. Я отказываюсь жить дальше вот так. В то время, как Плагиус и другие сыновья возомнили себя богами…
- Возможно, они и есть боги, пацан, опомнись…
- Нет, Ганс, нет! Они не боги. Плагиус – не бог. Он обычный человек, такой же, как и мы с тобой. Единственная разница между нами в том, что он там, а мы здесь. Он ест мясо, которое ты готовишь для него, он ходит по тоннелю, который я для него копаю, он купается в золоте, которое для него добыл Палоп. Он купается, хотя это Палоп его добывает.
- Ты спятил, теперь я это вижу…
- Ты сказал, что сделаешь что угодно, чтобы я замолчал. Ну так помоги мне замолчать навсегда. Помоги мне разбудить всех этих людей. Помоги показать им правду. Пусть они увидят… Или пусть я умру.
Ганс, вероятно, был по-настоящему напуган. А может просто делал вид, что напуган, дабы незримый наблюдатель поверил именно в такую его реакцию. Впервые Ликург видел его таким. Обычно он был эталоном спокойствия и рассудительности, но теперь о спокойствии не было и речи.
На верхнем ярусе закряхтел Федор, разразив громогласным звуком секундную тишину.
- Одумайся, прошу тебя. Ради нас всех.
Ликург затряс головой, давая понять, что уговоры ни к чему.
- Я просто хочу, чтобы ты был рядом со мной, - сказал он, - чтобы первым увидел.
- Они нас всех убьют, - промолвил Ганс, запустив пальцы в волосы, - стража. Они убьют нас прямо там. Я-то ладно, уже пожил свое, но Палоп, но Федор. Им ведь не жить после этого.
- Никому ничего не будет. Вот увидишь. Кто будет работать для них, если они будут казнить нас направо и налево? Нет, они не тронут вас. Это именно тот момент, о котором я говорил только что. Одно действие, один взмах руки, и все перевернется с ног на голову. Мир перевернется. Все увидят, что в жилах Восьмого сына течет такая же кровь, как и в моих собственных, увидят, как он корчится в агонии на грязном полу… Момент истины, Ганс, это будет именно он.
- Это безумие, пацан, совершенное безумие. Мне бы нужно донести на тебя прямо завтра с утра. Быть может так я спасу тебя от верной смерти.
- Но ты этого не сделаешь, - уверенно сказал Ликург, - иначе я бы не говорил тебе. Ты знаешь меня уже сколько? Десять лет? Всю мою сознательную жизнь мы делили с тобой эту каморку. Разве я просил тебя о чем-либо? Хоть раз?
Ганс покачал головой.
- Нет, пацан, для этого ты всегда был слишком горд.
- Ну так прошу тебя, дай мне распорядиться своей жизнью по моему усмотрению. Дай мне попробовать, и, я обещаю, если я окажусь неправ, то я успею перед смертью признаться тебе в этом. Прошу, Ганс.
Ганс продолжал нервно качать головой. Медленно и как-то спокойно. Он был бледен, бледнее обычного, и, казалось, уменьшился в размерах так, что ноги теперь едва касались бетонного пола, свисая с табуретки.
- Как ты собрался это сделать? – спросил он тихо, - тебя ведь не подпустят к нему.
Ликург улыбнулся и кивнул в знак благодарности.
- Подпустят. Завтра он пройдет по тоннелю, который я выкопал. В День великого Вознесения он спустится по нему к морю. Там будут все на этом празднике. Именно это мне и нужно. Зрители. Я уже все подготовил.
- Подготовил значит? Ну ты и пройдоха, пацан. Я знал, что все этим кончится. Клянусь, знал.
- Вот она — разница в том, как мы с тобой смотрим на одни и те же вещи, старик. Увидев произошедшее, ты назовешь это концом. А я — началом.
- Началом? Началом чего?
- Чего-то нового.
Ганс снова тряхнул головой и тяжело опустился на свою койку.
- Сдается мне, что если и начнется что-то новое, то ты его точно уже не увидишь.
*******
Солнца сегодня не было видно. С самого рассвета. Казалось, будто оно встало где-то, но не здесь, где-то очень далеко, а сюда лишь доходили его отголоски. Ликург стоял у подножья горы, на вершине которой сиял золотом купол.
Этому куполу наличие солнца не было важно, он сиял и днем, и ночью, так ярко, чтобы все жители в каждом из колец знал, в каком направлении находится их бог. Ликург смотрел на дворец с нескрываемым пренебрежением. Сейчас он мог совсем ничего не скрывать, ведь он был тут совсем один, на заре Дня Великого Вознесения, когда весь остальной мир еще наслаждался долгожданным выходным днем.
Несколько безмолвных и обездвиженных минут он ловил спиной порывы холодного ветра со стороны моря. Ветер был пронизывающим, предвещавшим что-то важное, подгонявшим и не дававшим расслабиться. Впереди был новый тоннель, строительство которого было завершено аккурат вчера.
По нему Плагиус спустится из своего дворца на побережье моря, чтобы совершить священное омовение. Все предыдущие годы Восьмой сын обходился без тоннеля, спускаясь по старой лестнице, но теперь ему понадобился новый путь. Ликург ненавидел его за это, откровенно и дико ненавидел.
Он ненавидел его за то, что каждый день с лопатой в руках копал твердую словно камень землю, что окоченевшие на морозе руки отогревались в лучшем случае лишь вечером перед сном, а в худшем приходилось так и засыпать — с холодными пальцами, что грязь под ногами была такой глубокой, что проваливалась в сапоги. Ненависть была колоссальной. И он был твердо уверен, что ненавидит его за всех остальных жителей этого мира, лишенных этого чувства, поклонявшихся и боготворивших его, Восьмого Сына.
Он в последний раз посмотрел на волнующееся море. Скорее всего, больше он его не увидит. Слишком много дел впереди должно уместиться в маленький промежуток времени. Созерцание морских красот явно не стоит в приоритете. Будет ли он скучать по нему? Наверно, да. Просто потому что никогда прежде он не мог себе позволить вот так вот стоять и смотреть на то, как большие волны, вздымаясь вверх, с грохотом падают на каменный берег. Это действо было завораживающим, не отпуская от себя взор смотрящего. Но времени на это совсем не было.
В последний раз он вдохнул свежий соленный воздух. Его он тоже больше не вдохнет. В следующий раз, когда он тут окажется, наверно, он задержит дыхание и не будет думать о том, что нужно вдыхать.
Облака. Камни. Деревья. Птицы…
На все это у него никогда прежде не было времени. Из-за Плагиуса. И больше не будет. Зато будет у других. Он постарается, чтобы было.
Ликург поправил ножны, закрепленные на поясе, и, отодвинув кустарник, прикрывавший небольшой люк в стене нового тоннеля, скрылся в его темноте. Через секунду о его присутствии на берегу не говорило ровным счетом ничего.
Внутри было тесно, но дул легкий ветерок из заранее продуманных и проделанных вентиляционных отверстий. Несколько ступеней вверх, и он уже лежал прямо над самым выходом из тоннеля, на прикрывавшей мрачный проход решетке. Ему предстояло провести тут несколько часов, в одном положении, так как тут даже не хватало места, чтобы толком перевернуться на спину.
Но он был готов к неудобствам. К чему угодно, лишь бы все скорее закончилось. И время будто слышало о его желании. Оно бежало быстро и неумолимо приближало тот самый момент истины, который был придуман самим Ликургом. Послышались шаги.
Внизу под решеткой прошли несколько темных фигур, что-то тихо обсуждая. Наверно стража делает последний обход. Потом еще несколько человек, на этот раз звеня доспехами. Ликург пытался размять затекшие конечности, отжимаясь от решетки настолько, насколько это было возможно.
Еще через какое-то время начал нарастать гул толпы. Это люди собирались на берегу, чтобы стать свидетелями омовения.
Тысячи и десятки тысяч людей, зрителей, свидетелей его откровения. Это придавало ему сил и решимости. Снова звенящие латы, потом еще и еще. Они создавали что-то вроде живого коридора на выходе из тоннеля. Глупцы. Они будут защищать Плагиуса от толпы, прекрасно зная, что эта толпа боготворит своего повелителя. Никто из них и не думает о том, что Плагиуса можно убить. Нет!
Он ведь бог. Бессмертное существо, Восьмой Сын нашего Праотца, живущий и правящий этим маленьким миром вот уже двенадцать тысяч зим, как и другие семь его братьев правят своими мирами. Одни говорят, что это ужасающее создание ростом с трех взрослых мужчин, другие считают его бестелесным духом, обитающим под черным бархатным балахоном с сиреневой окантовкой.
И те, и другие видят его с периодичностью один раз в год, может и чаще, но, очевидно, год – это слишком большой срок для того, чтобы хранить зрительные образы в памяти. Кроме того, Плагиус никогда не приближался ни к одному из людей ближе чем на двадцать шагов. Именно столько отсчитано в Первой книге. Двадцать шагов между богом и его скотом. Только стража и жрецы били ближе. Стража, жрецы и он, Ликург сегодня. Несколько фигур в красно-черных балахонах с капюшонами прошли по тоннелю внизу, разбрасывая по вымощенному гладкой белой плиткой полу лепестки пионов, по которым с минуты на минуту пройдет Восьмой Сын.
Еще стража. Ликург чувствовал, что он уже близко. Чувствовал это спинным мозгом, всем естеством, все без исключения мышцы в организме сжались, будто пружина, готовые распрямиться в один миг. Он действительно казался огромным. Наверно просто казался. Ликург повторял это про себя снова и снова, что это всего лишь подсознание пытается вставить заученный с раннего детства шаблон.
Но и сквозь самовнушение Ликург видел проплывшую внизу фигуру, на порядок большую, чем любая из прошедших тут прежде. Он не услышал шагов, но это можно было списать на гул толпы, заглушивший другие звуки.
Когда колоссальная фигура скрылась из виду, глаза сами на мгновение, без ведома хозяина, запечатлели нетронутые лепестки пионов, лежавшие точно в таком же порядке, как и минуту назад. Гул умолк, а это значит, что он вышел из тоннеля, что он совсем близко, всего в какой-то паре метров. Нужно было действовать немедля, но подсознание не желало ослаблять хватку. Что это? Почему он именно такой?
Почему он пролетел над полом? Ликург почувствовал страх. Впервые с того самого дня, как первый раз подумал об этом. Почему страшно? Не должно быть. Ведь он единственный, кто знает всю правду, он – единственный, кто может эту самую правду открыть остальным. Но правда ли это? Теперь уже он не был так уверен. Время продолжало свой бег, и его оставалось совсем немного, Ликург это понимал. Дрожащими, отказывающимися подчиняться, холодными пальцами он открутил сдерживающий решетку болт, затем медленно приподнял ее и открыл люк.
Спустив ноги вниз, он извлек из-за пояса заточенный до прозрачности нож и спрыгнул почти беззвучно на плитку. Но лишь почти. Он оказался в полуметре за спиной, стоявшей у самого выхода из тоннеля огромной темной фигуры. От черного бархата пахло дымом. Огромная спина мерно вздымалась, отмеряя каждый новый вздох.
Он услышал этот прыжок. Вернее, даже не услышал, а почувствовал, слегка повернул голову под капюшоном. Но только он один, больше никто из стоявших впереди стражников и жрецов.
Он несколько мгновений будто бы раздумывал, стоит ли уделять этому звуку и чувству должное внимание, в то время как Ликурга сковал дикий, совершенно животный страх. Затем две большие руки поднялись вверх и стянули капюшон, обнажив бледную лысую голову. Человечью голову. Ликургу стало немного легче, и он уже даже мог выдохнуть. Медленно, будто все вокруг застыло внутри емкости с прозрачной водой,
Плагиус обернулся назад во мрак тоннеля. Его бледное лицо было на одном уровне с лицом Ликурга, который никак не мог сообразить, как именно вышло, что такое огромное создание находится на одном с ним уровне. Его страшные желтые с красными прожилками кошачьи глаза были до невозможности похожи на простые карие человеческие, а парящие в воздухе ступни твердо стояли на белых плитах.
Его полный острых как бритва белых и прямых зубов рот изогнулся в чем-то среднем между оскалом и улыбкой. И Ликург ударил. Просто так, понимая, что нож, пусть и отлично заточенный, не в силах помочь ему в битве с таким ужасным созданием. Лезвие вошло в живот по самую рукоять. Удивительно легко. Он попытался выдернуть его, но вместо этого лишь потянул вверх и рассек живот почти до самого горла.
Словно свежевыпеченный хлеб. А потом по руке потекла теплая кровь. Плагиус взвизгнул словно смертельно раненное животное, а потом опустился на колени, открыв Ликургу вид из тоннеля.
Только теперь он подумал о том, что все должны это видеть. Но толпа была все еще далеко, отделенная от действа плотным кольцом облаченных в золотые доспехи стражников и кольцом чуть менее плотным из красно-черных жрецов. Именно жрецы первыми увидели завалившегося в лужу собственных потрохов Восьмого Сына.
Ликург так и стоял, сжимая в руке нож, не понимая, почему никто не видит то, что произошло, никто из людей, почему Ганса нет там, где он должен был быть, справа от выхода из тоннеля, там, где сейчас стоит тот стражник? Кто-то осторожно вынул из сомкнутого кулака нож. Потом так же осторожно вытер с руки кровь.
Красно-черная масса текла со всех сторон. Она сорвала бархатный плащ с мертвого тела, а другая ее часть принялась осторожно стягивать рубаху с самого Ликурга. Бархат был очень приятен коже, такого приятного материала Ликург никогда прежде не ощущал на своих плечах. Двое жрецов пронесли тело Плагиуса вверх по тоннелю. Постойте, что происходит? Они надели на него плащ Восьмого Сына. Зачем?
Трое из них опустились на колени. Еще трое старательно оттирали пятна крови с белого пола. Стражники были неподвижны. Некоторые смотрели на происходящее безучастно, кто-то смотрел с явным любопытством, но все прятали глаза, стоило Ликургу взглянуть на них. Он искал ответов, но чем больше он искал, тем меньше они были нужны.
- Пора, Всевышний, - проскрипел один из павших ниц жрецов, в руке которого была чаща с дымящимися благовоньями.
- Пора? – переспросил Ликург.
- Да, Всевышний, - повторил жрец и кивком дал команду одному из стражей.
Тот снял с пояса горн и протрубил так громко и так низко, что у Ликурга заложило уши.
- Плагиус, Восьмой Сын! – громогласно прокричал стражник, и все вокруг в едином порыве опустились на колени.
Все до единого припали к земле, десятки тысяч спин залили весь берег. Казалось, что люди были даже в воде, и о них разбивались немного успокоившиеся волны. Ликург сделал несколько шагов вперед и огляделся. Теперь он увидел Ганса, так же, как и все остальные не решавшегося поднять взгляд на своего бога. Сказать ему? Окликнуть? Нет, не сейчас. Момент явно утерян. Будут еще моменты, множество моментов. А сейчас омовение. Нужно зайти в воду, как когда-то в нее зашел Праотец.
Плагиус сделал шаг, и волна отступила перед могуществом Восьмого Сына…
