Рубен Аракелян: Храм на развалинах

Выбитые окна, покосившиеся заборы, сорванные с петель мародерами двери, нетронутая трава в полметра высотой, и рассохшиеся деревянные стены старых строений, поросшие вездесущим плющом… Едва ли кто-то настолько хорошо умел прятаться. Хотя, в этих краях люди обладали особыми способностями к выживанию. Поэтому он медленно двигал окуляры в обратном направлении, снова и снова обращая внимание на детали, которые приметил при первом осмотре.

- Ну так что? Есть там кто-нибудь? - снова нетерпеливо спросила Присцилла, не поднимая головы выше уровня травы,в которой они затаились, - темнеет. Нам в любом случае придется заходить.

- Вроде чисто. Никого нет.

- А следы? - прозвучал вопрос откуда-то сзади.

- Мародёры.

- Сколько их?

- Нет, никого не видно. Но они тут были, - ответил он шепотом, - судя по всему, уже давно. Ещё весной. Сделаем так: Присцилла, бери Джеронимо, и зайдите слева. Там сгоревший дом, вон, посмотри, - он указал пальцем в сторону заброшенного поселения и протянул ей бинокль.

Девушка заползла на вершину холма, сминая своим телом высокую траву.

- Вижу.

- Думаю, там точно пусто, так что, входите оттуда. Ганс и Букварь, зайдёте справа. Там с краю что-то типа курятника, на самом отшибе, и упавшая водонапорная башня.

- Понял, - прозвучал ответ сзади из травы.

- Сумки оставьте. Налегке. Если будет чисто - моргнете три раза. Как только увидим ваши сигналы, придем вместе с вещами.

- Ясно, Кэп, - ответила Присцилла и обратилась чуть громче назад в траву - эй, Джеронимо, спускаемся вниз.

Послышался шорох травы, и в сумерках две темные фигуры, одна из которых казалась огромной черной тенью, а вторая лишь тонкой полоской, отражавшей практически весь слабый оставшийся свет, стремительно спустились вниз с холма. Ещё две фигуры так же быстро спустились с другой стороны, сопровождаемые глухим звоном тяжёлого металла.

Кэп проследил за ними, пока все четыре фигуры не скрылись за уже превратившимся в бесформенные черные пятна строениями, и нажатием кнопки подсветил часы на запястье.

- Будем ждать, - прошептал он.

- Там никого нет, - послышался непозволительно громкий ответ сзади из травы.

- Надо проверить. Я не уверен.

- Я уверен.

- Хорошо, что решаю я, а не ты, - ответил Кэп, спустя несколько секунд.

Он напряжённо вглядывался в темноту, следя за быстрым и бесшумным передвижением соратников. Тьма опустилась на землю так стремительно, что глаза не успели приспособиться. Он переключил бинокль в ночной режим, окрасив в зелёный все, что предстало его взору.

- Сигнал. Можно идти, - громко сказал голос из травы.

- Ещё не было.., - и в этот самый момент трижды моргнул яркий свет фонаря в пятистах метрах впереди, - заканчивай с этими фокусами, понял?

- Я пытаюсь помочь.

- Когда нужна будет твоя помощь, я прикажу помогать. А до тех пор, делай то, что велю.

- Так точно, капитан, - после непродолжительной паузы медленно отозвался голос.

- Бери сумки и за мной.

Почти что в кромешной тьме ещё два силуэта торопливо сбежали вниз по склону. Поднявшийся прохладный ветер заглушил шелест сминаемой травы.

- В большом доме есть камин, - сказал Ганс, встретивший вновь пришедших у сгоревшего разрушенного здания, - может развести огонь?

- Нет, - ответил Кэп на ходу, - никаких костров и света. Отдохнем, и на рассвете пойдем дальше. Ты первый дежуришь. Через два часа сменишься.

- Ганс ходил в дозор прошлой ночью, - сказал высокий мужчина, бросив две сумки на влажную, покрытую золой землю, - пусть отдохнёт, я покараулю первый.

Насколько долгих секунд Кэп молча смотрел на него в полной темноте.

- Хорошо, - ответил он, протянув бинокль, - вон то здание. Вроде колокольни. Наверху хороший обзор. Передатчик не выключай.

Ничего не ответив, он взял бинокль и медленно двинулся к самому центру небольшого поселения, посреди которого возвышалась башня, некогда служившая колокольней у маленькой церквушки. Поднявшись по предательски скрипучей в ночной тишине ржавой винтовой лестнице, он расположился у крепкого монолитного, покрытого плесенью парапета, подперев его спиной и, распрямив ноги, закрыл глаза. Вокруг на несколько километров царила безжизненная пустота, которую он прекрасно видел, поэтому, нужно было использовать этот шанс, чтобы как следует отдохнуть перед новым долгим дневным походом. Не предоставить отдых уставшему телу, а высвободить томившийся внутри, в ограниченном пространстве оболочки из мяса и костей дух, так отчаянно рвавшийся на свободу. Он стремительно улетал куда-то вперёд и вверх, сперва туда, куда следовал их общий путь, а потом, на своеобразной развилке, продолжил движение по восходящей вверх, теперь уже в абсолютном одиночестве. Под ногами проносились поля и леса, развалины городов, новые небольшие поселения с осколками жизни, от которых веяло обреченностью и страхом... Он словно замер в пространстве в сотне метров над поверхностью, превратившись в ещё один искусственный спутник, а под ним земля продолжала свой истеричный бег. Снова вспомнилась белка, с интересом рассматривающая крутящееся колесо где-то далеко внизу.

Все дальше и выше, и вот уже огни ночных городов превратились в россыпь жёлтых пятен на черном полотне. Рука уже тянулась вперёд к заветной цели, когда неаккуратное движение где-то внизу заставило его затормозить собственный полет. Последний раз взглянув вперёд, он осторожно поставил стопу на холодную безжизненную землю. Всякий раз это возвращение сопровождалось разочарованием и болью. Не будь впереди цели, за которой нужно было идти во что бы то ни стало, он бы остался там сегодня же, высоко впереди, и смотрел бы вниз на эту муравьиную суету, нисполненный сожалений.

По лестнице бесшумно поднималась Присцилла. Словно послеполуденная тень, настолько тонкая, что ее почти что не было вовсе.

- Спишь? - шепотом спросила она.

- Нет. Как я могу? Я же караулю.

- Смешно, - ответила она, усаживаясь рядом.

- А вот тебе бы надо поспать.

Она кивнула, расстегивая куртку и плавно опускаясь на холодный пол по другую сторону маленькой площадки.

- Сейчас пойду.

- Ну так иди.

Несколько долгих секунд они молча смотрели друг другу в почти совсем невидимые во мраке глаза, он - с обычным безразличием, она - с плохо скрываемым интересом.

- Ты видел что-нибудь? - нарушила молчание Присцилла.

- О чем ты?

- Знаешь, о чем.

- Это не так работает. Я много раз уже говорил.

- Не ври мне пожалуйста. Я хочу знать, что будет.

Его натужная улыбка была практически осязаема, даже не нужен был свет, отразившийся от лица, чтобы распознать ее.

- У тебя и твоего большого друга сложилось неправильное впечатление обо мне, Присцилла. Я не какой-то там волшебник или провидец.

- А у тебя сложилось неправильное впечатление обо мне. Не знаю, кто ты такой, но, пожалуйста, не держи меня за идиотку. Это Джеронимо склонен все наделять божественным смыслом. Я же привыкла верить своим собственным глазам.

Он глубоко и громко вздохнул, так, чтобы это было хорошо слышно сидящей напротив женщине.

- Если вокруг темно, то наши глаза могут нас подвести. Какие бы зоркие они не были.

- Очень глубоко, спасибо. Но я не исповедоваться пришла. И не пытайся сделать вид, что мне показалось.

Ещё один вздох, шорох ткани о холодный заплесневелый бетон.

- Что ты хочешь знать, Присцилла? Ты хочешь узнать, что ждёт тебя впереди? Зачем тебе это знание? Думаешь, это как-то облегчит твою участь? Давай представим, что я говорю, что видел неудачу, которая тебя постигнет. Что это изменит? Ты сбежишь? Возьмёшь своего приятеля и дашь деру отсюда? Куда вы побежите? Ты ведь знаешь, что бежать некуда. Нет, у нас всех только один путь - вперёд. И вверх. И, если позволишь мне дать тебе совет, то обрати свое внимание на сам путь, а не фиксируйся на конечной цели. Конечный пункт у нас всех один - смерть. А вот дорога у всех разная.

- Джеронимо считает, что ты…

- Мне плевать, что считает твой друг. Ты уж прости за прямоту. Он видит только то, что хочет. Правда в том, что ни ты, ни он, ни кто-нибудь другой никогда не поймет меня. А я не пойму вас. Не потому, что не смогу, а потому, что мне это неинтересно.

Она снова замолчала. Ветер усиливался, и здесь наверху его гул был особенно громок.

- А Кэп?

- Что с ним?

- Он ведь знает, кто ты?

- Опять ты за свое?

- Ты понял, о чем я. Он знает о твоих… способностях.

- Ты никак не поймёшь, что мои способности точно такие же, как твои. Ничем не отличаются.

Она улыбнулось этой своей улыбкой, похожей на детскую и простодушную.

- Забавно, что ты говоришь о непонимании. И ты снова врешь.

- А ты уже зашла на третий круг. Вместо того, чтобы спать и набираться сил, ты снова и снова пытаешься перевести все в какую-то сказку. С волшебниками и оракулами. Кэп не просто так ведёт нас. Он знает, что я помогу вам добраться туда. Именно поэтому я здесь. И ты тоже. И даже твой забавный друг. Ступай к нему, Присцилла, обними его. Иначе его терновый венок, который он надевает на голову по ночам, не даст ему как следует отдохнуть.

- Черт тебя дери! - сказала она слишком громко для ночного безмолвия, - в игры со мной играешь? Откуда ты знаешь про это, если только…?

- Успокойся. Я видел пару раз, когда ты дежурила. Снова ты за свое.

- Ну да, как же. Видел он.

- Именно так. Я видел. И видел много всего другого, на что остальные не обращают внимания. Вот и все волшебство. А друг твой, он больше по разным сказкам специализируется. Отсюда и скепсис, я полагаю.

- Да, он не интеллектуал…

- Это мягко выражаясь.

- Но он хотя бы искренне верит. А ты? Ты веришь?

- Ты даже не представляешь, насколько сильно я верю.

Она ушла, а он попытался снова отправиться в свой далекий полёт, но ничего не вышло. Усталость навалилась, стоило ей спуститься по ржавой винтовой лестнице. Момент упущен, и, очевидно, не оставалось ничего иного, кроме как снова вышагивать на своих двоих по твердой и неприятной, холодной земле.

Стоило первым лучам солнца осторожно выглянуть из-за высокого холма на востоке, все шестеро вышли из своего лагеря и направились дальше на восток, через бескрайние поля, разделенные лесопосадками на ровные прямоугольники. До самого полудня, когда пришло время привала, никто не произнес ни слова, все были заняты своими мыслями, и только Присцилла время от времени украдкой поглядывала на идущего в самом конце растянувшейся шеренги спутника. Наверняка, придумывая новый вопрос, который можно было бы задать при следующем удобном случае. Вопрос, который, наконец, заставил бы его открыть то, что, по ее мнению, он так тщательно скрывал. Он видел эти ее взгляды, хоть и смотрел только себе под ноги. Они начинали раздражать. Скорее всего, они уже успели обсудить между собой его ночные слова, и в головах уже создали новые теории, самые сказочные из возможных. Не было ни малейшего желания тратить силы на их опровержение. Невежество неизлечимо, его нельзя засыпать вырванными из книг страницами. Под грузом букв, слов и предложений оно только окрепнет. Что бы он ни ответил, этого все равно будет недостаточно. Этого не хватит, чтобы сломать их веру в чудо, которого все так жаждут. Причем каждый будет видеть свое собственное волшебство, выросшее на пустом месте. Невежество — самая благодатная почва для веры в сверхъестественное. Она шла впереди, то и дело оборачиваясь в его сторону через плечо. Было в ней что-то необычное, что-то не такое, не дававшее воспринимать ее так, как следует воспринимать остальных людей. Можно назвать это изюминкой. Он уже видел такое прежде, видел нечто похожее, когда человек, сам того не осознавая, выделялся из общей массы благодаря врожденной широте внутреннего мира. Но ее внутренний мир на первый взгляд был самым обычным, а на то, чтобы чуть тщательнее его изучить не было ни сил, ни желания, ни хоть сколько-нибудь стоящих поводов. Да, она проявляет любознательность, но это нормально. Да, ее любопытство навязчиво, но все-таки недостаточно навязчиво, чтобы прилагать усилия. В конце концов, обычный человек.

- Говорю вам, это не выдумки никакие. Именно так он и рассказывал.

- А с чего ты решил, что он сам это не придумал?

- Зачем ему это?

- Затем, что люди часто врут. Просто так. Вот где сейчас этот старик? А ты тут, в сотнях километров от дома, и вспоминаешь о нем. Это ведь своего рода слава. Ты здесь вспомнил о нем, кто-то ещё расскажет где-нибудь за стаканом самогона… Так, глядишь, он станет легендой, которая знает то, что другие не знают.

Ганс затряс головой, ерзая ботинком по сухой земле, на которой сидел.

- Нет, он это не придумал. Я знаю, когда люди врут.

- Да ну? - усмехнулась Присцилла, сидевшая напротив, - и давно у тебя эти способности?

- С рождения наверно. Чувствую ложь спинным мозгом, - он демонстративно постучал указательным пальцем по собственному затылку.

Она снова бросила свой острый взгляд, сдобрив его немного злой улыбкой. Наверно подумала, что это ее шанс. Чем черт не шутит? Это начинало порядком надоедать.

- Проверим? Давай я задам вопрос нашему молчаливому другу, а ты скажешь, правду он говорит, или же нет?

Джеронимо приподнялся на локти и с точно такой же злобной улыбкой посмотрел в глаза сидевшему чуть поодаль мужчине, никак не участвовавшему в разговоре.

С этим ничего не поделаешь. И чем дальше, тем будет хуже. Наверно, он совершил ошибку тогда. Нужно было дать им умереть. Но, в таком случае, нарушилась бы чистота задуманного эксперимента, ведь все должно быть повторено один в один. Задача с двумя неверными ответами. Он уже знал, что будет дальше. С каждым новым днём они будут усиливать свое давление, отвлекая его от того, что действительно важно. Так, как произошло прошлой ночью. Она по своей глупости прервала его, и он уже больше не смог найти в себе силы. Можно ещё дать им то, что они так хотят. Но и у этого решения тоже есть свои существенные минусы. Да, он воодушевит их на какое-то время, но вместе с тем усыпит их бдительность, позволив подсознательно чувствовать себя в безопасности, что, скорее всего, тоже приведет к их преждевременной смерти и не позволит ему выполнить задуманное. Кроме того, объявить людям, что они должны будут принести себя в жертву..? Едва ли это хорошая идея. Какими бы мотивами он их не наделил при этом. Судя по всему, остаётся только продолжать терпеть и играть в эту их игру. Все ради высшей цели. В конце концов, кто говорил, что все будет гладко?

- Это так не работает, - отмахнулся Ганс.

- Ну, либо так, либо никак, - ответила девушка полным энтузиазма голосом.

- Слушай, - вдруг заговорил Букварь, убрав свою книгу в рюкзак, - так он говорит, что видел его? Тот старик.

- Я же сказал, что он видел тень. А когда поднял голову, чтобы посмотреть, то его уже не было. Огромная тень. Он рассказывал, что в одну секунду потемнело, словно затмение какое-то. Но люди кричали, приветствуя его появление. Они там все с ума посходили видимо. Самое настоящее сумасшествие. Коллективное помешательство.

- Как он там вообще оказался? Как его пустили в город?

- Я же говорил, что они и не думают охранять города, - сказал Кэп, только что вернувшийся из дозора, - собственная самоуверенность в конце концов их же и погубит.

- На горизонте чисто? - тихо спросил Джеронимо.

Тот кивнул в ответ.

- Так чисто, что это настораживает. Ни мародеров, ни культа, никого нет.

Он быстро обернулся и бросил взгляд на сидевшего в отдалении высокого мужчину, молча наблюдавшего за разговором. В этом взгляде читалось ожидание. Неужели он ждёт, что тот встанет и расскажет что-то, что ждёт их впереди? Он тоже верит. Но по-своему. Либо же это просто инстинкт. Как преданный пес смотрит на хозяина, в ожидании приказа.

«Хороший пес. Сидеть!»

Мотнув головой, Кэп опустился на землю.

- Я вот никак не пойму, - продолжил размышление Букварь, - они не охраняют город, потому что не ждут нападения? Или потому что знают, что любая попытка обречена на провал.

Второе. Конечно же второе. И они не могут этого не понимать. Просто не имеют права. Разочарование в их умственных способностях уже заносило руку, чтобы громко постучать в тяжёлую дверь сознания.

- Да кто же их знает? - ответил Кэп, пожав плечами, - тут столько вопросов… Гораздо больше, чем ответов. Мы редко брали их в плен, когда шли боевые действия. В основном, они предпочитали плену смерть. Как чертовы самураи. А те, кто все-таки попадал нам в руки, толком ничего не говорили. Даже под пытками. Как если бы они не понимали, о чем вообще идет речь. Вы не видели того, что видел я. Тут мы имеем дело с серьезным помешательством. Точно вам говорю. И представьте, сколько там этих зомби.

Это слово резало по живому. Забавно было слышать рассуждения о зомби, исходившие от зомби.

- Если предыдущие миссии не были успешны, более того, никто не вернулся оттуда, кроме этого мифического старика, о котором нам поведал Ганс то, согласитесь, едва ли они не готовы к нападению.

Слова молчавшего до этого момента мужчины погрузили всех в тяжёлую тишину. Десять пар глаз смотрели на него ни то с удивлением, ни то с отвращением. Но ничего нельзя было поделать. От их сообразительности сейчас зависит его собственная путь, так что, можно было немного их подтолкнуть в правильном направлении.

Все ещё смотрели на него не отрываясь, когда Кэп решил наконец ответить.

- Ну тут тоже не все так однозначно. Мы не знаем о них ровным ничего. В прямом смысле бродим впотьмах. Может сыграло роль численное превосходство. Может вооружение было недостаточным. Может планирование на месте подвело…

Они сопротивляются. Очевидно, его таких слабых усилий недостаточно. Ну ничего, он посеял зерно, природа сама сделает все остальное. От них требуется всего-то дойти до конца. И он их туда приведет, к этому концу. Осталось не так долго.

Ноги мерно отсчитывали шаг за шагом, и эта ходьба располагала ко сну больше, чем праздное восседание на пятой точке. В абсолютной пустоте, без единого слова, шаг, потом ещё один, и ещё... Он попытался перенести свое сознание вперёд, словно спустив его с цепи, но эти взгляды не оставляли никакой свободы. Идти вперёд, и контролировать выражениее собственного лица - это было слишком сложно в данной ситуации. Дождавшись, пока они выйдут на более или менее ровную дорогу, когда-то давно покрытую асфальтом, он выпустил сознание из клетки. То взвилось вверх на несколько десятков метров, и теперь он видел всю процессию с высоты. Как это естественно - находиться вне собственного тела. Неописуемая свобода вместе со страхом потерять иллюзорный контроль над тем, что, по сути, тебе не принадлежит - собственным телом. Ослабить поводок ещё немного, и можно не найти путь назад, так и остаться здесь, на высоте птичьего полета. Стало интересно, долго ли он пробудет в небе? Ещё на несколько метров вверх. Шесть фигур внизу на сером полотне превратились в шесть еле различимых двигающихся точек. Он взглянул вперёд. У линии горизонта дрожала в предзакатном зареве ещё одна фигура. Стало интересно. Немного больше фокуса, и он различил что-то, что его напугало. Не сам объект, который стал отчётливо различим, а тот факт, что нужно было срочно сообщить о нем остальным. Опасность разнеслась по бесплотному сознанию будто конфетти из хлопушки. Он торопливо вернулся вниз и, игнорируя обычный дискомфорт внутри ледянящей оболочки, ускорил шаг, нагоняя идущего в середине строя Кэпа. Убедившись, что все находятся на достаточном расстоянии от них, чтобы ничего не услышать, он приблизился к мужчине, идущему рядом.

- Вертолет, - процедил он полушепотом, не открывая рта.

«Не верти головой. Пусть кто-то другой посмотрит в небо.»

Тот кивнул и, запустив руку за спину, достал из рюкзака бинокль.

«Холм слева. Вели ему проверить горизонт. Через минуту уже можно будет увидеть.»

- Эй, Ганс, - сказал Кэп, спустя минуту, - возьми бинокль и осмотрись. Нужно искать место для ночёвки.

- Ещё часа четыре до темноты, - ответил тот.

- Поэтому и даю бинокль. Глянь с того холма, есть что-нибудь прямо по курсу.

Ганс взял бинокль и, взобравшись на холм, некоторое время созерцал линию горизонта.

- Я вижу что-то, - наконец прокричал он, указывая пальцем вперёд, - вон там.

- Город? - спросила Присцилла.

- Нет-нет, в небе. Какой-то объект. Похоже, это вертолет. Движется в нашу сторону.

- Черт его дери! - воскликнул Кэп.

«Вот и молодец. Хороший пес.»

Получилось самое настоящее удивление.

- Наши действия? - спросил Ганс, ещё раз взглянув через окуляры бинокля, после чего торопливо соскочив вниз с насыпи, едва не упав и не прокатившись вниз кубарем.

Кэп огляделся вокруг в поисках ответа. Ответа, по всей видимости, поблизости не оказалось. Он торопливо переводил взгляд с быстро растущей точки между высокими стволами обрамлявших дорогу деревьев на земляной холм и на само дорожное полотно.

- Вы трое притаитесь у насыпи, - наконец скомандовал он, - а мы спрячемся под деревьями. Посыпьте себя землёй на случай, если у них есть тепловизоры.

- Есть другая идея, - сказала Присцилла, когда двое ее соратников подчинились приказу и уже было рванули к холму, - распакуем ЭМИ и посадим этот вертолет.

- И зачем нам это делать? - спросил Ганс, - это вертолет, а не маленький беспилотник.

- Затем, что это наш шанс, - ответила она.

- Кэп, она права, - согласился Джеронимо, - это наш шанс. Мы идём вслепую. А так получим ценные сведения.

Этого нельзя было допустить. Только не сейчас.

- Можно попробовать, черт возьми! - сказал Кэп, - расчехляйте ЭМИ.

- Плохая идея.

- Это ещё почему?

Все пять пар глаз были устремлены на него. На убеждение было секунд тридцать, может минута, прежде чем станет слишком поздно что-то решать.

- Вы правы насчёт нашей слепоты. Но и они тоже слепы сейчас. Они не знают о нас, и не узнают, пока мы не нападем. А собьем их вертолет… Продумайте.

Получилось довольно аргументированно, но, очевидно, не слишком.

- Аварии случаются, - сказала Присцилла, - уверена, что у них тоже.

Подозрительность буквально окутывала ее коричневатой аурой. Это шанс потерять ее окончательно, если вдруг это уже не случилось.

- На вертолет может и не хватить мощности, но связь мы им точно отключим, - вмешался Букварь, нервно протирая очки большими пальцами.

Все стремительно рассыпалось. Слишком рано, чтобы успеть к этому подготовиться. И еще эта Присцилла… Она будто бы чувствовала его замешательство и давила что есть сил. Приказать Кэпу? Слишком очевидно. Лучше попробовать убедить.

Несколько секунд Кэп непростительно растерял на обдумывание, продолжая озираться по сторонам. Он сомневался. Нужен был ещё хотя бы один аргумент, и он поддастся. Но аргументов не находилось. Если бы только было чуть больше времени…

- Вдруг не хватит мощности? Что тогда?

- Тогда вдарим по нему из крупнокалиберного, - сказала Присцилла.

- Чтобы они нашли сбитый вертолет, когда отправят группу?

- Делайте, - наконец сказал Кэп, - будем надеяться, что заряда хватит. Джеронимо, будь готов. Если у Букваря не получится, ты его собьешь.

Может и нет в этом ничего страшного. Ну что может произойти? Они просто заберут еще пару ни в чем не повинных жизней, что для них не в новинку. Есть риск, что прибудет подкрепление, что их станут искать. Да, это плохо. Излишнее внимание ни к чему. Но все поправимо в конце концов. Но пожертвовать теми двумя в вертолете? Теми, кто ни в чем не виноват, кто просто оказался в неподходящем месте в неподходящее время? Жертвовать теми, кто не предполагался на роль жертвы? Шанс упущен. Нужно было надавить на него, когда еще не было этого идиотского плана.

Все четверо принялись занимать позиции и готовить оружие. Кэп было рванули к насыпи, но сильная рука остановила его, крепко схватив за плечо.

- Этого нельзя делать. Подумай о задании. Ты ставишь все под удар.

Тот смерил стоявшего рядом высокого бледного мужчину яростным взглядом и с силой вырвался из его захвата, после чего снова осмотрелся, на этот раз желая понять, заметил ли кто-то из отряда этот его жест. Вот, что было важно для него. Никто не должен был ставить его статус под сомнение.

- Знай свое место, - прошипел он, после чего подступил к стоявшему рядом мужчине вплотную так, что тот ощутил его теплое дыхание в своем носу, - не ты тут командуешь, запомнил? Ещё раз выкинешь подобное, всажу пулю в лоб.

Стало смешно. Он все еще сопротивлялся. На каком-то инстинктивном уровне. Словно запертый в клетке зверь. По истине ограниченность очень часто находит выход в безрассудной отваге. Он, этот закаленный в бессмысленных боях вояка, был олицетворением ограниченности. Захотелось поглубже запустить руку в его сознание и перевернуть его представление о добре и зле с ног на голову, так оно приняло бы правильное положение. Но для этого еще не пришло время, так что, пришлось просто изобразить покорность перед такой жуткой устрашающей решительностью, сдерживая рвущийся наружу смех.

Шум от рассекавших воздух лопастей уже был отчётливо слышен, когда высокий мужчина прильнул к дереву по другую от холма сторону дороги. Сделал ли он все, что мог в данной ситуации? Наверно нет. Но обстоятельства застигли его врасплох. Сам виноват. Не стоило расслабляться. Оставался конечно ещё один вариант. Убить пилотов ещё в воздухе, чтобы они не попали в лапы этих хищников. Но риск был слишком велик, ведь забрать жизнь ни в чем не повинного человека означало пойти против собственной натуры, против логики, которой он привык руководствоваться и в которой видел истину. Стоило оно того? Наверно тоже нет. Тогда оставалось действовать по ситуации. В конце концов, десяток тонн падающего металла вполне могут сделать грязное дело за него. И, в конце концов, в этой бессмысленной бойне будут еще смерти, которые ему не удастся предотвратить. Слишком сильна была злость в этих ограниченных людях. И именно по этой причине, в конце своего недолгого пути они улягутся на жертвенный алтарь. Эта ситуация лишний раз подтверждала правильность такого выбора.

Раздался громкий свист. Он выглянул из-за замшелого ствола. Грозное судно билось в припадке, отчаянно сражаясь с гравитацией. Оно завертелось вокруг своей оси, не в силах бороться с инерцией, после чего задело верхушку одного из деревьев и рухнуло на поле в пятидесяти метрах от дороги. Он видел, как все пятеро, не дожидаясь падения, повыскакивали из своих укрытий и устремились к месту крушения. Тоже поднявшись, он, не особо торопясь, побежал вслед за ними.

В воздухе стоял запах керосина. Изнутри все ещё доносился звук теперь уже совершенно бесполезной аварийной сигнализации. Джеронимо вырвал люк и влез внутрь.

- Пилот мертв! - прокричал он.

Кэп тоже поднялся на искареженную груду металла и заглянул внутрь. Остановившийся на отдалении мужчина уже знал, что произойдет дальше. Он услышал биение седьмого сердца ещё до возгласа здоровяка изнутри вертолета. Второй пилот выжил, хоть и был ранен.

- Второй жив! - подтвердил Джеронимо, - сейчас достану его. Принимайте там.

Через несколько секунд они спустили вниз человека в тёмно-синей униформе.

- Тащите его к холму, - скомандовал Кэп.

Без всяких церемоний, словно мешок с картошкой, Джеронимо забросил неподвижное тело на плечо и, через несколько секунд тряски, точно так же бесцеремонно сбросил его к подножью насыпи. От удара оземь большой синий шлем слетел с головы и выкатился на асфальтовую дорогу. Это была девушка, совсем ещё молодая. Было заметно, как это открытие смутило каждого из присутствующих, но только на пару секунд.

- Букварь, приведи ее в чувство.

Невысокий молодой человек в больших очках опустился на колени и снял с плеча небольшую походную аптечку, извлёк из нее шприц и две стеклянные ампулы.

- Сердце может не выдержать, - сказал он, смешивая по полкубика каждого препарата внутри шприца.

Ответа не последовало, что могло означать только одно - всем было все равно, выживет ли эта девушка после процедуры.

- Сколько у нас будет времени? - спросил Кэп.

- Зависит от повреждений. Думаю, что немного.

Кэп было обернулся к стоявшему немного поодаль мужчине, но, очевидно, не решился задать вопрос, ответ на который мог знать только лишь тот. И он действительно знал, что времени будет мало, но так же решил не отвечать на незаданный вопрос. Жизнь стремительно покидала изувеченное тело. Инъекция вернёт ее, но лишь для того, чтобы затем смерть галопом нагнала образовавшееся отставание. Глухой хрип, частое судорожное дыхание, огромные полные слез глаза метались от одного неясно откуда взявшегося лица к другому. Букварь прижал к земле левую руку, Джеронимо наступил на правую и с силой вдавил холодное дуло винтовки в висок.

- Успокойся, - сказал Кэп, - ты жива. Если будешь честна со мной, то мы о тебе позаботимся.

Наверно, нельзя было обещать что-то ещё более расплывчато. Уже позаботились, она должна была понимать это, даже в том круговороте предсмертного адреналинового потока, в котором находилась. Огромные карие глаза ещё раз пробежалась по каждому из пленителей, после чего она кивнула, облизнув с губ кровь.

- Умница. Мне нужно знать как можно больше об обороне вашей Мекки. Сколько солдат? Какое вооружение? Укрепления? Минные поля? Как туда попасть незамеченным?

Застывший в нескольких метрах мужчина с трудом сдержал насмешку. Стало даже немного стыдно. Все это представление, эти бессмысленные смерти ради таких глупых вопросов. Этот неотёсанный солдафон не способен видеть дальше собственного носа. Его интересует оружие. Пока все так и остаётся, пусть сбивает хоть сотню вертолетов до тех пор, пока не надоест. Важны лишь жизни каждого убитого им человека.

- Попасть? - хриплым голосом переспросила девушка.

На ее лице отчётливо проявилось недоумение. Он ощущал ее страх. И ее боль, приглушенную препаратами, но от этого не менее сильную.

- Да. Как попасть в город?

- Вам нужны координаты?

Ее начинал бить озноб. Голос дрожал, но не от страха.

«Успокойся. Боли больше нет. Она прошла.»

Он осторожно коснулся ее стремительно рассыпавшегося сознания.

- Есть у нас координаты. Стража, оружие..? Отвечай!

- От кого нам защищаться?

Она ещё могла испытывать удивление, хотя мимика ей уже не подчинялась. На лице застыло выражение блаженства.

«Умница. Это счастье. То самое, которое ты всегда искала.»

- У вашего культа целая армия. Ты что, за дурака меня держишь? Авиация даже…

- Гражданская! - почти что выкрикнула девушка в ответ.

Она уже не могла сдержать дрожь во всем теле. Лицо стремительно желтело. Очевидно, внутренние органы уже начинали отказывать. Но бледные губы сложились в улыбку. Она слышала его слова.

- Посмотрите. Там нет никакого оружия, - она судорожно мотнула головой в том направлении, где дымился сбитый вертолет.

- И куда же вы летели?

- Искали людей.

- Чтобы убить?

Улыбка на бледных окровавленных губах стала еще шире.

- Чтобы спасти!

«Спи спокойно.»

Очередной приступ дрожи, она выгнула спину и бессильно осела. Изо рта хлынула бурая кровь, а огромные глаза так и продолжали смотреть на взирающего на нее сверху вниз Кэпа.

- Чертовщина какая-то, - сказал Ганс.

- Наверно соврала. Понимала, что терять ей уже нечего, - ответил Джеронимо.

- Ладно, - сказал Кэп спустя обычные для него несколько секунд, потраченных на обдумывание услышанного, - осмотрим вертолет. Может там есть что-нибудь ценное.

- А с ней что? - спросил Джеронимо, все ещё не убравший свой ботинок с мертвого предплечья.

- Тащите ее обратно. Пусть все выглядит так, будто она тоже погибла при падении.

Заканчивал он свою команду, уже переходя через земляную насыпь. Джеронимо закинул винтовку за спину и наклонился, чтобы поднять тело.

- Я отнесу ее, - сказал подошедший высокий мужчина.

- Ты слышал приказ?

«Проваливай.»

Здоровяк пожал плечами и быстро побежал за остальными, направлявшимися в сторону дымящейся махины в пятидесяти метрах. Подойдя к телу, он присел и взглянул на ее лицо. Большие стеклянные глаза смотрели теперь сквозь него на предзакатное небо, отражавшееся в них словно в кривом зеркале. Он провел рукой по холодной перепачканной щеке. Наверно, он хотел бы сейчас заплакать, если бы мог это делать. Указательным и средним пальцами правой руки он осторожно в последний раз опустил ее застывшие веки. Еще одна бессмысленная утрата. Сколько таких он так и не сумел предотвратить. Наверно, стоило давно изменить свое отношение к людям. Гораздо проще было бы считать их обычным строительным материалом, как он и должен был считать. Но с недавних пор это стало невозможным.

Управившись с вертолетом, все шестеро двинулись дальше по дороге. Она стала злее после случившегося. Теперь это были не подозрения, а самый настоящий гнев. Будто бы это он сбил вертолет. Знал, что миссия мирная и все равно сбил. Все были против, но он настоял. Пройдет ещё немного времени, и дискомфорт, который она доставляла своими взглядами и догадками превратится из обычного неудобства, с которым можно было мириться, в вопрос, который придется решать. Люди - удивительные существа. Вот сейчас она идёт, повинуясь молчаливой атмосфере, а внутри нее растет негодование. Это тот же дискомфорт по сути, только природа его берет свое начало из бессилия понять то, что она хочет понять, но никак не может. Бьётся в закрытую дверь. Вот-вот расшибет себе голову. И как же он не распознал в ней эту натуру ещё там, на базе, когда она вызвалась добровольцем? А какие ещё варианты у него были? Пропустить и эту миссию? В надежде, что в следующей состав подберется более гладкий? Можно ещё было пойти одному, но так не удастся повторить опыт, нарушится чистота эксперимента. Нет, нужны были жертвы. И эти люди отлично подходили на эту второстепенную роль. Даже она, со всей своей проницательностью.

Привал организовали в месте, где дорога, по которой они шли, упиралась в большое кольцо, посреди которого лежал, перевернутый набок и тронутый многолетней ржавчиной тягач с прицепом. Внутри прицепа и заночевали. Стоило ему снова вызваться первым в караул и взобраться на бывшую когда-то ярко голубой кабину, как она снова появилась внизу. Он знал, что она придет. Поднявшись к нему, она несколько долгих секунд молча смотрела, не отрываясь, прямо в глаза. Будто бы ждала чего-то.

- Ты знал, что так будет, да? - наконец спросила она громким шепотом.

Злость немного рассеялась, но ей на смену пришла решимость. Она была готова вести свой допрос хоть до самого рассвета, и в своей решимости была непоколебима. Похвальное рвение. Жаль, что нет времени направить эту энергию в нужное русло. Она уже успела за прошедшие пару часов убедить себя во всем, в чем двумя часами ранее ещё сомневалась.

- Как будет?

- Так, как случилось. Что план плохой. Что вертолет гражданский. Что ничего из этого допроса не выйдет.

- Да, нет и нет, - ответил он.

От нежелания снова отвечать на ее нападки навалилась усталость. Хотелось, чтобы она ушла. А ещё лучше - исчезла совсем. Хотелось вырваться отсюда, чтобы никто не мешал, а не тратить с таким трудом выкраиваемые крохи одиночества на вот это вот все. Но она не исчезала.

- Знаю, что ты все равно соврешь.

- Ну так не спрашивай, если знаешь.

Желание послать ее ко всем чертям созрело и готово было вот-вот сорваться с ветки прямо на ее сальные волосы. Но нагрубить ей означало испортить отношения и с ее фанатиком другом. Это решит проблему этой ночи, но лишь усугубит все грядущие сложности.

- Кто же ты, черт тебя дери, такой, а?

- Человек, - как можно суше ответил он, отламывая кусок сухаря, - человек разумный.

Какой бы надоедливой она не была, но нельзя было не признать, что из всех пятерых именно она обладала даром эмпатии. Понимание наличия чего-то необычного, того, что остальные могли бы и не заметить вовсе, определенно присутствовало. Пацан в очках наверняка был гораздо более образован и начитан, лучше разбирался в технике и так далее, но ее способности совершенно точно не были отражены в личном деле. И это делало ее похожей на него самого. Наверно отсюда и этот диссонанс. Ему было сложно находиться рядом с ней, ей, в свою очередь, очевидно, точно так же неприятно было путешествовать в его компании. Угораздило же его! Ждать так долго, и вот теперь, когда настал час, угодить в группу именно с таким человеком. Стало даже смешно от такого вывода. Она порождала все новые и новые вопросы. Но отвечать на них, копаясь в ее самом обычном, хоть и весьма обширном сознании, не было никакого желания.

- Чего улыбаешься? - заменила она мимолётную ухмылку.

- Я вот не пойму, ты цепляешься ко мне из-за того, что боишься?

- Мне следует бояться тебя?

Раз уж понятно, что избавляться от нее было нельзя, а одиночество, такое вожделенное и долгожданное, безвозвратно утеряно, нужно было использовать ее по максимуму. Теперь стало ясно, что из двух своих ипостасей - заинтригованная необъяснимым и обозленная на него же, наименьшую опасность представляет именно первое состояние, так что, нужно было попытаться вернуть загадочную таинственность, присутствовавшую ещё пару дней назад. Все эти манипуляции были откровенно тяжелы, но их нужно было выполнить, если он, намеревается и дальше придерживаться заранее тщательно обдуманного плана, а не погружаться с головой в пучину импровизации, выхода из которой можно и не найти вовсе.

- В том-то и дело, что не следует. Но я чувствую, что ты боишься. Уж не знаю, меня ли, или в целом.

В глазах читался вызов. Вернее, он мог бы читаться, будь те хоть сколько-нибудь различимы в темноте. Но эта аура буквально окутывала ее сейчас. Чувствовался этот резкий запах, напомнивший по какой-то неведомой причине запах овощного склада. Того, где в дальнем углу некоторые овощи явно залежались дольше положенного срока. Ясно было, что она настроена как никогда прежде решительно, но в то же время, будто бы уже имела ответы на некоторые из своих вопросов. Нет, это просто мимолетное ощущение. Она не могла понять, просто была неспособна. Не из-за ограниченности, нет, она не была такой как тот же Кэп или ее огромный набожный друг. Просто ее человеческая природа не способна постичь все это.

- Я не люблю ложь.

- Как и я. Согласен с тобой.

- Ну так прекращай врать. Скажи правду наконец.

Он снова улыбнулся. Ему даже стало интересно, почувствовала ли она его улыбку, не увидев ее глазами. Наверняка почувствовала. Чувствовать она умела очень хорошо. Для обычного человека.

- Договорились. Я скажу тебе правду, - он выдержал небольшую паузу, после чего тихо добавил, - хоть уже ясно, что ты все равно не поверишь.

- С чего это не поверю?

- С того, что ты из тех людей, которые ничему не верят. Скажи я сейчас, что я - волшебник, ты бы и этому не поверила. Хотя, хочешь услышать от меня что-то подобное. Ну да ладно. На самом деле, я просто знаю немного больше обо всем происходящем, чем вы все. Вот и весь фокус. Никакого волшебства и тому подобного. Просто знания.

- И что же ты знаешь?

- Знаю, что нас ждёт. Но не потому, что провидец какой-нибудь.

- А потому что…, - в ее голосе читалось напряжение.

- Сперва договоримся.

Это работало. Очевидно, голая эмпатия без базы в виде высшего образования, начитанности, кругозора не была таким уж грозным оружием, пусть даже уровень ее был весьма и весьма высок. Аура недоверия стремительно таяла, стоило ему снять защиту в виде пренебрежения. Ну или, если и не снять ее вовсе, то хотя бы заменить на что-то более симпатичное.

- О чем ты хочешь договориться?

- Ну как о чем? Ты хочешь получить что-то от меня. Значит ты должна дать мне что-то взамен.

В бледном лунном свете блеснули ее прищуренные глаза. Удивительно, но чтобы влезть ей в голову не нужно было даже напрягать какие-то внутренние резервы. Она была самым обычным пластилином, который мама аккуратно кладет на батарею, чтобы мне было легче с ним орудовать, когда он немного подтает.

- Не думаю, что Джеронимо будет рад…

- Нет-нет-нет! Ты чего? Ничего такого от тебя мне не нужно.

Даже неудивительно, что похоть была первым, о чем она подумала. Интересно, что в нем могло навести на подобную догадку?

- Ну, ты мог хотя бы попытаться, - сказала она, похоже, немного обидевшись, - что тогда тебе нужно?

- Мне нужна твоя история.

- В каком смысле?

- История твоей жизни. Как ты тут оказалась? Как решила, что отправишься туда, откуда, как принято считать, никто не возвращался?

- И зачем тебе это нужно?

Недоверие все ещё ощущалось, но уже немного иное, видоизмененное. Ей определено льстил подобный интерес к ее персоне. Ещё бы. Едва ли безмозглый амбал укладывается головой к ней на колени и просит рассказать ее о себе на сон грядущий.

- Просто я люблю истории. Мне интересно знать, что движет людьми. И это даже в обычное время. А тут нас шестеро, идущих, скорее всего, на верную смерть… И среди нас ты. Тебе сколько? Двадцать пять?

- Двадцать три.

- Ну вот. Почти угадал. Ты могла бы жить себе спокойно в городе. Могла бы даже не задумываться ни о каком культе, ни о каком будущем человечества… Занималась бы всем тем, чем обычно занимается молодежь в твоём возрасте. Может даже у тебя были бы какие-никакие перспективы.

- Какие перспективы? Ты что, не знаешь, откуда мы пришли?

- Знаю конечно. Я пришел оттуда же. Но ты ведь прекрасно видишь, что какой бы не была обстановка, жизнь продолжается. Лет тридцать назад мы жили в руинах, дети с оружием в руках шли на войну. А посмотри, что теперь. Все изменилось. Идут стройки, школы работают… За пару дней до нашего отбытия я даже был в театре, представляешь? Все меняется. И будет меняться дальше. Человек приспосабливается даже к самым тяжёлым условиям. Раньше рождение ребенка было чем-то из ряда вон, а сейчас новые дети появляются каждый месяц. Город будет расти, развиваться, и вместо того, чтобы участвовать во всем этом, ты ушла туда, откуда никто не возвращался.

- Я была тем ребенком с оружием. Я солдат, и в театрах мне не место.

Напускное пренебрежение. И откровенная ложь, которую она отчего-то совсем не пытается скрыть. Она может сколько угодно выстраивать стену между ними, но необходимые слова уже были ею услышаны.

- Все мы солдаты. Но это не повод умирать.

- Солдаты умирают на войне. Так уж заведено. Ничего с этим не поделать.

- Странно назвать войной нечто, в чем участвует только одна сторона.

Она напряглась. Будто ощетинилась. Это можно было почувствовать. Ее задели эти слова, а значит, что они были сказаны правильно. Или это что-то другое? Какое-то иное чувство, увиденное им в ночной темноте.

- Интересно, - протянула она, - стало быть, ты солдат, который против войны.

- Это сейчас не так важно. Так мы договорились? Расскажешь мне свою историю, а я взамен - свою. Частная сделка. Ты же этого хочешь?

Он протянул руку. Несколько секунд она не шевелилась, сомнения всплыли на поверхность под давлением воздуха, а когда пузырь лопнул, то тут же ушли обратно на дно. Любознательность была ее слабостью. Или просто она не слишком хотела скрывать свои чувства. Или не умела. Столько «Или», связанных с этой странной девушкой. Даже на какое-то мгновение стало жаль, что ее ждет такое будущее. Весьма занимательный экземпляр.

- По рукам, - сказала она и с силой сжала его руку в ответ.

Дело было сделано. Вот так вот, без особого напряжения, даже не пришлось прибегать к чему-то особенному, что могло отнять много таких нужных и таких драгоценных сил. Все сделали обычные слова. Осталось только дать ей историю, которая окончательно вывела бы ее из этого изнурительного уравнения.

Звук донёсся издалека, из-за широко раскинувшейся полосы хвойного леса, который начинался в метре от дорожного полотна по пути их следования. Слышный лишь ему одному, он разрезал ночную тишину металлическим скрежетом и крошащимся в щепки деревом. Чей-то увесистый ботинок разбил дверь, сорвав ее с петель. Это было так невежественно и так бесцеремонно, что даже захотелось возмущённо шикнуть на нарушителей тишины, чтобы тем стало совестно.

- Ты первая, - сказал он, стараясь изо всех сил не выдать свое возбуждение.

Риск потерять с таким трудом добытый контроль был весьма велик. Но девушка уже отпустила поводья своей подозрительности, которыми так отчаянно правила все последние дни. Слова сделали свое дело даже быстрее, чем он мог себе представить.

"Ты так устала. День был такой долгий и такой сложный. Потратила все свои силы на этот изнурительный бросок. Завтра снова идти. И кто знает, что там поджидает, в завтрашнем дне? Возможно, пригодятся все силы. Тебе хочется спать."

Он чувствовал, как слова медленно рассеиваются в ее безусловно сильном, но совсем неподготовленном сознании. Вот и первый зевок, невидимый в почти что кромешной тьме.

"Сейчас не время для долгих историй"

Несколько секунд она сопротивлялась, пытаясь отогнать сон, но потом сдалась. Иначе и быть не могло.

- Завтра, - сказала она, поднимаясь на ноги, - что-то я совсем без сил. Нужно отдохнуть.

- Понимаю, - кивнул он, смотря вслед спускающейся с кабины перевёрнутого грузовика девушке.

Стоило ей скрыться из виду, он лег, свесив ноги вниз и подложив под голову рюкзак. Небольшое усилие, и такая желанная свобода нахлынула на него холодной волной. Он поднялся на несколько метров вверх, внимательно осматривая самого себя с высоты. Пустая оболочка. Такая одинокая. И такая хрупкая. Отсюда она казалась беззащитной. Настолько, что было немного боязно оставлять ее тут без надзора. Но не прекращавшаяся суета там, в лесу, настойчиво требовала его присутствия. Ещё немного выше, поднявшись над макушками вековых сосен и пихт, он направился туда. Примерно в трёх-четырех километрах от лагеря, посреди редеющего хвойного леса, на небольшой опушке была жизнь. Подлетев ещё немного ближе, он увидел столб дыма, рассеивавшийся до того, как достигал верхушек огромных деревьев. Даже при свете дня его спутники едва ли заметили бы такую непростительную в эти времена неосторожность, как разведённый костер.

Небольшая постройка среди деревьев, что-то вроде сторожки, пять вооруженных людей, пришедших сюда пешком… Тепло от костра, казалось, даже чувствовалось. Но только казалось. Он плавно опустился к земле, так тихо, как если бы кто-то из присутствовавших мог его заметить. Здесь внизу было тяжело ориентироваться, все объекты были слишком крупными, слишком давящими, слишком назойливыми. Двое у костра, один справляет нужду у дерева, ещё один собирает хворост. Опустевший дверной проем. Глухая тишина, которую безуспешно пытаются нарушить едва слышные звуки голосов да потрескивающая в костре сырая древесина. Пара шагов над холодной поверхностью, похожих на взмахи ластами под толщей воды, и большое плоское лицо с кривым перебитым носом, замершее в сантиметре впереди. Хитрый прищур узких глаз. Аура подозрительности возникла скорее как рефлекс. Он будто увидел то, что никак не мог разглядеть, пусть даже это нечто парило в холодном воздухе всего в каких-то миллиметрах перед его собственным носом, внутри небольшого облака пара, исходившего из его собственного рта. Долгая пауза.

- Слышите это? - раздался еле различимый голос, тепло от которого можно было бы ощутить на собственном лице, если бы это лицо сейчас, вместе со всеми остальными органами чувств не покоилось в паре километрав на перевернутой кабине грузовика.

Напряжение и суета сзади у костра. Два движения воображаемыми ластами назад и в сторону. Он не может. Разве такое возможно?

- Я слышу, - глухо отозвался один у костра.

- Гаси огонь.

- В той стороне, - указал другой в ночное небо.

Ещё одна жизнь наконец донеслась своими отголосками до лагеря в паре километров отсюда. Выше и выше, пока наконец верхушки хвойных деревьев не остались внизу под ногами. Ещё один вертолет стремительно вынырнул из-за горного хребта и теперь на всех парах летел к заветной опушке. Был ли замечен дым от костра, станет ясно через несколько секунд. Осторожность буквально затягивала бесплотную материю обратно в камеру заточения, но любопытство без устали выстраивало кирпичную стену, в которую снова и снова врезалась бесчувственная спина. Ещё пара секунд, и, в случае, если вертолет летел именно к заветной опушке, а не мимо нее, зазвучат звуки выстрелов, которые непременно поднимут всех его спутников там, на дороге, в перевернутой фуре. Стоило громоздкому летательному аппарату, разительно отличавшемуся своими размерами от встреченного днём ранее, резко зависнуть над опушкой, а с его бортов спуститься длинным черным тросам, как кирпичная стена исчезла, и невидимая рука с такой силой потащила его обратно в тело, что, очутившись снова в своей камере заточения, он почувствовал удар о металлическую поверхность кабины, будто бы упал на нее с приличной высоты. Фантомная боль сковала все тело, съежившись, он открыл один глаз, продолжая настойчиво убеждать самого себя, что никакой боли на самом деле нет и не может быть. Первым, что он увидел, был высокий и худой силуэт. Тот силуэт, который он меньше всего сейчас хотел лицезреть. Она, словно убедившись, что он очнулся, повернулась и замерла, глядя в том направлении, откуда он только что прибыл. Успела ли она услышать гул зависших над лесом винтов? Раздались ли звуки выстрелов к моменту, когда он вновь обрел слух? Слишком болезненным было недавнее падение, чтобы отвечать на собственные вопросы, читая ответы на ее невидимом лице. Спрашивать было стыдно. Вероятно, любопытство погубило его недавние усилия, сделав их пустыми. Он медленно сел, пытаясь вновь овладеть собственными органами чувств.

- Что там происходит? - спросила она странно спокойным голосом, не оборачиваясь, глядя вглубь черного предрассветного леса.

- Поднимай остальных. Я слышу ещё один вертолет.

- Так и думала. Отправили поисковую группу.

Что-то в ее голосе изменилось, интонации отличались от тех, что звучали прежде.

- Он летит сюда? - спросила она, потом качнула головой, - нет, он…

В этот момент прозвучал выстрел. Глухой, еле слышный, но достаточно громкий, чтобы не затеряться в шелесте хвойных иголок. Потом ещё один, затем очередь, ещё одна и ещё.

Она все стояла и смотрела в темноту так, будто бы наблюдала за разворачивающейся за преградой бойней. А затем исчезла. Он мотнул головой, стараясь сбросить пелену, все ещё накрывавшую притупленные органы чувств. Возможно, что это было чем-то вроде артефакта. Такое уже случалось прежде. Не так отчётливо, но случалось. Шаги и суета. Он медленно поднялся и закинул рюкзак за спину.

- Что там такое? - раздался теперь уже совершенно точно реальный голос Кэпа.

- Выстрелы. В той стороне. Я слышал вертолет.

- Быстрее, выходим.

Выстрелы становились все отчётливее. Впереди шел бой. Высокие стволы деревьев в предрассветной тьме служили отличным укрытием. Группа подобралась практически вплотную к поляне, на которой разворачивались военные действия. Он держался поодаль, так, чтобы все пятеро крадущихся находились в поле его зрения. Ночь озарил яркий взрыв, наполнивший предрассветный мрак яркими красками. Они сбили вертолет. Стало ясно, кто одерживает победу. Шестеро людей подбирались все ближе и ближе к заветной поляне, когда прозвучал последний выстрел. Он ощутил двоих выживших мародеров, один из которых был серьезно ранен.

«Их двое. Один ранен в живот.»

Слева из-за ствола выглянул Кэп, глядя через прицел на склонившегося над раненным товарищем мародера с перебитым носом, того самого, на которого наткнулся бесплотный дух в дверях сторожки. Еще один выстрел, и тот повалился наземь рядом со своим другом. Он судорожно цеплялся за влажную от росы землю, стараясь заползти за угол строения, но мощный ботинок вышедшего на поляну Джеронимо с силой придавил его, заставив издать глухой булькающий хрип.

- Есть еще ваши поблизости? - спросил здоровяк, перевернув на спину подстреленного мародера.

Тот не ответил, судорожно разглядывая выходящих из тени на освещенную пожаром поляну людей. Джеронимо, не дождавшись ответа, перевел дуло винтовки на другого раненного и, не мешкая, выпустил пулю тому в затылок.

- Еще одна попытка.

- Да. Сюда идет сотня бойцов, - ответил прижатый к земле, - вам всем конец, ублюдки.

- Он лжет, - сказала Присцилла, безразлично рассматривая трупы, усеявшие поляну.

- Чертов мародер, - прошипел Джеронимо, доставая сверкнувший пламенем пожара нож из ножен на бедре.

Он наклонился и, прижав мощной ладонью к земле лоб захваченного, очень медленно перерезал ему горло.

Удивительная жестокость, такая привычная для этих людей. Давно переставших быть людьми, и превратившихся в самых настоящих хищников, ведомых одними лишь инстинктами. Злость всегда была главным их мотивом. Да, убитый заслуживал подобную участь, в отличие от девушки из вертолета, ведь он был точно таким же хищником. Но жестокость рвала на куски полотно правильного и справедливого мира. Все в нем, в этом мире, было не так.

- Осмотрите дом и соберите оружие, - скомандовал Кэп, - доставая из кармана на груди одного из трупов запасную обойму. Уберемся подальше отсюда, вдруг есть еще вертолеты, рыскающие в округе.

- Эй, Кэп, у нас тут праздник намечается, - сказал появившийся в дверном проеме Ганс, - смотрите, что я тут нашел.

Он держал в руках две стеклянные бутылки, доверху наполненные мутной жидкостью.

 

- ...Короче, он дождался, пока мужик уйдет на службу, перемахнул через забор и влез в открытое окно. Подкрался к ней, она как раз посуду мыла, схватил за волосы и такой: «Ну что, ответишь за свои слова?»

За весь долгий путь он впервые слышал смех.

- Похоже на плохой фильм, - промолвила сквозь смех Присцилла, - на очень плохой.

- А муж-то что? Вернулся? - с явной заинтересованностью в голосе спросил Джеронимо.

Ганс осушил до дна бутылку и бросил ее в костер.

- А мне по чем знать? Знаю только, что за слова свои она в тот день отвечала долго и усердно.

И снова смех, больше походивший на крик беспокойных чаек. Это все казалось омерзительным, настолько простыми были их мысли. Переводя взгляд с одного на другого, он не переставал дивиться степени их обреченности. Даже если бы они в конечном итоге добрались туда, куда так хотели добраться. Что дальше? Мир вокруг менялся, а люди там, откуда они пришли, явно были не в курсе. Да и хотели ли они, эти пятеро, на самом деле добраться туда? Вот парень в очках. Нужно ему это? А разговорчивый Ганс? Все это казалось одним глобальным самообманом. Они не понимали, что были отмирающей ветвью в человеческой эволюции. Как когда-то неандертальцы и денисовцы. Им просто не суждено перейти на следующий этап.

Он поймал на себе взгляд Присциллы, которая с прошлой ночи будто бы изменила политику своего поведения, как если бы потеряла к его персоне всяческий интерес. Судя по этой перемене, она, присутствовавшая при его возвращении, не была никаким артефактом. Она видела это, и поняла каким-то невообразимым образом, что произошло. Могла ли она вообще понять? А если и не поняла, то, что вероятнее всего, додумала. И что теперь? Испугалась? Нет, на испуганную она точно не была похожа. Впервые за долгое время настоящее казалось более туманным, чем грядущее. И это доставляло определенную радость. Будто бы в этот пресный суп кто-то наконец просыпал соль. Или же яд. В зависимости от того, как все разрешится. В любом случае, он решил, что, раз уж выдался спокойный день, то не стоит самовольно нарушать его спокойствие. То, что она, после непродолжительной паузы и своего рода просветления снова стала для него загадкой, причем еще большей, чем была прежде, раззадоривало и даже немного пьянило, без всего этого алкоголя из пустых горящих в костре бутылок.

- Я тут подумала, - вдруг громко сказала она, когда всеобщий гогот пошел на спад, - мы ведь так мало знаем друг о друге. Почему бы каждому не рассказать какую-нибудь историю из своей жизни.

Раздражение возникло из неоткуда. Это чуждое чувство она очень умело поднимала из самих глубин, казалось, такого изученного и подконтрольного сознания.

- Ты знаешь обо мне все, - ответил Джеронимо, подталкивая ее могучим плечом, - и многое нельзя рассказывать этим прохвостам, иначе они потеряют покой.

Снова смех. А она будто бы ждет от него реакции. Не дождется.

- Я-то знаю, дубина, - ответила она, подтолкнув его плечом в ответ, - а вот остальным было бы интересно услышать, как ты попал в этот отряд. Ну или ты, Ганс. Ты уже рассказал нам про всех своих знакомых, а про себя не сказал ни слова.

- Боюсь, что вы не выдержите подробностей, - ответил тот, вызвав новый всплеск алкогольного хохота.

- Ну так опусти подробности, пожалей нас всех. Букварь, расскажешь нам, как такой интеллигентный молодой человек оказался в такой необразованной компании?

Парень поправил неуверенным движением сползшие на кончик носа очки и икнул. На него выпивка повлияла сильнее остальных.

Пришла пора отправить всех ко сну. Она как будто специально вела к этому моменту, и как только он собрался действовать, она вдруг впервые за весь этот день обратилась к нему.

- Ну а что ты, наш молчаливый друг? - слова были громкими и четкими, гораздо громче произнесенных ею до этого мгновения, - уверена, что нам всем интересно, какая нелегкая тебя сюда занесла.

То ли попавший в кровь спирт говорил за нее, то ли это только должно было так выглядеть. Неужели она поняла, что именно произошло этой ночью? Нет это едва ли было возможным. Вероятнее всего, она, если и видела что-то необъяснимое, то теперь отчаянно пытается найти этому разумное объяснение.

- Да, серьезно, - поддержал ее Ганс, - почему я не видел тебя в тренировочном лагере? Как ты тут вообще оказался, черт тебя дери?

Это точно говорил алкоголь. Его вообще не интересовала скромная персона сидевшего рядом высокого мужчины. Ему нужно было внимание, нужно было оставаться душой компании во что бы то ни стало. В таком состоянии он был настоящим подарком.

«Ты просто забыл. Ты давно меня знаешь.»

- Ты слишком много выпил, - ответил молчавший до этого момента мужчина громко и отчетливо, - в казарме моя кровать была в трех метрах от твоей. Я спал на верхнем ярусе.

Это было просто, даже не пришлось напрягаться. Но после вчерашней ночи толика сомнений все равно пробежала где-то сзади в районе затылка.

Ганс икнул и будто бы задумался, подняв глаза куда-то вверх на ночное усыпанное звездами небо.

- И действительно. Как я мог забыть?

- Ты не виноват, это все выпивка.

- Ага, пожалуй, пора завязывать, - ответил тот, перевернув очередную опустевшую бутылку и громко рассмеявшись.

И снова этот взгляд. Мимолетный, но такой отчетливый. Он заметил его даже сейчас, когда ее лица уже практически совсем не было видно. Раздражение только увеличивалось. Если бы он не был самим собой, то подумал бы, что она сейчас тоже манипулирует ими, причем куда настойчивее и куда грубее, чем это делает он сам.

«Тебе пора спать, Присцилла. Завтра еще один трудный день. Ты очень устала.»

Несколько долгих молчаливых секунд она смотрела из своего темного укрытия прямо ему в глаза, не отрываясь, после чего, будто опомнившись, глубоко зевнула. Эта пауза настораживала. Как и все остальное в ее поведении. Это чувство постепенно приходило на то место, где прежде было банальное раздражение. Вместо того, чтобы выравниться и вернуться в привычное русло, эмоциональный фон продолжал стремительно меняться в широком диапазоне. Это доставляло почти что физический дискомфорт, и беспокойство росло с каждой новой мыслью о ее возможных мотивах и решениях.

«Ты устала, Присцилла.»

Она все смотрела и смотрела, периодически зевая. Все выглядело просто, но отчего-то казалось совсем непростым.

- Как думаете, он действительно существует? - нарушил затянувшееся молчание Букварь.

Очередная порция поводов для продолжения дискуссии.

Вопрос резко изменил эмоциональный фон вокруг догоравшего пламени. Напряжение в воздухе подскочило в следующую же секунду после прозвучавших слов. Запретная тема волновала абсолютно каждого из присутствующих. Ну или почти каждого. Два темных глаза были по-прежнему устремлены на него из мрачной пустоты по ту сторону костра, и, казалось, что она вовсе этих слов не услышала.

- Знаете, - ответил Ганс, как можно более ровно, борясь с заплетавшимся языком, - не верю я во все эти сказки.

- Очень зря, - сказал Джеронимо, - не ты ли убеждал нас, что тот старик не врал и действительно видел его.

- Ну, во-первых, он видел тень. Что-то огромное пролетело над городом в сторону замка. Это ведь могло быть что угодно. Может какой-то летательный аппарат…

- Ага, и все они поклоняются летательному аппарату, - ответил здоровяк, поднимаясь со своего места и разминая спину.

- Бог из машины, - тихо проговорил Букварь, как бы объединяя разрозненные мысли собеседников в целостное умозаключение.

- Меня волнует другой вопрос, - вмешался в разговор дремавший все это время Кэп, - что бы там ни было, это каким-то образом сумело подчинить себе миллионы людей, превратив их в самых настоящих зомби. Каким образом? Они готовы отдать свои жизни за это.

Каждое новое слово звучало так, будто его выскребывают вилкой на пустой эмалированной тарелке. Штабу не помешало бы проводить хоть какой-нибудь маломальский тест на интеллектуальные способности, прежде чем допускать людей до такой важной, можно даже сказать жизненно важной миссии. Хотя, может именно такую цель они и преследовали — отправить на смерть тех, кто не будет особо задумываться над смыслом жизни.

- Что-то не слишком та девочка из вертолета была похожа на зомби, - ответила Присцилла.

- Она ведь умирала. Перед смертью мы все прозреем.

- Не знаю. По-моему, она была похожа на нас. Была солдатом, выполнявшим приказ.

- Чей это был приказ? Существа из сказки? - ехидно заметил Ганс, - если все так, и он действительно существует, то Кэп точно прав, они действительно зомби, раз безропотно выполняют его приказы.

Вот это да. Логическая цепочка. Неожиданно и даже немного стыдно, что он недооценил умственные способности этого человека. Раздражение все разрасталось. Как следовало поступить дальше? Убеждать их в чем-то? А был ли в этом смысл? Смысл скорее был в том, чтобы они оставались в неведении, продолжая фантазировать и наделять происходящее все большими и большими сказочными фактами, откровенно боясь грядущего. Они ведь боятся, все до единого. Боятся неизвестности. А что если он действительно существует? Это ведь разрушит их представление о мироустройстве, то самое, которое им прививали с самого детства. Хотя, глупо рассуждать о сказочности одного существа, при наличии других, которым поклонялись тысячелетия напролет, а тех, кто задавал вопросы, случалось, сжигали на костре. Разница ведь лишь в форме, а не содержании.

- Ты веришь в Бога? - впервые за весь вечер спросил он, снова погрузив поляну в тишину и устремив на себя все пять пар глаз.

- Это тут при чем? - удивился Ганс, кажется даже немного протрезвев.

- Просто маленький такой вопросик. Ты же носишь крест на груди. Наверняка и в церковь тоже заглядываешь. Ты не пойми меня неправильно, я просто интересуюсь. Так сказать, созрел вопрос в процессе дискуссии.

Ганс ни то удивленно, ни то возмущенно взглянул на безразлично следившего за пустотой Кэпа, но тот даже не шелохнулся.

- Ответь ему, - сухо сказала Присцилла, все так же не отводя глаз, пристально смотревшая через костер на задавшего вопрос мужчину.

Что это было? Приказ? Прозвучало именно так. Впервые она говорила таким тоном. Замешательство. Он ощутил его впервые за очень долгое время. Показалось, что он ощутил его такой забытый и такой неприятных вкус на языке. Захотелось сплюнуть. Возможно, он так долго думал о том, как она, эта женщина, додумывает его собственные мотивы в своем воображении, что не заметил, как и сам начал заниматься именно этим.

- Верю, ну и что? - ответ последовал сразу же, как был получен приказ.

- Выходит, что ты тоже зомби?

- Это что еще за фигня?

Успокоить его разволновавшуюся гордость, выросшую за последний час на парах спирта, не составило особого труда. Он был словно ребенок, завертевшийся в калейдоскопе собственных ощущений, которого можно одним лишь громким словом снять с карусели.

- Ну посуди, ты называешь их зомби, верящими в сказочное существо. При этом сам веришь в точно такую же сказку.

- Есть большая разница, - перебил его очевидно задетый за живое Джеронимо.

В его голосе читалась готовность отстаивать свои убеждения, похожая на ту, которую маленький мальчик испытывает, доказывая, что его отец самый сильный из всех отцов.

- Да, согласен, разница в том, что, по всем тем крохам и обрывкам информации, которая у нас есть, они видели своего Бога воочию. А ты своего видел?

В повисшей тишине отчетливо читалось возмущение, но так как логическая цепочка была выстроена идеально, возмущение это не могло найти выхода. Оставался лишь один путь наружу — скепсис. И она, разумеется, им тут же воспользовалась.

- Похоже, что наш молчаливый друг знает то, о чем мы только догадываемся.

Посеянные ею подозрения вмиг проросли в разжиженных сознаниях. Она открывалась с новой стороны. Стремительно, но очень осторожно, действуя чужими руками. Или, как в данном случае, голосами. Конечно, все это, скорее всего, было обычным совпадением, и из ее уст исходили их коллективные мысли только благодаря чуть большей скорости мышления. Но выглядело это все до крайности знакомо.

- Да, дружище, - тут же подхватил Ганс, очевидно почувствовавший себя униженным, - что это за выводы такие? Или ты знаешь то, чего мы все не знаем?

- Пусть поделится с нами своим тайным знанием, - продолжила она свою ничем не прикрытую манипуляцию.

- Неплохо было бы нам всем узнать побольше, не считаешь? Расскажи нам о драконе.

Она все смотрела и смотрела, не отводя глаз, пристально и будто завороженно, ожидая его ответа, зная, что он не будет отвечать. Эта игра вдруг начала приобретать странные обороты. Это больше не было экспериментом по воспроизведению одному ему известного сценария, нет, теперь это больше походило на два сценария, связанных одним общим смыслом. В конце концов, в их кульминации они непременно выльются в один общий финал. Да, именно так это все выглядело, хоть и было по сути невозможным.

- Я знаю не больше вашего, - ответил он, попутно наблюдая за эмоциональным фоном окружавших его людей и подбирая те слова, которые не дадут этому самому фону воспламениться.

- А рассуждаешь так, будто знаешь, - медленно проговорил Джеронимо.

- Так могло показаться со стороны, но я лишь основываюсь на том, что мы все знаем. Посудите сами. Есть культ, целый город последователей. Есть свидетельства о том, что символ этого культа — живое существо…

- Свидетельства? - ответил Джеронимо, - какие у тебя свидетельства? Байки Ганса?

- Даже если это просто байки, и даже если никакого дракона не существует. Чем в таком случае поклонение несуществующему всемогущему монстру отличается от поклонения несуществующему всемогущему Богу?

- Тем, что Бог существует, - Джеронимо явно раздражался.

Но было еще пространство для маневра, в котором можно было еще немного надавить.

- Ну да. Как, возможно, существует и дракон. Об этом я и твержу. Разница ведь невелика. Она состоит просто в ракурсе, с которого ты наблюдаешь картину. Естественно, что для тебя, смотрящего на нее под своим углом, есть только одна истина. Но если отойти немного подальше и взглянуть с отдаления, то все выглядит примерно одинаково.

- О какой картине ты твердишь?

Ну вот, все непременно сведется к словам. Уместным или нет. Отрицание — предвестник принятия. Весьма болезненный предвестник.

- А если Бога нет? - спросила Присцилла особенно громко и четко, так, чтобы слова дошли до каждого, - и если нет никакого дракона?

- В таком случае, нам всем нужно очень постараться, чтобы понять смысл всего происходящего. И, в таком случае, уж точно слово «зомби» тут неуместно.

Бить их же оружием. Поставить под сомнение само слово, чтобы впредь было сложно его произносить. Небольшая терапия, которая точно принесет свой результат. Он понимал, что, как только каждого из этих людей поглотит неизбежный сон, можно будет с легкостью внушить им что угодно, только немного изменив мотивацию. Но это было ненужно. Это бы испортило, так сказать, чистоту эксперимента. Да и желания вновь погружаться в давно минувшее прошлое, от которого следовало уже начинать избавляться, не было. Но наблюдение за растущим внутри каждого из них сомнением доставляло удовлетворение. Он точно знал, что за сомнением придет страх. И понимал, что всего лишь несколько произнесенных им слов смогут повернуть ситуацию в ту сторону, в которую он захочет, чтобы она повернулось. Так это и работает, когда ведешь с человеком диалог, а не кроишь его сознание на свой вкус, погружаясь глубоко вовнутрь дебрей его внутреннего мира, не используя слов. Кэп был явным примером того, как это может быть. Возможно, даже скорее всего, он хотел бы поучаствовать в этом обсуждении, может даже у него были свои глубокие мысли, которые он хотел бы донести до членов своего отряда, но давно проведенная работа с его сознанием выстроила преграду, за которую он, даже если бы очень захотел, не смог бы перебраться.

Пламя давно погасло, а алкоголь сделал сон глубоким и беззаботным. Он, по привычке вызвавшийся дежурить первым, наблюдал, сидя под высокой сосной, как она мирно спала подле своего ручного громилы. Он видел ее сон, ее внутренний мир, лежавший на расстоянии вытянутой руки, будто раскрытая книга, и сомневался, стоит ли ему наконец заглянуть внутрь и прочесть ее. Может даже, вооружившись воображаемым карандашом, оставить правки на полях. Было в ней что-то необычное, теперь он это точно знал. То, с какой легкостью ей удается манипулировать мнением окружающих, пусть, совершенно точно, без каких бы то ни было особых способностей. А что, если они, эти способности, на самом деле были? Что, если просто они отличаются от его собственных, ведь если бы они были точно такими же, то он, наверняка, понял бы это с самого начала. Нет, этого не могло быть. Откуда бы эти способности могли появиться? Могла ли она сама развить их в себе? Конечно нет, ведь она всего лишь обычный человек. Один из многих. Этот живой интерес пьянил сильнее всякого спирта. Интерес, вкус которого он, как ему казалось, успел уже позабыть.

Она спит. А может и не спит. Все очень странно и очень необычно. Он ощущал теперь ее присутствие, ее взгляд, направленный на себя, даже сейчас, когда она не смотрела. Удивительное чувство, подобного которому он никогда не испытывал прежде. В любом случае, скоро все встанет на свои места. Оставалось три дня пути, и, насколько он помнил, вскоре все должно было начаться.

К полудню следующего дня похмелье так и не прошло. Сильнее остальных хворал Ганс, который был недоволен абсолютно всем вокруг, начиная от неровного ландшафта, затруднявшего продвижение вперед, заканчивая шумом содрогавшихся от ветра деревьев. Несколько раз он пытался ввязаться в конфликт с шедшим позади молчаливым мужчиной, желая продолжить ночной спор, но тот игнорировал все его нападки, оставаясь безмолвным. Это продолжалось до тех пор, пока солнце не поднялось до самой своей верхней точки, и не начало стремительно опускаться вниз. Ганс подотстал от остальных, сказав, что ему нужно облегчиться, а через пару минут, когда он уже успел скрыться за виду, где-то за спинами между частоколом стволов, гул ветра заглушил его истошный крик. Первым к распластавшемуся на траве мужчине подбежал Кэп.

- Заткнись, мать твою! - прошипел он.

- Моя нога.., - простонал тот в ответ, держась руками за вывернутую под неестественным углом конечность.

Очевидно, зацепившись носком своего ботинка за какую-то корягу, поросшую мхом, и из-за этого неразличимую периферийным зрением, он неудачно споткнулся, и теперь его нога была сломана аккурат посреди голени. Молча наблюдавший за происходящим, он стоял немного поодаль от суетившихся возле раненного людей и пытался прочувствовать момент, вспомнить те ощущения, которые испытывал уже когда-то давно. Так давно, что вспомнить их было практически невозможно.

- Закрой рот. Ты можешь не орать? - продолжал шипеть Кэп, зажимая рот стонущему солдату обеими руками, - эй, Присцилла, вколи ему морфий, пусть заткнется. Его сейчас слышно даже в городе за стеной.

Через минуту после укола стон затих, сменившись тихими еле слышными стенаниями, словно в бреду. Все замерли, вопросительно глядя на Кэпа, который, как и они, прекрасно понимал, что сейчас необходимо сделать, но слишком уж неожиданно для него приключилась эта неурядица. Страх подступал к его макушке, это было видно без всяких усилий. Слишком уж долго он собирается выдать тот самый приказ. Нужно было ему помочь. И он помог. Это было совсем несложно — напомнить этому человеку, кто он, и как важно каждое его решение.

- Мы что, бросим его тут? - спросил он, как можно медленнее выговаривая каждое слово.

Она взглянула на него без тени эмоций. Так, как если бы он был обычным прохожим на улице, шедшим навстречу.

- Можешь нести его, если хочешь, - сказал Джеронимо.

- Мы не можем так поступить, - сказал Букварь, мотая головой.

Вот кто запаниковал. И кто точно не был готов к тому, что произойдет в следующие два дня.

- А как нужно? - бесстрастно ответил Джеронимо.

- Не знаю. Но точно не бросить его одного. Я готов нести его первым.

- Первым? Черта с два я буду тащить его.

- Можно попытаться вправить ногу, - продолжал панически тараторить Букварь, протирая без устали свои очки.

- Ты ее видел? Она будет полгода срастаться, - все так же спокойно ответил Джеронимо.

Все это время Присцилла молча наблюдала за происходящим, переводя взгляд с одного говорящего на другого. Стрессовая ситуация. Пришло время наконец заглянуть в ее сознание и посмотреть на так тщательно скрываемую реакцию. И он заглянул. Но не увидел ничего внутри. Ее эмоциональный фон не изменился ни на йоту со вчерашнего вечера. И с позавчерашнего тоже. Это были все те же подозрения, окутывавшие всю ее целиком, как будто она просто не потрудилась сменить декорации, которые бы подходили для данной конкретной ситуации. Тут было всего два ответа: либо она действительно умело манипулирует собственным сознанием, как бы отгораживаясь от внешнего наблюдения, показывая лишь то, что хочет показать, либо же она настолько эмоционально бедна, что не может испытывать несколько эмоций одновременно, места хватает только для чего-то одного. Он так же осторожно отошел от нее, как секундной ранее приблизился, и стоило ему сделать это, как она подняла на него свои темные глаза и, как показалось, улыбнулась. Весьма уместная улыбка, которая могла быть следствием подозрений, вроде как она с интересом ожидает его дальнейших действий и слов. А может это была реакция на его попытку разглядеть что-то внутри нее. Могла быть любая из двух причин. Он попытался изучить ее и снова не получил никакого ответа. Это становилось традицией и волновало его гораздо больше, чем тихо постановавший в нескольких метрах позади на земле человек.

- Вправим ногу, наложим крепкую шину, оставим ему запасы, - сказал он, обращаясь больше к Кэпу, нежели к остальным, - пусть ковыляет обратно, как немного окрепнет.

Кэп кивнул, словно под гипнозом. Это было просто. Обычные слова на него действовали, как настоящая установка напрямую его сознанию.

Она снова улыбнулась. Теперь совершенно точно, хоть и быстро убрала эмоцию с лица, обернувшись к уже было все решившему Кэпу.

- Он все равно труп, - сказала она так же четко, как и голос, говоривший до нее, - так мы дадим ему пару лишних дней мучений.

Кэп снова кивнул, соглашаясь. При этом его эмоциональный фон свидетельствовал о том, что он не выходил из своего гипнотического состояния.

- Он сильный. Справится, если хочет жить, - сказал высокий мужчина, немного надавив на податливое сознание своего пребывающего в прострации командира.

Тот в очередной раз согласился.

- Да, так и поступим.

Она недовольно поморщилась, но только на мгновение, после чего снова обратилась к стоящему рядом мужчине.

- Максимум — два мучительных дня. Первый же хищник сделает его своим сытным ужином. Не самый приятный финал для того, кто так хорошо вам служил, не считаете?

- Да уж, нехорошо так поступать с ним, - ответил Кэп, снова соглашаясь.

Ситуация все больше походила на фарс, на плохо поставленную комедию, где безвольный герой соглашается абсолютно с каждым озвученным предложением, даже не слыша его толком. Возможно он зря вмешивался, но что-то отдаленно похожее на азарт не позволило отступить и просто наблюдать. А она все смотрела на него с вызовом и ожиданием во взгляде. Это пробудило внутри странные чувства, давно забытые и от этого такие чуждые. Чувство соперничества. С кем? С этой девушкой с сальными черными волосами? С человеком? Она бросает ему вызов в игре, в которой за пределами высоких городских стен ему не было и не могло быть равных? Абсурдность происходящего раздражала все сильнее, и тогда он надавил так сильно, что бедный безвольный Кэп невольно схватился одной рукой за свою голову.

- Мы оставим ему его винтовку и пару магазинов. Это точно защитит от волка.

- Решено, - ответил рассеянный и сбитый с толку мужчина, - дайте еще обезболивающее и вправляйте кость.

Отдав этот приказ, он пошатнулся и мотнул головой, стараясь прийти в себя. Букварь кинулся к другу, расчехляя аптечку, а на лице Присциллы, казалось промелькнула секундная одобрительная гримаса.

- Подумайте, - вдруг сказала она, когда командир, казалось, уже начала приходить в себя, - мы ведь уже близко к цели. Что если на него наткнется патруль? Он ведь может выдать нас. И тогда все, конец. Давайте не будем забывать о нашей миссии. Она важнее каждого, кто здесь присутствует. Важнее меня. Важнее вас.

- Да, точно, - ответил Кэп, покачиваясь и снова хватаясь за голову, - твои предложения?

- Нужно избавить беднягу от мучений. Он это заслужил. Мы не можем рисковать, оставляя его здесь живым. Слишком высоки ставки, Кэп.

- Согласен, - ответил командир на удивление уверенно.

Он завороженно смотрел на стремительно менявшуюся картину эмоционального фона своего подопытного. Та видоизменялась буквально на глазах, приобретая иную форму. Он подумал было продолжить это занятное мероприятие, но настолько был озадачен произошедшим и настолько безразличен к неизбежной судьбе своего раненного и в любом случае обреченного спутника, что решил больше не усиливать давление на беднягу Кэпа, который был в таком смятении, что надави он еще немного, тот мог и вовсе лишиться разума. И ведь он не пустил ситуацию на самотек, а приложил хоть и не серьезное, но все же усилие. И впервые этого оказалось недостаточно. Вопрос не стоял в жизнелюбии и нежелании убивать человека, отнюдь нет. Этот Ганс был не тем, кого следовало непременно спасти. Вопрос был в до этого стабильно работающей схеме, вдруг неожиданно давшей сбой. Случилось ли это из-за нее? Больше всего было похоже именно на эту причину.

- Кто это сделает? - спросил командир напрямую у стоявшей рядом девушки.

- Джеронимо все устроит, - ответила та, даже не обернувшись.

На лице здоровяка промелькнуло секундное удивление, после чего он кивнул и направился к раненному. Присцилла все так же безразлично как и прежде вновь взглянула на озадаченного высокого мужчину, стоявшего напротив.

- Извини, - сказал она, пожав плечами, - миссия превыше всего.

Дело было сделано. Тело бедняги Ганса спрятали во впадине под одним из деревьев, буквально вычеркнув его из истории. Он прекрасно помнил, как именно это происходит. Он уже видел эту ситуацию и знал, что людям проще забыть, сделав вид, что мертвого товарища вообще не существовало. Жестокость? Эти люди воспринимали ее как должное, как нечто само собой разумеющееся. Этот поступок не был жестоким. Обычный сброс балласта, без которого вполне можно жить дальше. И если бы не Присцилла с ее складом загадок, то он бы тоже больше не вспомнил об оставшемся гнить в лесу бедняге, как не вспоминал о сотнях и тысячах похорон, свидетелем которых успел побывать. В конце концов, вся эта череда смертей не имела в вечности абсолютно никакого значения. Но ставшая вдруг таинственной девушка явно вернется к этой теме при первой же возможности.

Он ждал ее следующей ночью, стоя в карауле. Пришлось уйти чуть подальше, чтобы всхлипывания вконец расклеившегося Букваря не мешали сосредоточиться на происходящем. Стрессовые ситуации — самый лучший плацдарм для работы с сознанием человека. Когда он не сфокусирован на чем-то конкретном, когда его мысли путаются и мечутся из стороны в сторону. И, как правило, если человек носит маску, стараясь быть кем-то, ну или по крайней мере казаться кем-то другим, то именно в таких ситуациях маска спадает. Паренек явно был не готов к той ноше, которую взвалил на свои плечи, вызвавшись добровольцем в эту стопроцентно суицидальную миссию. Маска храбрости и отваги, всезнания и начитанности слетела с него, стоило взору увидеть жуткую кончину товарища, а разуму осознать жестокость реальности всего происходящего. Он был обречен задолго до того, как вышел из строя на плацу, желая показать, что готов жертвовать ради мнимого всеобщего блага. И сейчас оставалось только со скрипом и всхлипываниями принять свою судьбу, очевидно понимая, что в этой и без того не самой объемной книге осталось совсем мало страниц. Они все это понимали.

Шум ветра высоко вверху и стрекот кузнечиков задавили ночную тишину. Ярко светившая полная луна наполняла лес дрожащими тенями. Осталось совсем немного, нужно было бы подготовиться, но ее присутствие заполняло все вокруг. Он перестал чувствовать себя свободным с того самого момента, как очнувшись на кабине перевернутого тягача увидел ее спину прямо перед собой. Теперь, всякий раз, когда была возможность покинуть оболочку и просто ощутить пустоту, мысль о том, что она будет караулить его у опустевшего тела, дожидаясь возвращения, не давала покоя. Покоя, к которому он так привык за все то время, течение которого наблюдал со стороны. Он сидел на влажной траве, скрестив ноги, и ощущал каждое движение в лесу, вплоть до равнины перед самым городом далеко впереди, каждую искорку жизни в этом бескрайнем море, стараясь даже не думать о всем том, что должно было сейчас его беспокоить. Все будто бы растворилось в этой лунной молочной темноте, смешавшись в единую темную массу и представ перед глазами в виде холста с нанесенным на него маслом. Осталось совсем немного. С этими мыслями он шагнул наружу и просто поднялся вверх, не выпуская самого себя из поля зрения. Очередной эксперимент, который должен был подтвердить его опасения. Будущее становилось все более четким, пусть и совсем недалекое будущее. Эксперимент увенчался успехом, не заставив долго дожидаться результата, который и так был ясен. В кромешной молочной тьме ее фигура была практически неразличима, но этот вездесущий отпечаток ее скептической натуры не позволял ей скрыться, растворившись во мраке. Хотя, вполне вероятно, что она и не пыталась прятаться. Подкравшись ближе, она некоторое время смотрела на обездвиженную оболочку, подперевшую ствол массивной сосны, а потом посмотрела вверх, как будто зная, где именно сейчас находится владелец этой самой оболочки. Или может просто посмотрела на луну. А может ощутила первые капли дождя. Может быть все, что угодно. Но он давно уже не верил в совпадения, а вся эта девушка полностью состояла из них. Он медленно опустился на землю и замер возле собственного тела, с интересом наблюдая за Присциллой, все еще разглядывавшей ночное небо. Стоило ему подумать, что значит все-таки не в дожде дело, как она заговорила.

- Ты ведь не спишь, верно? - сказала она, глядя вверх.

Он нехотя втиснулся внутрь тесной оболочки и глубоко вдохнул, словно вынырнув из-под воды.

- Верно.

- Какая неспокойная ночь, - ее глаза были все так же устремлены в небо, - ты это чувствуешь?

Отчего-то больше не получалось просто воспринимать ее слова напрямую. Ощущение, что в каждой новой фразе есть какой-то подтекст, какая-то загадка, которую нужно увидеть и разгадать перед ответом, все нарастало и нарастало. Это больше не было обычным диалогом.

- Самая обычная.

- Снова врешь, - сказала она, оторвавшись наконец от созерцания пустоты над головой, - ты когда-нибудь говоришь правду?

- В большинстве случаев. А ты, стало быть, тоже понимаешь, где правда? Прямо как наш друг Ганс?

- Вот только не надо делать вид, что его кончина тебя расстроила.

Он пожал плечами.

- Почему нет? Любая жизнь бесценна.

Так давно он не возвращался к этой мысли. Казалось, что это утверждение совсем потеряло смысл уже очень и очень давно. Почему оно всплыло именно сейчас? Неужели это его стрессовая ситуация? Неужели она способна ввести его в такое состояние? Немудрено, ведь она нарушала общий спокойный фон, давным-давно ставший его средой обитания.

- Ну да. Тогда почему мне кажется, что ты ждешь, когда все умрут?

- Ты права. «Кажется» - ключевое слово. Ты ведь сообразительная девочка, ведь так? До нас никто оттуда не вернулся. Есть основания считать, что теперь все будет иначе?

Она поморщилась в кромешной тьме, прекрасно зная, что для того, чтобы видеть ее, ему не нужен был свет.

- Снова эта твоя логика. Странный ты человек, - она сделала акцент на последнем слове, растянув его как можно шире, - скажи, ты уже знаешь, что будет завтра?

- Опять за старое? Завтра мы будем идти через этот лес. А послезавтра выйдем к городу. И, опережая твои догадки, я знаю это не потому, что вижу будущее, а потому, что долго изучал карты.

- Ладно, я иначе сформулирую вопрос, раз ты продолжаешь пытаться выглядеть тупым. Ты знаешь, кто умрет следующим?

И снова утомление от этой бесконечной игры. Было трудно и неприятно фильтровать слова, перед тем, как выпустить их наружу.

«Ты должна отдыхать. Завтра снова тяжелый путь.»

Она улыбнулась и качнула головой.

- Не волнуйся, я не стану пытать тебя. Просто ответь.

Сомнений практически не осталось. Она слышала, но не подчинилась. Или подчинилась, но продолжала сопротивляться. Или просто давление было недостаточным. Возможно, она просто сильнее их всех, и обычными способами ее не сломать. Такие никогда прежде не встречались, но это ведь не значит, что их не может быть в принципе. Нет, все еще не настолько очевидно, чтобы делать окончательные выводы. Можно было попытаться снова проникнуть в ее сознание и посмотреть, какими мотивами руководствуется эта странная женщина, но эта усталость… Она отбивала всякое желание прилагать малейшие усилия. Хотелось поскорее отвязаться от нее и снова покинуть свое утомленное тело.

- Нет, я не знаю, кто умрет следующим.

Он понимал, как именно все это выглядит. Так, что пока он пытался внушить ей мысли об усталости, сам успел устать и утомиться. Что пока хотел прогнать ее, сам ответил на ее вопрос. Но и это все можно было объяснить логически.

Она смотрела на него несколько долгих секунд, после чего кивнула и пошла обратно в лагерь.

- Сейчас была правда. Значит ты действительно не видишь будущее. Ты должен отдыхать. Завтра снова долгая дорога.

Он солгал, прекрасно понимая, кто будет следующим. И для того, чтобы понимать это, не нужно было обладать какими-то особыми знаниями и умением предвидеть. Страх бывает настолько же спасительным в определенных моментах, настолько же и губительным в других. Обстоятельства сложились так, что паренек в очках стоял на втором пути. И даже не смотря на то, что его судьба была предрешена уже давно, и итог ее был неизменен, его все равно было жалко. Смерть — она одинакова, что бы не являлось ее предвестником. Она следует за абсолютно каждым человеком, оставаясь в тени первое время, но потом все приближаясь и приближаясь, заставляя все чаще задумываться о себе, обращать на себя внимание. Наверняка, ему повезло, ведь он не пронес ее присутствие с собой через годы, как это бывает у взрослых или тяжело больных людей. Если смотреть с этой точки зрения, то это именно удача. И наверняка, он не чувствовал ее, даже когда вызывался добровольцем, не осознавая до конца, что подписывает себе приговор. Его везение в собственных невежестве и слепоте. В этом и везение. Остались ли те, кто будет оплакивать его? Или Ганса? Вот для кого смерть — трагедия. Не ля них самих. Для них это всего лишь завершение пути, которое они не в силах осознать.

Дежа вю. Он умер во сне. Причина так и осталась неясна. Неясна всем, кроме одного человека, который знал, что через последние врата парня провел страх. Присцилла не была удивлена, когда перевернула на рассвете уже холодное тело. Она просто долго и безразлично смотрела на застывшее не по годам юношеское лицо, после чего все так же пространно взглянула на наблюдавшего за траурной тишиной высокого спутника, стоявшего в стороне.

Может быть так и выглядит предвидение будущего? Может оно и не должно быть каким-то откровением, являющимся в виде красочных картинок? Все происходит просто и понятно, как и должно происходить. И зачем нужны все эти мысли? Они были обречены. Как обречены и трое других, нет никакого смысла переубеждать себя в этом. Просто жертвы на алтаре вечности, и ничего более. Может быть ему бы хотелось ошибаться, хотелось бы загадок и тайн, чего-то, чего он был не в силах понять, но он столько всего видел и столько знал, что едва ли возможны какие-то тайны, когда речь заходит о людях. И она тоже умрет в ближайшие два дня. Будет жаль, если она умрет. Эта мысль промелькнула лишь на мгновение. «Если»? Откуда это «если»?

Никто не сказал ни слова. Целый день ходьбы в полном молчании. Даже на привале не было сказано ни единого звука. Возможно, это осознание обреченности наконец настигло каждого из них. Даже Кэпа, чей мозг в моменты прояснения начинал работать с таким громким скрипом, который было слышно со стороны. Даже Джеронимо, буквально пропитавшегося аурой мужества и отваги. Молитвы, которые он тараторил про себя, тоже были слышны, как и скрип его спутника. Пришла пора становиться набожными, даже если прежде они таковыми не являлись.

На лес опустилась ночь. Предпоследняя ночь для троих из четырех путников. Нужно было подготовиться к тому, что будет потом, но так необходимого покоя все не было. Едва ли он придет, до тех пор, пока она дышит. Ему хотелось, чтобы она продолжала дышать как можно дольше, теперь он точно мог себе в этом признаться. Как бы все не обернулось в итоге, было приятно, что такой человек смог разнообразить это путешествие. Если бы он знал заранее, что она вызовется добровольцем, если бы повнимательнее присмотрела к каждому кандидату, то обязательно позаботился бы, чтобы место жертвы занял кто-то другой. И он готов был пожертвовать этим последним спокойствием ради того, чтобы она прожила еще пару дней. В конце концов, нет необходимости в какой-то особой подготовке к чему-то, к чему он и так готовился целую вечность.

Он ждал ее, паря высоко над лесом, но она спала, в этом не было сомнений. Это был отличный шанс наконец понять. Медленно опустившись, он потянулся и коснулся ее сознания… Но ничего не увидел. Ничего особого, хоть как-то выделяющего ее из общей массы. Все те же мотивы, та же злость и обида, что была у каждого, взявшего в руки оружие. Но все это было слишком уж очевидным. Как если бы она, если могла, то специально выставила эти картинки напоказ для любого, кто захочет их увидеть. Нет, это уже чересчур! Похоже на паранойю, на одержимость. Ведь очевидно же, что она всего лишь навсего одна из них. Глядя на это, очевидно, что он правильно сомневался, что он заблуждался, поддаваясь собственному воображению. Возможно даже собственному желанию. Желанию найти хоть что-то особенное, нечто яркое среди общей серой массы. Подгоняемый приступом разочарования, он бесцеремонно запустил вглубь ее сознания обе руки и хотел уже смахнуть назойливые клишированные картинки, когда услышал голос.

- Спишь на посту, солдат?

Стремительно вернувшись обратно в свое тело, он открыл глаза и увидел стоявшего над ним Кэпа. Увлекшись изысканиями, он совсем забыл, что рядом были еще двое, хоть и гораздо менее значительные. Обычные овцы на заклание. Именно так и следовало их воспринимать, но все же они там были, и он повел себя слишком опрометчиво.

- Прошу прощения. Виноват.

Командир будто пропустил мимо ушей извинения, опускаясь на землю в метре перед собеседником и протирая покрывшийся холодным потом лоб. Смятение — вот что он сейчас из себя представлял. Вновь ли это предвидение, или же обычная догадка, но похоже было на то, что он станет следующей жертвой. И причиной этому стало беспорядочное и долгое вмешательство в его сознание. Слишком долгое. Разумеется, были и другие поводы, такие как пресловутый страх, очевидно захлестнувший его ослабленный и разбитый разум, или отчаяние, взращенное на той же благодатной почве.

- Я тебя знаю? - вдруг спросил он, борясь с головной болью и ознобом, разглядеть которые можно было даже не прикасаясь к его воспаленному сознанию.

Он был опьянен, словно в бреду, мысли путались.

- Конечно знаете.

«Конечно знаешь. Ты знаешь меня очень давно.»

- Да, что это я? Точно. Прости. По-моему, я заболел. Может простудился, - из груди вырвался приступ влажного кашля, - собственно, я пришел спросить тебя про Букваря.

- Что именно?

- Это ты убил его?

Он боролся. Сам того не понимая. Воли этому человеку было не занимать, нужно было признать это. Но как бы не была сильна его воля, он лишь делал себе хуже, сопротивляясь внушенным мотивам.

- Нет конечно. Парень не был готов. Сердце не выдержало.

«Ты устал. Нужно отдыхать.»

- Да, точно. Но почему-то мне… приснилось, что это твоя вина. Как будто вещий сон, понимаешь?

- Понимаю. И часто вы видите вещие сны?

Забавно, ведь именно этим он обычно занимался, приходил во сне и убеждал, а проснувшись, человек вдруг прозревал, наделенный новыми мотивами. Вещий сон, именно так это называется. Он уже позабыл это словосочетание. А может нет в этом ничего забавного? Может это вновь событие, выданное за случайное совпадение. Он хотел было снова коснуться жизней спящих неподалеку людей, когда буквально уперся в нее, стоявшую в нескольких шагах за спиной. Поразительно, как тихо она подкрадывается. Разрушая все только что вынесенные умозаключения и вновь порождая сомнения.

- Нет, вроде не часто.

«Ты засыпаешь. Нужно отдыхать.»

Кэп поднялся пошатываясь и медленно направился в лагерь. Поравнявшись с сидящим на земле собеседником, он остановился и, все еще держась рукой за собственный лоб, наклонился к нему.

- Ты же не забыл, кто тут главный, а? - спросил он.

- Нет конечно, Кэп. Этого я не забуду.

Он кивнул и ушел прочь.

- Твоих рук дело?

- О чем ты? - спросила она, не приближаясь.

- Ты знаешь, о чем я?

- Нет, не знаю. Я услышала шум и проснулась. Увидела, что он идет к тебе. Стало интересно.

- Ты лжешь.

- Постой-ка, это ведь моя роль, разве не так? Это мои слова, - сказала она, выходя из-за спины.

Он ожидал привычное раздражение, но оно так и не появилось. Вместо него была пустота с редкими вкраплениями любопытства. Как если бы его собственное сознание наконец сдалось и приняло факт ее особенности, хоть это и полностью выбивалось из русла логики.

- Я хочу услышать твою историю. Ты обещала, что расскажешь.

- Мне кажется, что еще не время, - ответила она, качнув головой, - у нас ведь еще есть больше суток в запасе.

- В этом и проблема. Не уверен, что у тебя есть время.

- Да? То есть, ты даже не допускаешь, что это у тебя его может не хватить?

- Поверь, у меня его немного больше, чем у тебя.

Она улыбнулась и пожала плечами.

- И ты конечно же не скажешь мне, откуда такая уверенность.

- Не скажу. Просто поверь.

- Я знаю, что все обречены. Для того, чтобы понимать это, не нужно быть волшебником и видеть будущее. Насчет меня можешь не волноваться. Ты успеешь услышать мою историю прежде, чем все это наконец закончится.

- Похоже, что я волнуюсь?

- Похоже, что ты запутался и устал. Подумать только, много дней в замешательстве, в неопределенности. И ты совсем к ним не привык. Я конечно же не умею читать чужие мысли, но почему-то кажется, что ты испытываешь дискомфорт, когда не можешь что-то объяснить. Очень редкая для тебя ситуация, верно?

Она была права. Он действительно устал. Устал от собственного тела. Нужно было пространство, которого было крайне мало внутри тесной оболочки из костей и мяса, какой бы мудрой и развитой эта самая оболочка не была. Она была права во всем, хоть и, скорее всего, сама не понимала, о чем сейчас говорит.

- Ты считаешь себя особенной? Считаешь, что можешь вызывать дискомфорт?

- Нужно быть непременно особенной, чтобы вызывать это чувство? Труп этим утром тоже вызывал дискомфорт. Он особенный?

- Ты знаешь, о чем я говорю.

Она снова пожала плечами.

- Нет, откуда мне знать? - ответила она, - ты ведь никогда не говоришь прямо. Сколько дней я пытаюсь услышать от тебя правду, но слышу только пространную ерунду не о чем. Честно говоря, ты меня порядком раздражаешь. Ни на один вопрос не можешь ответить прямо.

- Выходит, что это я вызываю у тебя дискомфорт.

- Выходит, что мы вызываем его друг у друга. Бедняга Кэп. Это ты превратил его мозги в кашу? - спросила она, глядя собеседнику в глаза.

- Тебе нужен прямой ответ?

- Хотелось бы. Хоть я и знаю его наперед.

- Вот как. Видишь будущее? Да, я имею к этому кое-какое отношение. Если тебя так это интересует. Как и ты, собственно говоря. Но я бы не стал разбрасываться словами.

- О, это точно, ты бы не стал, - сказала она, понимающе кивая головой.

- Этот человек не вызывает жалости. Убийца без всяких моральных устоев. Как и все остальные его дружки из штаба. Если хочешь правду, он вообще не собирался идти с вами. Просто они хотели послать на убой группку суицидников.

- Ты что это, не веришь в успех операции? - она играла достаточно хорошо, чтобы понять ее насмешку.

- О, я верю в успех. Поверь мне. Это мероприятие непременно завершится успехом. Только не тем, на который они в штабе рассчитывали.

Некоторое время она молчала, и сквозь завесу глупости и серости, которой она тщательно прикрывала собственное сознание, проступило нечто, похожее на понимание.

- Я уже давно поняла, что твоя цель отличается от их целей.

- Ну надо же. Это так очевидно?

- Когда ты стараешься, то нет, совсем не очевидно. У тебя неплохо получается прятаться. Но ты редко стараешься. Ощущение, будто бы тебе просто-напросто все равно.

- Я не от кого не прячусь. В этом нет никакой необходимости. Ты сказала, что моя цель отличается от их целей. А что насчет твоей собственной? Какую цель ты преследуешь в этом походе.

Она снова замолчала, и пауза затянулась достаточно, чтобы увидеть, как полотно иллюзорных картинок снова закрывает ее сознание. Это очень походило на естественное смятение. Пожалуй, слишком походило, чтобы являться правдой.

- У нас всех общая цель — добраться в город за стеной, - сказала она, вновь пожав плечами, - а вот дальше каждый будет действовать по своему плану.

- И каков твой план?

- А твой? - спросила она, стоило ему закончить вопрос.

- Я первый спросил.

- А что, разве ты не можешь влезть в мою голову и посмотреть? Ты ведь живешь в голове Кэпа. Что, не получается со мной?

Она думает, что вывела его на откровенный разговор, и что удалось наконец сбросить маски. Действительно ли она так думает? Или же просто хочет, чтобы он был в этом уверен. В любом случае, они уже почти на месте. История повторяется. Она повторилась уже практически полностью, и ничего уже не изменить.

- Не получается. Но, откровенно говоря, я и не пытался.

- Да? И почему ты не пытался?

- Не знаю. Может потому, что ты особенная.

- Это что, комплимент?

- Называй это как хочешь.

- Тогда буду называть комплиментом, - ответила она, улыбнувшись, - приятно, когда кто-то особенный считает тебя особенной.

- Когда именно ты поняла?

- С самого начала. Но сомневалась. А потом нашла тебя на той перевернутой кабине. Видишь, я честна с тобой. Отвечаю на все вопросы.

- Я не могу ответить на все. Вернее, ты не сможешь понять.

- А ты попробуй. Может я смогу тебя удивить, кто знает. Может я тоже впадаю в это твое состояние. Что это такое? Какой-то сон, но без сна? Что-то вроде транса? В таком состоянии ты видишь будущее? Или что?

- Ну началось. Снова волшебство и магия. Называя тебя особенной, я имел ввиду, что не могу понять тебя так, как понимаю других. Стоит мне удостовериться в этой твоей особенности, как ты снова начинаешь нести этот волшебный бред про будущее.

- Ну прости, что разочаровываю. Я бы могла сказать, что в таком состоянии ты находишься и здесь, и не здесь одновременно, но это бы звучало крайне глупо, верно? Прямо какая-то фантастика. Но мы не верим в сказки.

И снова она оставляет после себя вопросы. Они были словно ее следом, по которому, если будет необходимость, можно будет ее легко отыскать. След из вопросов без ответа.

- Это гораздо сложнее.

- Хорошо, - ответила она, - я люблю сложности. Валяй, я готова.

Логика подсказывала, что, даже получи она сейчас такую желанную информацию, распорядиться ей хоть как-то неправильно она уже не успеет. Но возникшее внутри острое желание поделиться этим тяжким грузом именно с ней буквально силой пыталось открыть рот и выпустить слова наружу.

- Только после того, как ты услышишь всю историю целиком. Если конечно успеешь.

- Я успею. Можешь быть уверен, - сказала она, проходя мимо по направлению лагеря.

Стоило солнцу прорезать тьму, растянувшуюся словно плотная ткань между частоколом высоких деревьев, как пошел дождь. Привычной лесной тишины с ее ветром и шелестом больше не было. Оглушающий гул тяжелых холодных капель заполнил все пространство вокруг. Настоящий гнев природы, весьма уместный. Утопая по щиколотку в грязи, четверо путников медленно пробирались между деревьев, промокшие до нитки и замерзшие. И только с ее юношеского лица не сходила улыбка.

- Дождь — это хорошо, - громко говорила она, стараясь перекричать гул, - он смоет все следы.

Что именно это были за следы, было известно только ей одной. Он уже чувствовал, что цель близко, уже ощущал присутствие того, по чью душу прибыли эти ничего не понимающие и не способные понять люди. И чем дальше он шел, погружаясь в засасывающую мокрую землю, тем отчетливее он видел его. И тем меньше хотел, чтобы она умерла. Забавно, как все изменилось, но он точно не хотел, чтобы она стала очередной жертвой его замысла. Он буквально уповал на то, что она действительно особенная, что в ней есть что-то такое, чего он, как бы это не было невероятно, не мог увидеть и понять. Возможно, это были лишь пустые надежды. Возможно, это всего лишь пресловутое влечение. Еще одна человеческая черта, как выясняется, присущая даже тому, кому по идее должна быть чужда. Но даже если и так, он очень хотел, чтобы она услышала его историю, чтобы поняла, ну или по крайней мере попыталась понять его мотивы. Необъяснимое желание, становившееся все сильнее с каждым новым усилием, приложенным для извлечения ноги из промокшей земли.

К полудню дождь не прекратился, а, казалось, даже напротив, стал еще сильнее, если такое вообще было возможно. Несколько раз Джеронимо проваливался под тяжестью собственного веса в очередную лужу по самый пояс, часть пути приходилось буквально преодолевать вброд. В очередной западне, стараясь вылезти, ухватившись за скользкую ветку, он умудрился потерять рюкзак со взрывчаткой. Тот свалился с его могучего плеча и унесся бурным потоком так быстро, что даже направление, в котором он уплыл, было не определить. Точно так же были утеряны винтовки двух мертвых товарищей, которые были прихвачены с собой на всякий случай, а так же гранатомет и несколько патронажей с разрывными патронами. Бесполезный арсенал скуднел на глазах, уносимый бурным грязевым потоком.

Только когда начало темнеть, и когда вся вода мира вылилась на этот лес, небо наконец прояснилось, чтобы взглянуть на деяния рук своих. Следы действительно были смыты. Измученные отчаянной борьбой со стихией, путники не стали дожидаться темноты и разбили лагерь, отыскав небольшой островок в царстве грязи. Той ночью она не пришла. Все-таки не особенная, обычный человек, утомленный долгим сражением с природным гневом. Еще один шанс поведать свою историю был безвозвратно упущен. Вероятно, последний шанс. Прежде, чем солнце в следующий раз достигнет своего зенита, они прибудут на место.

Тело устало. Не от физической нагрузки, а от необходимости целый день нести в себе нечто, что совсем не подходит ему по размеру. Он ощущал, что становилось все тяжелее пребывать внутри оболочки на протяжении долгого времени без возможности хоть не на долго покинуть ее, ощутив свободу. Когда он успел так привыкнуть к подобному состоянию, что оно стало необходимостью, а не лишь средством? Ответа на этот вопрос не было. Вероятно, уже очень давно, просто длительное соседство с людьми поставило его в тесные рамки, которых прежде не было. Скрываться было тяжело, но вскоре это закончится. Он буквально выпрыгнул из тела, как только то ощутило опору в виде вымокшего насквозь ствола высокой древней сосны. Но поднявшись высоко над лесом, он не решился двинуться вперед. Не решился даже посмотреть в сторону заветного города. Что-то остановило его. Боязнь нарушить чистоту эксперимента. Да, это было именно это чувство. Нужно было набраться терпения. Он обратил свой взор на нее. Не было никакого смысла дотрагиваться до ее сознания, он уже знал, что ждет его там, видел эти картинки даже теперь, с отдаления. Вместо этого он просто наблюдал за ее сном. Как бы хотелось оградить ее от завтрашнего дня, не дать свершиться неизбежному. Но это было невозможно. Каждый сыграет свою роль в этой трагедии, чего бы он сейчас не желал.

Неизбежность давила на этих двоих. Они все больше закрывались и уходили в себя, осознавая безысходность. Будь они сейчас одни, наверняка бы повернули назад, что бы это в конечном итоге не сулило. Стало интересно, как именно это произойдет. Он ожидал, что по крайней мере один из них не проснется на рассвете, но этого не произошло. Вероятно, у провидения были другие планы. Гораздо более жестокие.

Ощущалось, как лес редел, земля под ногами выравнивалась и словно наклонялась вперед, заставляя их идти к неизбежности стремительнее, чем они шли прежде. Когда оставалось еще какая-то пара часов, он получил ответ на один из вопросов. Впереди забрезжила жизнь. Можно было предупредить Кэпа, уже отхаркивающего кровь при каждом новом приступе кашля, но он не стал. Вместо этого, он пропустил всех троих вперед, делая вид, что поправляет амуницию. Присцилла удивленно взглянула на него через плечо, как раз в тот момент, когда раздался глухой свист, треск сучьев, и шедший подле нее здоровяк зарычал, падая навзничь. Пуля попала ему в грудь. Было неясно, пробила ли она бронежилет, но от удара его повалило наземь.

- Ложись! - инстинктивно скомандовал Кэп, когда еще несколько пуль просвистели прямо над головой.

Между стволами двигались темные фигуры.

- Патруль культистов! - выкрикнул Кэп, проверяя патрон в стволе своей винтовки.

Разум покинул его. Не было никакого патруля. Как и не было никаких культистов. Это мародеры засели на выходе из леса, отчаянные и голодные, словно одичавшие хищники после долгой засухи, желая полакомиться легкой добычей из работающих в полях крестьян. Стоило ли объяснять это обезумевшему командиру? Какая в конце концов разница, от чьих рук он умрет? Быть может, если рассуждать его же логикой, это станет для него гораздо лучшей кончиной — пасть в бою с таким ненавистным культом.

Лежа на мокрой земле, он нашел взгляд прильнувшей щекой к траве Присциллы. В нем не было страха, она будто бы ждала его действии, понимая, что действовать он не собирается. Они прекратили огонь, заняв выгодные позиции.

«Нельзя шуметь. Выстрелы услышат в городе.»

Он видел, как она убрала палец со спускового крючка и поползла к лежавшему неподалеку Джеронимо. Она услышала его.

Кэп прильнул к оптике, стараясь разглядеть укрывшихся в низине мародеров.

- Попался, - прошептал он.

В следующую секунду послышался глухой удар, его голова вздрогнула и, сраженная пулей, упала на траву.

Они приближались, больше не прячась и не опасаясь, осознавая численное превосходство. Еще через минуту шесть человек поднялись по пологому склону к тому месту, где затаилась Присцилла со своим раненным другом. Все стремительно двигалось к логическому завершению, но отчего-то это завершение в таком его виде было невозможно принять. Он поднялся с земли, стряхнув с себя прилипшие комья грязи и медленно пошел вперед. Один из мародеров, тот, который заметил появление высокого мужчины первым, вскинул было винтовку, но, словно узнав приближавшегося, отвернулся.

«Тут никого нет, кроме этих двух.»

Они окружили двоих лежавших на земле людей.

- Это кто еще такие? - спросил один из них.

- Поселенцы с запада.

- И что они тут забыли? Эй ты, - обратился он к безразлично взиравшей снизу вверх на окруживших ее людей девушке, - сколько людей в вашем отряде?

Она молчала, переводя вопросительный взгляд со своих пленителей на стоявшего в отдалении мужчину. Он кивнул в ответ на ее немой вопрос.

- Остались только мы, - сказала она.

- Что вы тут делаете?

Она пожала плечами.

- Гуляем.

- Гляньте, у нас тут шутница. Гуляет она.

- Эй, а она ничего, - сказал другой, убрав глушителем мокрые волосы с ее лица, - может оставим ее?

Тяжело дышавший здоровяк с пробитой грудью, лежавший рядом, резко убрал рукой от ее головы ствол и тут же получил прикладом в лицо.

- Нет, кончаем их и сваливаем отсюда. Эти черти не ходят по двое. Наверняка, их тут гораздо больше.

- Думаешь, передовой отряд? Послали в разведку?

- Я уверен. Нужно убираться.

Сказав это, он выстрелил прямо в лоб Джеронимо. Кровь брызнула ей на лицо, но она даже не шелохнулась. Все так же безразлично взглянув на мертвого друга, она снова повернулась к по-прежнему остававшемуся незаметным высокому мужчине, стоявшему всего в паре метрах за спинами окруживших ее мародеров. Он знал, что произойдет дальше. Возможно, это было продвидение. Нужно было отпустить ее. Хотя бы ради чистоты эксперимента. Но он не мог. Как бы сильно не старался себя убедить. А главное — он получил наконец ответ. Будь она особенной, то не оказалась бы в такой ситуации. Обычный человек, а значит, она нуждалась в его помощи. Или может все-таки снова заблуждение? Может быть, она ждет, пока он что-то сделает, и поэтому не делает сама.

«Она мертва. Пора уходить. Враг приближается.»

Один из мародеров, тот, что секундой ранее хладнокровно убил Джеронимо, опустил ствол.

- Все, уходим, они уже близко.

Через полминуты поляна опустела. Присцилла поднялась на ноги и без каких-либо эмоций посмотрела на мертвое тело, распластавшееся рядом.

- Кэп? - спросила она, не отрываясь от созерцания перепачканного мокрого тела.

- Мертв, - ответил он, - ты переживаешь?

- Есть повод?

- Твой друг убит.

- Все мы умрем. Рано или поздно. Он был хорошим человеком.

- Он был убийцей.

- Как и ты, - ответила она, наконец оторвавшись от разглядывания убитого, - и я. Чем мы лучше его?

- Тем, что убийство для нас не есть смысл жизни.

- Ну да. И в чем тогда смысл твоей жизни?

- Я думал, что знаю. Но оказалось, что я ошибался. В любом случае, скоро я это выясню.

- А что насчет меня? - спросила она, - почему ты не дал им убить меня?

- Не знаю. Я не хочу, чтобы ты умирала.

- Почему? Мы ведь все должны умереть.

- Может и так, - ответил он, пожав плечами, - но я этого не хочу.

- Мне приятно.

- У меня нет цели сделать тебе приятно. Вопрос не в тебе, а во мне. Ты — всего лишь инструмент. Как бы это грубо не звучало.

- Ну да, инструмент, который ты захотел сохранить, - сказала она, улыбнувшись, - продолжай себя в этом убеждать.

- А ты считаешь, что ты нечто большее?

- И ты тоже так считаешь. Но отчего-то не можешь до конца поверить. У тебя серьезные проблемы с вопросами веры, ты об этом знаешь?

- Ты — обычный человек. Ты просто не можешь быть кем-то другим. Это невозможно. И вера тут совсем не при чем. Вера — это самообман. Есть только знание.

- Ну да, - ответила она, - это ведь самообман — убедить людей, что тебя тут нет. И невозможно уметь покидать собственное тело. А еще невозможно копаться в голове человека, принуждая его действовать так, как тебе нужно. Все это сказки. Одним словом — волшебство.

- Ладно, хорошо. Ты особенная. Это я признаю. Ты заметила и поняла то, что остальные не смогли увидеть. На этом твоя особенность заканчивается. Ты не сможешь понять всего происходящего.

- Этого мало? А что если это еще не все? Что, если как я не вижу всей картины целиком, так и ты ее не видишь, когда думаешь, что уже все понял? Этого ты не допускаешь?

«Кто же ты такая, Присцилла?»

- Та, кто понимает немного больше, чем тебе кажется, - ответила она на не прозвучавший вопрос.

К вечеру они наконец добрались до границы леса. Впереди, за чередой полей, на которых кипела работа, возвышалась высокая городская стена из светлого камня. Та самая стена, которую он так часто видел в своих снах. Казалось, будто целая вечность миновала с того времени, как он видел ее в прошлый раз. Всего пара километров отделяла их от распахнутых настежь городских ворот с бурлящей внутри жизнью.

- Дождемся ночи, - сказал он.

- Зачем?

- Чтобы пробраться внутрь.

- Но ворота открыты. Зачем ждать?

- Затем, что тебя заметят. Я не могу рисковать.

- Не можешь рисковать мной? - спросила она, улыбнувшись.

- Считай так, если угодно.

- Уже считаю. Не волнуйся за меня. Я справлюсь.

И она действительно справится, раз говорит. В этом больше не осталось никаких сомнений. Они достигли ворот, когда уже совсем стемнело. Вместе с сотнями других людей, возвращавшихся с работ, они вошли внутрь на широкий, вымощенный желтым камнем проспект. Он лишь украдкой взглянул вперед, туда, куда вела широкая желтая улица, туда, куда он должен был добраться, после чего свернул в небольшой переулок. Тысячи людей брели по улицам, занятые своими мыслями, и никто даже не думал интересоваться двумя вымазанными в грязи чужаками. В одном из небольших строений не ощущалось никакой жизни. Это было что-то вроде склада, амбара, доверху забитого сухим сеном. Он вошел внутрь и опустился на один из небольших стогов у дальней стены. Она села напротив.

- Здесь наши пути разойдутся, - сказал он.

- Почему?

- Потому что дальше я должен пойти один.

Она понимающе кивнула.

- И куда ты пойдешь?

- Я пойду к нему, - ответил он.

- А что, если мне тоже нужно идти туда?

- Нет, тебе это не нужно. А если и так, то ты пойдешь своей дорогой.

- Бросишь меня на растерзание культа? - спросила она, улыбнувшись.

- Прекращай. Нет никакого культа. Ты это прекрасно знаешь, раз сумела дойти сюда. Если даже это вышло случайно, если это цепь совпадений привела тебя в город, то я не смогу тебе больше помогать.

- Выходит, что ты спас меня, чтобы бросить?

- Я спас тебя, чтобы ты услышала мою историю. Я расскажу ее тебе, а выводы ты сделаешь сама.

- Мы ведь договаривались, что я первая буду рассказывать.

- Извини, но времени на это не осталось.

- Да? Мне казалось, что времени у тебя достаточно.

- Мне тоже так казалось, - ответил он, - но, оказавшись тут, я понял, что мог ошибаться. Мне нужно идти. Как можно скорее. Он уже ждет меня, я это чувствую. Не могу заставлять его ждать.

- Ну что ж, если времени в обрез, то я готова слушать. Надеюсь, что будет интересно.

 

***

 

Имя. Я не знаю своего имени. Это так странно. Было ли оно у меня вообще? Или, может быть, я просто забыл. Такое возможно? Как можно забыть собственное имя? Я родился очень давно. Честно сказать, уже и не помню точную дату. Могу только отталкиваться от событий, которые происходили, когда я был маленький. И от истории, которую рассказывают мамы своим детям перед сном. Страшилки, которой пугают непослушных. О городе за высокой стеной, далеко-далеко на востоке. И огромном страшном драконе, живущем в своем замке посреди того города. Древнем существе, порождении адского пламени, порабощающем слабые умы, заставляющем сеять жестокость и убивать всех, кто отказывался подчиняться его воле. Тиране в сказочном обличии, пытающемся не дать человеку возродиться из пепла, заново построив свой разрушенный мир. Абсолютном зле, наводящем ужас под тенью своих огромных крыльев. Том самом зле, которое должно непременно пасть. Ведь добро всегда побеждает зло.

Если ты, как и все другие, считаешь, что сейчас идет война, то ты понятия не имеешь, что такое настоящая война. Сейчас мы как комар, который пытается ужалить спящего в воде бегемота. Да, комар не простой, а какой-нибудь малярийный, который переносит страшную болезнь. Но, во-первых, бегемот в воде, а во-вторых, будь он на суше, мы бы все равно не смогли проткнуть его толстую кожу. Аналогия вполне сгодится, потому что комар сегодня-завтра сдохнет, это неизбежно, а бегемот будет жить и дальше, даже не вспоминая о назойливом насекомом. И ничего с этим не поделать.

В то время это была война отчаявшейся кобры с молодым мангустом. И хоть мы стояли выше в пищевой цепи, у малыша был иммунитет к нашему яду. Информации тогда было гораздо больше. Имею ввиду, что наши миры были куда более тесно сплетены, чем сейчас. Снова и снова приходили разведданные с той стороны, и всякий раз они выглядели все более и более фантастичными. Я сейчас не говорю о культе, речь идет о развитии. Для нас отчего-то стало смыслом жизни разрушение, в то время, как они строили и развивались. Мы жили на самой настоящей помойке, обустраивали свои лачуги в разрушенных кварталах, питались чем попало, в то время как наши лидеры думали только о крови и мести непонятно за что. Я и сейчас не могу до конца понять, за что именно мы мстили.

Радиационный фон тогда был еще довольно сильным, так что лучевая болезнь косила слабых и еще не приспособлившихся без разбора. И при всем при этом мы продолжали вооружаться. Казалось бы, нужно было сперва задуматься о быте, чтобы у людей была еда и чистая вода, чтобы было где жить, чтобы дети, в конце концов, могли расти и учиться. Но вместо этого умирал каждый второй рожденный. Помню то место, куда выбрасывали мертвых младенцев. Для них выкопали специальную яму за городом, ну или тем, что от него осталось. Надо же, какая забота. Их не сбрасывали в общую могилу. И вот, видя все это, штаб получал картинки с дронов, на которых можно было видеть стройку. Да, они строили, восстанавливали города и села. Разумеется, это не показывали людям. Пойди объясни матери, у которой только что умер новорожденный младенец, задушенный пуповиной, что по ту сторону построили больницу. Нет, эта мать должна была быть уверенной, что ее ребенок умер из-за гребанного культа, что задушен он был ужасным драконом, прям его собственными лапами. Вот это нам всем и объявляли по громкоговорителям. Каждый полдень новая сводка с количеством погибших и раненных, считай живых трупов, потому что лечить их было некому. Да и незачем. Мне было лет пять. Помню, как каждый день приходил к столбу на площади, взбирался на каменную глыбу, отвалившуюся от башенных часов, и слушал, пропитываясь злостью.

Удивительно, как такое развитое общество по щелчку откатилось обратно к первобытному. Хотя, о чем это я? Совсем не удивительно. Все это развитие, весь этот прогресс вел к одному большому взрыву. Люди не придумали ничего лучше, чем взять одно из величайших открытий в истории и сварганить из него бомбу. Такой прогресс был обречен на провал. Как резиновая лента. Можно приспособить ее для чего-нибудь полезного, для охоты например, ля развития своего собственного тела, или для чего-нибудь еще. А можно просто растянуть ее посильнее. Да, она станет гораздо длиннее, чем прежде, но ясно ведь, что в итоге она отскочит тебе же в лицо.

Я рос с одной лишь мечтой. Чуть ли не каждую ночь во сне я пробирался в замок из этой страшной сказки и протыкал его сердце раскаленным копьем. Это стало навязчивой идеей. Естественно, что как только исполнилось пятнадцать, уже на следующее утро я стоял на проходной возле штаба.

За десять лет мало что изменилось вокруг. Да, началась кое-какая стройка, умирал теперь не каждый второй, а каждый четвертый ребенок, но это связано еще и с тем, что годных для службы молодых людей становилось все меньше, и, как следствие, полномасштабная война с боевыми действиями, наступлением и тому подобным больше не имела смысла. В добавок к тому, наша разведовательная техника начала отрубаться еще на подлете к их стенам. Все новые и новые отряды не возвращались обратно с трофеями, как бывало прежде, а просто не возвращались.

Яму с младенцами закопали и благополучно забыли. Мы вообще многое забывали. Никто не вспоминал о последних фотографиях с дронов, о которых уже знал каждый ребенок. На них был запечатлен огромный город с новыми зданиями, рынками и даже парком. Все это было лишь очередным поленом в костре ненависти. Что-то сломалось в людях. Жажда крови двигала каждым маленьким мальчиком и маленькой девочкой. Бессмысленная и беспощадная. Это потом я понял, что со временем это чувство стало банальной обидой, появившейся на руинах зависти. Почему у них все так? А мы в это время радуемся выкопанному на площади колодцу с чистой водой. Его копали целый год. И ведь ни у кого не возникало вопроса, если культ — это что-то плохое, то почему у них все так хорошо?

Позже я узнал, что несколько раз они пытались связаться с нашим штабом. Пару раз предлагали заключить мир. Естественно, об этом никто из простых людей и знать не знал. Штаб держал эту информацию в секрете. Еще бы. Как объяснить людям, что их родные десятилетиями умирали зря. Культ стал воплощением зла и продолжал обрастать все новыми и новыми сказочными подробностями. Доходило до откровенного абсурда. Дракону были нужны наши дети, ведь он питался кровью младенцев, а так как свои дети ему были нужны для пополнения рядов культистов, то он обратил взор на наших сыновей и дочерей. Абсолютное зло в виде древнего мифического существа.

На третий год моей службы, наше руководство решило сыграть ва-банк. Был разработан дерзкий план, по которому небольшой отряд проникал в столицу культа и совершал то, о чем мечтал каждый без исключения, взявший в руки оружие человек. Самый первый такой план из десятка подобных в будущем. У нас были фотографии города, по которым был построен макет в самых мельчайших подробностях. Решили ограничиться полутора десятками самых талантливых и самых жестоких добровольцев, обладавших всеми необходимыми качествами. И самое главное из них — всепоглощающая злость. Я был одиннадцатым в этом списке.

Хоть этого и не хочется признавать, но план был идеальным. Разумеется, в тех обстоятельствах. Мы день и ночь снова и снова повторяли все наши действия, доводя все возможные решения до автоматизма. У меня была методичка, написанная от руки корявым неразборчивым почерком, в которой приводились самые разнообразные варианты событий, и на каждый из таких вариантов несколько способов реакции. По истине фундаментальный подход. Лебединая песня. Единственное темное пятно в великолепном плане — его завершение. Из всего массива имевшихся данных так и не было ясно, что именно будет ожидать нас в завершении. Но что бы это ни было, каждый из пятнадцати смертников был готов совершить самое последнее нажатие спускового крючка.

Настал тот самый день икс. Руководство штаба в течении часа на плацу подпитывало нашу ярость высокопарными речами, после чего генералы обняли каждого из нас, и мы погрузились в вездеход, который должен был доставить нас к линии разграничения на востоке. Несколько долгих часов волнительной и напряженной тряски в кузове, и мы у стены высоченных пихт, знаменовавших начало земель, подконтрольных культу. Несколько дней мы шли через лес, основываясь на старых картах, составленных по пятилетней давности фотографиям с дронов. С того времени, когда они еще могли до сюда долетать. Чем дальше мы уходили, тем все менее оптимистичными были настроения. Где-то на пятый или шестой день у оного парнишки не выдержали нервы и он сказал, что мы просто пушечное мясо, что мы все непременно умрем там, в городе, или же еще до того, как доберемся туда. В общем, сказал то, что было на уме у каждого к этому времени. Геройский запал порядком поугас к этому моменту. Но, хоть, я уверен, каждый из нас думал в точности так же, как он, капитан обвинил его в дезертирстве и той же ночью расстрелял, бросив тело в какой-то канаве. Больше никто не смел сомневаться в успешности нашего похода, хоть никто из нас толком и не знал, куда и за чем именно мы идем. Этот эпизод во всех красках описывает положение дел в то время. Только злость имела значение. Никого не волновало, что там у тебя в голове. Если хочешь выживать тут, вместе с другими, то будь добр, злись на культ вместе с остальными такими же как ты.

По плану мы должны были раздобыть одежду. В идеале это должно было быть обмундирование армии культа, но на худой конец сошли бы и обычные шмотки. Наше грязное тряпье, разумеется, не подходило. Вот только, хоть на снимках было несколько поселений перед городскими стенами, когда эти самые стены уже показались впереди, нам не встретилось ни одной живой души. Очевидно, наш враг был не из глупых, и перенес все эти поселения на другую сторону, или же вовсе люди переселились в город. Место в этом колоссальном муравейнике хватило бы всем желающим. Так им не нужно было следить за тем, что происходит с этой стороны. Огромная каменная стена делала это за них.

Лес от города отделяло выжженное поле, все просматривалось на километры во все стороны. В на первый взгляд казавшемся идеальным плане появлялись все новые и новые несостыковки. В методичке не было ни слова об этой равнине, просто потому что пять лет назад тут были поля, засеянные пшеницей и с десяток амбаров и других хозяйственных построек. Пару дней мы провели на самой границе леса, отчаянно соображая, как именно следует поступить дальше. Помню, что смотрел на стены и удивлялся тому, что не было видно никакого движения. Ни стражи у городских ворот, ни дозорных, ни даже прожекторов, направленных на выжженное поле. Они просто не волновались, что мы можем прийти. Они совсем нас не боялись. Наверняка считали нас какими-то дикарями, не желающими выбираться из первобытного строя, копающимися в своей грязи и вполне довольными собственными сомнительными условиями жизни. Будто мы свиньи. А еще вернее — дикие кабаны. Ведь свинья безобидна, а кабан может напасть. Мне стало интересно, думают ли они вообще о нас. Хотя бы в половину от того, как мы думаем о них. Я очень в этом сомневался.

Дальше началось то, что я очень долго не мог сам себе объяснить. Гораздо позже мысль о своеобразном жертвоприношении появилась сама собой, объяснив все детали. Мы решили под утро, когда будет самое темное время, отправить в разведку двух бойцов, чтобы они осмотрели стену сблизи и нашли способ проникнуть внутрь. Когда пришло время просыпаться и выходить, один из добровольцев оказался мертв. Скорее всего, его укусила змея, штанина была задрана, а на коже были характерные следы укуса. Отнесли его подальше в лес и сбросили в глубокий овраг. Я вызвался занять его место. Долго пробираясь ползком по полю, где-то через час я наконец добрался до стены. Помню эту идеально ровную кладку гладко выточенного светлого камня, уходившую вверх на добрые пятьдесят метров. Двигаясь вдоль стены на корточках, чтобы оставаться незаметным, как будто я кому-то был нужен, через несколько минут я набрел на зловонный ручеек. Оказалось, что это ливневка, по которой с городских улиц стекает за стену вода. Само отверстие было очень узкое, но, очевидно, другого пути внутрь не было. Разве что попытаться обойти город, так сказать, со спины, но тогда была серьезная вероятность натолкнуться на солдат культа, ведь, скорее всего, они не выжгли все пространство вокруг города, в этом не было никакой необходимости. Оставалось только это отверстие, прикрытое металлической решеткой. Возвращался в лагерь я так же долго, уже светало. По приходу узнал, что еще одного солдата хватил приступ, вроде эпилепсии. Он умер, подавившись собственным языком. Мы прождали весь следующий день, обсуждая план, но мой напарник из своего дозора так и не вернулся. Уж не знаю, что там с ним произошло, но к моменту, когда следующей ночью пришла пора двигаться к стене, из пятнадцати бойцов, грузившихся в вездеход, осталось одиннадцать.

Дальше-больше. Было решено снять всю амуницию, так как в касках и жилетах в узкое отверстие под стеной было не пролезть. Тяжелое оружие вроде гранатомета, который мы стойко тащили по очереди все предыдущие дни, тоже пришлось бросить. Мы разделили запас пластиковой взрывчатки поровну между всеми и отправились в эту последнюю вылазку, все больше и больше казавшуюся бессмысленной. После череды смертей, во многом нелепых и каких-то необязательных, каждый из одиннадцати оставшихся был уверен, что наступает его последний день. Моральный уровень, так хорошо подогретый там, на плацу, теперь опустился до самого нуля.

Больше часа ушло на то, чтобы спилить металлические прутья решетки самодельным газовым резаком, предательски шипевшим в ночной тишине. Когда проход был открыт, я полез первым. Нужно было преодолеть всего метра четыре, но тоннель был такой узкий, что даже вдохнуть было тяжело, не то, что ползти. До сих пор помню этот запах сырости, который, судя по всему, навсегда остался в моем носу. А еще эту неизвестность, которая словно бы уменьшала и без того тесный лаз. Что ждало нас по ту сторону стены? В тот момент пришло осознание, что судьба нашей жизненно важной миссии впала в зависимость то того, сумеют ли все пролезть. Годы обучения для того, чтобы застрять в зловонной канаве под многотонной стеной. Так в итоге и получилось.

Я выбрался на темную пустую улицу. Вокруг не было ни души, город имел наглость позволить себе спать. За мной пролезли еще два бойца. И на этом все. Следующий застрял в тоннеле, вспоров себе спину об обломанную плиту перекрытия. Надо отдать ему должное, он не кричал, когда я сначала пытался вытянуть его на свою сторону, а потом протолкнуть назад. И даже когда пробравшийся сзади капитан велел прирезать его, он не проронил ни слова. Позже я долго размышлял о том, можно ли считать его смерть геройской. С одной стороны, он отдал свою жизнь в сложной ситуации, чтобы у остальных был шанс успешно выполнить миссию, а с другой, он застрял в тоннеле и пришлось убить его, чтобы могли пролезть остальные.

Долгие молчаливые минуты, тишина в которых нарушалась лишь глухим кряхтением и безостановочной возней, мы пытались вытащить мертвого застрявшего солдата, чтобы дать путь остальным. Несколько раз слышался треск камня и звук осыпающейся крошки. Абсурдность и комичность ситуации могла бы спровоцировать истерический смех, если бы от нее, этой самой ситуации, напрямую не зависели наши жизни. Вместо этого панический приступ заставлял все сильнее и сильнее дергать за безвольно болтавшиеся, скользкие от крови руки.

Наконец, мы вытащили распоротое практически надвое тело наружу. Посветив внутрь небольшим фонариком, я увидел, что плита, за которую он зацепился, теперь еще сильнее опустилась вниз, тем самым еще сильнее уменьшив и без того тесный проход. Несколько долгих минут мы переговаривались с капитаном, после чего было решено придерживаться плана. А в случае, если снова повториться нечто подобное произошедшему ранее, мы договорились разделиться. Мы трое, кто сумел попасть внутрь, будем продолжать придерживаться плана, а оставшиеся снаружи попробуют найти другой вход. Это буквально означало, что мы втроем были обречены. Хотя, если не обманывать себя, то и вдесятером нам тоже ничего особого не светило. Ритуал жертвоприношения был в самом разгаре.

В тоннель полез следующий боец, и стоило ему пробраться под нависшую каменную плиту, как та треснула и с глухим чавкающим звуком отвалилась, раздавив беднягу. Проход был закрыт. Тут стоило бы свериться со своей методичкой, так трепетно предусмотревшей все возможные варианты развития событий, но ее, как назло, не оказалось под рукой. Да и едва ли в ней было упомянуто нечто подобное. На что мы вообще рассчитывали? Как собирались совершить задуманное? Наша злость ослепила всех и каждого, кто в этом участвовал. Реальность же была жестока. И весила пару сотен килограммов, перекрывая теперь единственный возможный путь отступления.

Ситуация была беспросветной. Три человека, две автоматические винтовки на троих, три пистолета и два рюкзака со взрывчаткой. Достаточно, чтобы устроить небольшой переполох в спальном районе, но явно недостаточно для того, чтобы бороться с ужасным сказочным монстром, притаившимся где-то неподалеку.

Спрятав буквально разваливающегося на руках мертвеца, так кощунственно извлеченного из западни, в каком-то контейнере, похоже, установленном неподалеку для сбора мусора, мы перетащили этот самый контейнер к стене, чтобы кое-как закрыть лужи крови, и двинулись вперед по ночным хорошо изученным улицам. Чистым и просторным, до тошноты спокойным и умиротворенным. Вокруг не было ни души. Просто поразительное спокойствие для, в чем мы были абсолютно уверены, военного времени. Может это был комендантский час? Но тогда где патрули, блуждающие по улицам в поисках нарушителей? Нет, все было куда банальнее. Люди спали ночью. В своих чистых и облагороженных домах. А утром, проснувшись, отправятся по своим обычным делам, дети пойдут в школу, взрослые — на работу. И ни одной мысли о кучке грязных и злых дикарей, отчего-то решивших сделать смыслом своих никчемных жизней разрушение этого спокойствия. Стыдно было признаться самому себе в теперь уже очевидном — это спокойствие здесь, за стеной, и было причиной всей этой злости. Это была зависть, заточенная в какие-то уродливые рамки, исключительно ради самооправдания. Как это так? Они посмели построить благополучие на развалинах рухнувшего мира, без страданий, без упадка, без отката обратно к по сути первобытному обществу, где люди убивают друг друга за банку консервы? Той, содержимое которой еще пока не успело превратиться в радиоактивный камень, а было пока лишь радиоактивной жижей, которую еще можно было проглотить. Я помню это чувство, нахлынувшее на меня, тихо крадущегося по безлюдным улицам. Это было осознание тщетности своего существования, бессмысленности всего, что так отчаянно пытались наделить смыслом голоса из громкоговорителя, висящего на столбе посреди площади. Я злился. Злился на себя, на гребанный штаб с их глупой пропагандой, вбиваемой в мою голову с самого рождения, злился на каждого, кто спал сейчас в своей собственной постели здесь, за каменными стенами в нескольких метрах от меня. Злость буквально закипала внутри, снова и снова своим паром подбрасывая крышку. И я дал этой злости выход. Самым простым из возможных способов, даже не утруждаясь придумать что-то существенное.

Мы вошли в небольшой домик, как казалось ночью, стоявший на отшибе. Там, в ночном спокойствии и умиротворении, мы нашли мужчину, спавшего на обычной подстилке из медвежьей шкуры в самом углу. Уж не знаю, кто именно это мог быть. Тогда меня это совсем не волновало. Просто нужно было выпустить на волю эту злость, чтобы окончательно не сойти с ума. Вот такой вот легкий способ саморегуляции. Я перерезал ему горло во сне. До сих пор, опуская веки, я вижу, как закрываю одной ладонью его рот, а другой зажимаю рану, чтобы хлещущая оттуда кровь не залила заветную рубаху, которая мне пригодится завтра. Точно, как было написано в методичке. Забегая вперед, скажу, что это был первый и последний убитый мною человек, никак не угрожавший моей собственной жизни.

Но, вопреки ожиданиям, этот поступок не принес с собой облегчения. Напротив, стало только хуже. В кромешной тьме мы принялись наскоро стягивать с еще теплого мертвеца его одежу. Как самые настоящие дикари, забирающие трофей у поверженной жертвы. Естественно, что в ближайшие пару часов, до момента, когда пыльное стекло в окне не принялось стремительно светлеть, никто не смог уснуть даже на минуту. Мы просто сидели там втроем, в полной темноте. И молчали, даже не решаясь посмотреть друг другу в глаза. Абсолютное замешательство — вот, что тогда испытывал каждый из нас. Смерть, казавшаяся до этого момента чем-то героическим, теперь, стоя над нами, склонив свою сутулую спину, откровенно пугала, не давая дышать ровно.

Когда рассвело, и на улице послышались первые голоса, мы смогли отыскать в небольшой лачуге, выглядевшей точь в точь, как наше последнее пристанище, небольшой сундук с одежной. Ничего особого, обычное тряпье, очевидно, принадлежавшее трудолюбивому и непритязательному человеку. Вещи пахли маслом и дымом.

Мы долго стояли у двери, вслушиваясь в голоса снаружи. Казалось, что я слышу мысли своих спутников, и не уверен, что они сильно отличались от моих собственных. Но парни держались молодцом. Будь они послабее, скорее всего, уже бы давно паниковали. Это был последний раз, когда я видел их двоих.

Нацепив на плечо рюкзак со взрывчаткой и спрятав пистолет за пояс под свободную коричневую рубаху, я несколько раз глубоко вдохнул и открыл скрипучую дверь. Мы условились встретиться возле храма на главной площади, самого большого и высокого строения в городе, шпиль на куполе которого должен был быть виден из всех его концов, и каждый должен был пойти своей дорогой. В прямом и переносном смысле. Их дороги я так и не узнал. Моя же лежала через хитросплетения узких подстенных улочек, практически безлюдных. Иногда мне встречались местные жители, о чем-то увлеченно переговаривавшиеся, некоторые просто молча шли по своим делам, задумчиво глядя себе под ноги, другие одаривали меня улыбкой, вызывавшей недоумение и раздражение. Завидев впереди группу незнакомцев, инстинктивно хотелось прижать посильнее банку тушенки под майкой. Это все мышечная память шалила, действуя по заученному сценарию. Здесь же никому не было дела до меня, и даже будь под рубашкой та самая банка, наверняка она бы вызвала скорее жалость, чем зависть. В этом и состояла разница — в отношении к консервной банке.

Через несколько минут я вышел на широкую улицу, вымощенную желтым камнем. По обеим ее сторонам располагались торговцы овощами, хлебом и мясом. Они будто бы дразнили меня своим образом жизни, и вместо того, чтобы восторгаться изобилием, я все сильнее и сильнее злился. К этому моменту все так сильно запуталось в мыслях, что я уже не знал, что хорошо, а что плохо. Рамки градаций стерлись, слившись во что-то неприглядное и серое. Хотелось просто поскорее сбросить с себя этот груз. Анализировать и сравнивать больше не было сил, голова шла кругом от все новых и новых открытий. В одном можно было быть уверенным — это место не было похоже на пристанище отмороженных сектантов, каким его нам представляли с самого начала. Не было тут культистов, проповедующих свои еретические учения прямо на улицах, не было сотен безмозглых последователей культа, раскачивающихся взад-вперед в такт еретической молитве. Ничего этого не было. Был самый обычный город, такой, каким он должен быть, с такими же обычными людьми, совершенно точно ни с кем не воевавшими и, скорее всего, даже не знавшими о какой бы то ни было войне за этими стенами. Они именно что жили, а не выживали, возводя совой новый мир на развалинах давно канувшего старого.

Наконец, впереди вырос огромный храм, обвязанный строительными лесами. Десятки людей трудились над ним, облепив его стены будто муравьи сахарный кубик. И ни одного стражника, ни одной блестящей на утреннем ярком осеннем солнце кирасы, ни одного темно-синего плаща-накидки. Это все было похоже на невероятное везение. Неужели мне одному так колоссально повезло, что я добрался сюда, до самого конца, в полном одиночестве? Возможно ли такое везение в принципе? И если действительно возможно, неужели именно мне суждено осуществить задуманное? Все эти люди вокруг… Я должен лишить их чего-то важного. Впервые в своей жизни я сомневался. Осознание этого факта вызывало тошноту. По привитой с детства логике, каждый из них в полной мере заслуживал этого, но даже затуманенный годами пропаганды и безостановочного нагнетания взор все равно выхватывал из общей картины моменты, плотно осаживающиеся под самой коркой казавшегося непробиваемым сознания. Все больше и больше возникало вопросов о том, что именно правильно, а что — нет.

Я подошел к подножью храма, и за весь долгий путь никто так и не взглянул в мою сторону, будто бы меня тут не было вовсе. Строение стояло прямо на мостовой. Ни тебе гигантских ступеней, ни возвышенности, ничего, что могло бы приподнять его над остальным городом. Будто бы это был самый обычный дом, войти в который мог каждый желающий или просто проходящий мимо зевака. Да, дом очень большой, по всей видимости, под стать его обитателю. Иного объяснения этим размерам просто не было. Как не было и никакой резной двери наглухо закрытой изнутри на пудовый засов, ворот, увенчанных золотом, стражи, охранявшей покой обитателя… Тут не было ничего из того, что совершенно точно было в картинках, упорно дорисовываемых моим сознанием при разглядывании снимков с километровой высоты. Площадь с застенками храма разделяла только огромная черная арка, будто бы не пропускавшая внутрь солнечный свет.

От прежней решительности не осталось и следа. Она словно задержалась в минувшей ночи, у постели того бедняги, чью глубокую рану на горле я отчаянно пытался зажать свободной рукой. Все буквально кричало о том, что через несколько мгновений я столкнусь с тем, чем пугают маленьких детей, дабы те вели себя прилежно. Каждая замеченная деталь только подтверждала это снова и снова. И вот теперь эта арка. Глупо было ожидать дверь или ворота. В них просто не было никакой необходимости. Я просто шагнул внутрь тьмы. Поразительно, как ноги сами вели меня туда, хоть и желания идти становилось все меньше и меньше. Понимание того, что, по всей вероятности, это мои последние шаги, рождало желание растянуть момент на как можно дольшее время но они все шли и шли, не сбавляя темп. Высоченный свод уходил куда-то ввысь в кромешной темноте. Ни окон, ни каких-либо других источников света тут не было, а свет снаружи будто бы боялся проникать сквозь огромную арку за моей спиной, словно не решаясь нарушать покой этого самого настоящего склепа. Поразительно, но там буквально пахло величием и монументальностью. Собственное сознание снова и снова продолжало меня подводить, добавляя при каждом шаге новые детали. В звуках, в запахах, в ощущениях. Все чувства обострились, но их острие буквально рассекало абсолютную пустоту. Я замер. Ноги отказались совершать следующий шаг. То ли, наконец, подчинившись нервной системе, то ли, что скорее всего, просто достигли пункта назначения, приведя меня туда, куда должны были привести. Он был прямо передо мной. Тьма впереди шевельнулась, словно перевернувшись на другой бок, не обращая на мое присутствие никакого внимания. Здесь должна была появиться злость, та самая, закостенелая, такая привычная, вновь вспыхнувшая на углях возмущения. Почему так происходит? Все не может быть таким простым? И что делать дальше?

Я снял с плеч рюкзак, даже не пытаясь действовать тихо, и расстегнул молнию. Снова движение. Тьма совершенно точно смотрела на меня, я видел два ее глаза, устремленных внутрь моего стремительно рассыпающегося сознания, но смотрела как-то нехотя, будто бы едва проснувшийся человек спросонья наблюдает за кружащим вокруг комаром. Этот голос, я запомнил его, хоть и никогда не слышал.

- Человек разумный, - сказал он, будто снова отворачиваясь, - зачем ты здесь?

Было непонятно, нужно ли отвечать. И был ли это вопрос. А если и был, то обращен ли он ко мне.

- Ты пришел убить дракона.

Голос пытался вести диалог? Или же он просто говорил, извлекая ответы сам? Я щелкнул тумблер таймера. Оставалось только выставить время и запустить механизм.

- Тебе это больше не нужно.

Здесь снова должна была быть злость. Но ее больше не было. Вместо нее была лишь пустота. И вопросы, которые было так необходимо задать, прежде, чем все закончится. Но если все должно закончиться здесь и сейчас, то зачем тогда нужны ответы? И что я буду делать с ними, если больше не будет возможно их обдумать и понять то, что не понимает никто по ту сторону стены, о чем они могут лишь догадываться?

- Кто ты? - спросил я, выбрав тот из вопросов, который лежал на самой поверхности.

Тьма передо мной, наконец, пробудилась и встала, глядя своим невидимым всепроникающим взглядом прямо мне в лицо. Если все должно закончиться здесь и сейчас, то зачем ему отвечать? Затем же, зачем мне спрашивать?

- Ты собираешься убить того, о ком ничего не знаешь. Так поступает человек разумный?

Он просто стоял в паре метров впереди. Стоял и смотрел. И я ощущал его присутствие где-то внутри, глубоко в груди.

- Кем ты хочешь, чтобы я был? - снова спросил голос, - чью жизнь тебе будет легче забрать?

И снова я, отчаянно сжимающий рану на горле незнакомого человека. Я вижу это, будто сейчас нахожусь там, в небольшой лачуге у стены, полный злости и непонимания. А теперь я, вонзающий нож в плоть бойца, застрявшего в тесном тоннеле под стеной. Желающий попросить прощения, но приказ не позволял. Я, стреляющий из укрытия без разбора в сторону наступающего врага. Страх управлял пальцем на спусковом крючке. Страх не позволял смотреть в прицел и целиться в кого-то конкретного. Теперь я, сталкивающий с покосившегося, грозившего вот-вот окончательно сорваться вниз разрушенного балкона, мужчину из соседнего дома, только что надругавшегося над моей больной матерью. Я провожаю взглядом его, падающего в пустоту, желая видеть это падение снова и снова. Ликующий от чувства справедливости и от утоленной жажды мести. Теперь я смотрю, как перекрестье оптического прицела находит голову мирно пьющей у реки косули. Глубоко выдыхаю и, как только перекрестье замирает, нажимаю на спусковой крючок. Громкий выстрел, и падающее замертво животное. Я — маленький ребенок, сворачивающий шею пойманной крысе, предвкушающий долгожданный сытный ужин. Я, наступающий на жирного таракана, просто проползавшего мимо. Просто так, ни о чем не задумываясь… Я, поглощаемый пламенем взрыва, вместе с огромным мифическим созданием. Вместе с ним в одном пламени, наши несоизмеримые тела сливаются в единую обугленную массу, впитывая в себя все новую и новую материю из бурлящего в хаосе окружения. Калейдоскоп сменяющих друг друга образов таял в пламени, поглощающий сам себя. Именно так все должно было закончиться, и именно с этого все должно было начаться.

- Это сложно для человека разумного, - голос в моей голове разорвал хитросплетение картинок, бесцеремонно прекратив этот яростный поток образов, - я понимаю.

И он понимал. Даже не слыша моих слов, он понимал мои мысли. Возможно ли, что в этой тьме скрывается монстр? Возможно ли, что это именно он сейчас стоит напротив и с интересом наблюдает за ходом моих терзаний? Нет, это похоже на самообман, ведь он явно делал это без особого интереса. Но если это действительно он скрывается там, в непроглядном мраке, то почему не убил меня, почему не устранил опасность? Есть ли опасность? Представляю ли я, стоящий в пустоте с рюкзаком, набитым взрывчаткой, способной разнести на осколки все это загадочное мрачное место, хоть какую-то угрозу для него? Возможно, что и это тоже лишь иллюзия. Я вижу его глазами весь мой путь. Вижу тряску в вездеходе, скитания по лесу, вижу раскинувшееся передо мной выжженное поле и вздымающуюся над пустошью огромную каменную стену. Теперь я вижу, как маленький человечек ползет сквозь узкий тоннель под многотонной каменной глыбой, как входит в дом и выходит из него. Как проходит сквозь толпу людей на главной улице города, вымощенной желтым камнем, и как погружается во мрак огромной арки этого мрачного дворца, отдавая себя в распоряжение тьмы. Нет, не было никакой угрозы для него. Вне зависимости от того, нажму ли я кнопку, на гладкой поверхности которой сейчас замер мой палец. Он действительно понимает. Гораздо лучше, чем понимал я сам.

Вопросы. Они все не давали покоя, если о покое здесь, в этой ситуации может идти речь. Бывает ли покой в предсмертные мгновения? Если только это не смерть во сне. Смерть — единственный выход. В какую бы дверь я не решил в итоге выйти, она ждала меня за каждой из них. Но увидев все это, заглянув в замочную скважину только одним глазком, я за какой-то миг изменился до неузнаваемости. И, что было самым главным — это изменение было таким естественным, таким разумеющимся, будто я шел сюда только лишь за ним. Сейчас, в это мгновение не было никакой разницы, кто именно смотрит на меня из кромешного мрака. Главным было лишь то, что он смотрит, а значит все не должно заканчиваться. Все должно начаться. Осознание абсурдности и пустоты прожитых лет накатывало все новой и новой волной. Сейчас я понимаю, что, вероятнее всего, это был самый обычный страх. Банальное отсутствие решимости, которой мы все так гордились, находясь далеко за стеной. Но сути это не меняло. Жизнь в тот момент обрела совсем другой окрас. В одночасье, из грязно серой полосы с редкими вкраплениями тошнотворно красного, она стремительно разрасталась в необъятное пространство, где присутствовали абсолютно все цвета радуги в самых разных вариациях и сочетаниях. И он видел все это, даже не смотря в мою сторону. Возможно, что именно он делал это со мной, раздвигая рамки зашоренности и закостенелой ограниченности собственными руками… Или лапами. Это не было важно в тот момент. Пусть это был он, пусть я, сам того не заметив, позволил существу из детских страшилок распоряжаться моим сознанием словно голым холстом, на котором вдохновленный художник ваяет свое произведение искусства. Это не имело значения. Значение имела только жизнь. Та самая, которую я прежде даже не замечал, и которую с такой легкостью отнимал, порой даже наслаждаясь этим кошмарным процессом.

Я видел его, город, с высоты птичьего полета. Росший, будто на дрожжах. Из маленькой деревеньки постепенно разраставшийся и расцветавший. Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей счастливо живут свой короткий век в пределах его высоких стен, все выше и выше поднимающихся к небу. Еще секунда, и стена, так высоко и так величественно возвышавшаяся, начала таять. Мгновение, и еще уж не было. В ней просто больше не было необходимости. Люди высыпались из пределов огромного города, строя все новые и новые районы повсюду вокруг. Люди счастливы. Они строят будущее для своих детей, не задумываясь, что сами они это будущее уже не застанут. Им на смену приходят их дети, затем приходят внуки и правнуки. По небу проплывают огромные машины на невероятных скоростях. Затем эти машины устремляются вверх, к звездам, туда, куда когда-то мечтали улететь наши предки… И все имеет смысл. И нет никакой злобы, никакой обиды, никакой вражды. Только стремление в будущее. От рождения и до момента неизбежной смерти.

- Ты — человек разумный, - снова голос из мрака взорвал гудящую тишину, так до сих пор и не издав ни единого звука, - я видел это уже давно. Ты получил свои ответы. Но тебе этого недостаточно.

Я не заметил, как убрал руку с кнопки в расстегнутом рюкзаке. Картинки стремительно ускользали, как бы я не старался их задержать, дабы заглянуть еще немного дальше.

- Ты дракон? - спросил я, бросив рюкзак на пол.

- Ты хотел бы, чтобы я им был?

- Я хотел бы понять.

- А что, если ты не можешь? - ответил голос.

- Тогда я хотел бы иметь такую возможность.

- Что, если для этого тебе потребуется вечность?

- Тогда мне нужна вечность.

- Это то, о чем ты просишь? Ты просишь у меня вечность, человек разумный? Она тебе нужна? - спросил голос.

- Ты можешь мне ее дать?

- Я могу абсолютно все, - ответил он равнодушно.

- Если ты так могущественен, зачем тебе заботиться о нас?

Монстр во тьме будто задумался над моим вопросом. Я все еще не видел его и не мог видеть, но я чувствовал, как он медленно движется из стороны в сторону, словно размышляя над моим вопросом.

- Возможно, - сказал он, - я могущественен именно для этого. Я дам тебе то, что ты просишь. Но ты проклянешь меня за этот дар, ибо то, что ты хочешь — не дар, а проклятие.

- Как вечность может быть проклятием? Я увижу, как человек возродится. Станет тем, кем никогда бы не стал, не переродившись в огне.

- Ты не увидишь, - ответил голос.

- Почему?

- Потому что видеть можно лишь со стороны. Ты не увидишь всего этого, человек разумный. Как нельзя увидеть воздух, находясь в нем. Вместо этого ты возненавидишь меня за проклятие, на которое я тебя обрек. Но ты все равно примешь этот дар, хоть и уже успел все понять. Я дам тебе вечность, которую ты просишь. Я даже дам тебе возможность увидеть и понять, хоть ты ее и не просишь. Но я все равно уже знаю, чем все это закончится. И ты вскоре это узнаешь. Так устроен человек. Величайший дар он непременно превратит в омерзительнейшее проклятие. Знай, твоей вины в этом не будет. Мы видели это прежде. Именно поэтому я сейчас здесь. Чтобы изменить ход вещей. Сейчас я это вижу. Только теперь я понял. Благодаря тебе, человек разумный. Возможно, что именно с тебя я и начну. Возможно, что на тебе это и завершится. Я могу лишь предполагать.

Я видел ход его мыслей точно так же, как он видел ход моих. Даже не заметил, когда это началось. На ставшей огромной поляне моего разума прорезались первые ростки, которым предначертано стать красивыми цветами. Или отвратительными сорняками. Только я решу, что именно мне на ней, этой поляне, взрастить. Пустые прогалины вопросов среди уже взращенной травы стремительно заполнялись ростками ответов. Все складывалось буквально на глазах, не имевших к происходящему никакого отношения. Они, глаза, больше не были мне нужны. И чтобы разглядеть того, кто сейчас стоит напротив в темноте, мне больше не нужно было, чтобы солнечный луч, отражаясь от его тела, создавал его видимость. Я видел его. Так, как никого никогда не видел прежде. Мы были одним целым, как и все другое вокруг, все предметы, стены храма, тысячи людей снаружи… А потом все резко ушло. Так же неожиданно, как и возникло, снова погрузив меня во мрак. Остались лишь очертания. И память. Я помнил это чувство, помнил, как ощутил течение жизни в каждом живом существе , как огромный, по истине колоссальный внутренний мир стоявшего напротив тесно переплетался с каждым человеком, с каждым животным в этом городе. Возможно, он не был драконом. А может и был им. Но человеком его тоже нельзя было назвать.

Я все ждал, когда не останется ничего из только что увиденного. Но тени так и остались внутри. Мне снова стали нужны глаза, чтобы видеть, и руки, чтобы ощущать, но уже совсем не так, как были нужны прежде. Как это было прекрасно — быть им. Хоть на секунду, на короткое мгновение погрузиться в его мир, понять его мотивы, испытать его надежды.

- А теперь иди, - произнес он, снова ложась на пол и отворачиваясь от меня, - до встречи, человек разумный. Наслаждайся вечностью. До тех пор, пока еще можешь ею наслаждаться.

Я развернулся и медленно двинулся к арке, все еще стараясь свыкнуться с тем, что мир вокруг изменился. Или же мир вокруг ощущал, что изменился я сам.

Я ушел. Сначала из темного храма. Затем из города, словно нарочно игнорировавшего мое присутствие. Все дальше и дальше на восток. Через лес, через горные хребты и бескрайние степи. Сквозь ледяную зимнюю стужу и ошпаривающий летний зной. Сквозь снег и пески до самого конца этого покинутого мира. И там, стоя на самом краю, заглядывая через него сквозь водную гладь я осознал то, что мне было даровано. Помню как стоял на песке, и холодная вода обдавала мои босые ноги. Снова и снова прибой накатывал, словно пытаясь забрать что-то очень нужное и тут же унести это с собой в глубины океана. Вероятно, он думал, что возьмет что-то у меня, не замечая, что сам при этом отдает столько же. Именно стоя на том пляже я ощутил каждую каплю в бескрайнем океане. И понял, как мы с ним похожи.

Песок, медленно и осторожно окутывавший мои ступни тоже показался мне родным. Я отошел от береговой линии и ощутил то же самое, ступая на холодную почву. Через смятые травинки я увидел дерево. Через него увидел следующее. Потом еще и еще, пока, наконец, весь полесок не отозвался на мой зов, обратив на меня свой незримый взор. Такое знакомое чувство. Оно напомнило то самое, что я ощутил, стоя в темном храме в момент, когда наши сознания соединились. Это было не то же чувство, гораздо более частное, но очень похожее на него. Я чувствовал жизнь, ощущал ее течение во всем вокруг, ведь ею была наделена каждая часть окружавшего меня мира.

Несколько дней я сидел на том берегу, пытаясь осознать происходящее со мной. Но осознать такое невозможно. По крайней мере до тех пор, пока я оставался человеком. Можно было лишь принять этот дар. Это был невероятный дар, и одно для меня оставалось загадкой — почему он назвал это проклятием? Тогда подобное определение казалось ошибочным. Мог ли он ошибаться? Выходит, что мог. А если мог, то и во мне он тоже мог ошибиться. Возможно ли, что он даровал мне частичку своих знаний, не подумав, что, возможно, я их недостоин? Мог ли заблуждаться на мой счет, рассчитывая, что я пойму происходящее и использую его правильно? Или же не было никакой ошибки, и точно так же, как я с его помощью заглянул далеко вперед, он смог заглянуть в мое будущее? Поразительно, как я мог думать еще недавно, что получил все ответы? Ответы лишь порождают новые вопросы. И чем больше ответов ты получаешь, тем больше вопросов задаешь. Будто бы нельзя остановиться, один раз спросив.

В любом случае, даже если все действительно обстоит именно так, даже если он ошибся, выбрав меня, сидя там, на песчаном берегу холодного спокойного океана, на самом краю этой переродившейся земли, я пообещал себе, что использую полученный дар, чтобы изменить этот мир. Сделать так, чтобы он был похож на мир из грез, увиденных мной в храме. Сделать все от меня зависящее, чтобы это будущее настало. Как будто бы от меня действительно могло зависеть его наступление. И я отправился обратно, твердо зная, с чего нужно начать.

Обратный путь был невероятен. Если сказать, что когда я шел на восток, то все еще был слеп, то обратно я шел прозрев. Даже не нужны были ориентиры для того, чтобы найти дорогу. Время просто перестало иметь для меня прежнее значение. Если до своего преображения я плыл по его течению, уносимый вперед к неминуемому концу этой реки, то теперь я будто бы вышел на берег, отойдя от бушующего потока достаточно далеко, чтобы даже не слышать его шум. Каждую жизнь вокруг себя я отчетливо видел, стоило ей немного шевельнуться, будь то маленькая травинка или сидящая на ней божья коровка, белка, замершая на стволе дерева или само дерево, служившее ей домом. Только тогда, пробираясь через мерно вздыхающий лес, я осознал, что больше не испытываю чувства голода и жажды. Чем дальше я отходил от реки времени, тем больше понимал, что необходимость во всем том, что нужно человеку для банального выживания, мне становилась чужда. С каждым новым шагом я преображался в нечто новое, совершенно не похожее на то, чем или кем я был прежде. И в моем распоряжении была целая вечность для того, чтобы понять, кем именно я теперь стал.

В одну из таких ночей самопознания я ощутил подбиравшегося ко мне хищника. Это был волк. Только на мгновение промелькнули отголоски такой казавшейся обычной для подобных ситуаций паники, но стоило мне обратить на него свой взор, увидеть голод, служивший его главным мотивом, как в голове возникло странное желание попросить его. Я просто попросил его пройти мимо, и он услышал. Жизнь, частью которой я всегда был, теперь становилась подвластной моей воле, нужно было только правильно подбирать слова и знать мотивы.

Ощущение обретенного могущества пьянило, но я гнал его от себя, снова и снова повторяя цель, которую выбрал. Не так этот дар стоило использовать. Я не мог разочаровать его так рано, доказав, что он ошибся, выбрав именно меня. Наверно об этом и шла речь, когда он говорил, что знает, чем все закончится. Должно быть именно так и повел бы себя человек, обретший силу. Но я — человек разумный, ведь так он меня называл. Не будь я разумным, то не добрался бы так далеко.

Время растворилось, не знаю точно, сколько именно длилось это мое путешествие в перерождение. Оно словно сжималось и расширялось в зависимости от того, хочу ли я ощущать его течение. Будто бы когда я подхожу к этой реке чуть ближе, то начинаю ощущать ее течение, но стоило мне снова отдалиться, как оно и вовсе останавливалось. Вполне вероятно, что я шел месяцы. А может даже годы.

Человеческая жизнь выглядит иначе, чем любая другая. Это я понял, когда впереди замаячил патруль. Она была гораздо более обширной, чем даже жизнь волка, ведомого лишь инстинктами. Тут было гораздо больше всего, и устроено все гораздо сложнее, так, что найти те самые мотивы, руководящие поведением, было очень и очень непросто. Этому нужно было учиться, чем я и занимался годы напролет.

Я вернулся туда, откуда ушел очень и очень давно. Но ничего не поменялось. Патруль стал ушатом холодной воды. В мимолетные часы своих размышлений я надеялся, что, вернувшись назад, увижу давно назревшие перемены. Ничего не произошло. Хотелось узнать, сколько именно времени прошло, но приближаться к поселению было нельзя. По крайней мере до тех пор, пока не разберусь с тем, как правильно нужно было взаимодействовать с человеческим сознанием. Ведь стоит мне объявиться, меня либо убьют как чужака или шпиона, либо, если я расскажу кто я давно позабывшим о моем существовании людям, как дезертира, не выполнившего задание. К сожалению, ничего не изменилось за время моего отсутствия.

Помню, как это случилось впервые. Сидя средь деревьев на земле, должной быть холодной в предрассветных заморозках, я в очередной раз разглядывал не самый объемный внутренний мир одного из охотников, блуждавших вдоль реки в компании себе подобных убийц. Это стало навязчивой идеей — понять человека, вычленять из общего пространного хаоса крупинки мотивации, явлений, побуждающих его действовать так, а не иначе, и уже на основании этих крупиц предугадывать его следующие слова или действия. Было очень сложно, особенно это давалось тяжело с людьми с богатым внутренним миром. Разумеется, ограниченно богатым, ведь речь идет о самых простых обитателях этого медленно умирающего поселения, точно таких же, каким был когда-то и я сам. Я видел, как они вышагивают по замерзшей земле, как неумолимо сохраняется их жажда крови, утолить которую они сюда и пришли. Один выдох, одно движение указательным пальцем, и жизнь обрывается, даже не поняв, что именно произошло. Невероятные равнодушие и хладнокровие. Знали бы они, эти снабженцы и добытчики, какую красоту разрушают, сами того не понимая. Даже у маленького насекомого я научился видеть внутренний мир, замечать, как инстинкты вынуждают его совершать действия, над совершением которых оно не может задумываться. Как лягушка убивает муху, точно так же человек убивает оленя. Естественных ход вещей. Ведомый своими инстинктами, он забирает жизнь, чтобы немного продлить свою. Но не в этом случае. Этот человек любил забирать жизнь, и неважно было, зачем именно он это делает. Смысл состоял именно в действии.

Я следил за ним, за его шагами, пытаясь понять. Связь постепенно ослабевала по мере их удаления, и чем дальше они уходили вдоль реки, тем сложнее было сохранять концентрацию. Наконец, когда стало невыносимо тяжело, и возникло ощущение, что силы на исходе, я отпустил его и тогда увидел себя со стороны. Видел сидящего на земле мужчину, ничуть не изменившегося внешне с последнего раза, когда я смотрелся в зеркало. Кроме разодранной и перепачканной одежды и порядком отросшей редкой бороды, хватавшейся за стебельки роста в момент моего сближения с потоком времени, никаких изменений не было. Он, то есть я сидел, скрестив ноги и закрыв глаза между тремя высокими соснами, лоб,щеки и спутанные волосы на голове и подбородке были покрыты инеем. Тогда я ощутил испуг, впервые за очень долгое время я оцепенел. А потом понял, что не могу цепенеть, так как тело, способное на подобную реакцию, сейчас сидит в паре метров передо мной. Сам же я был бесплотным. Так хорошо помню те ощущения, испуг, любопытство и удивление вместе образовали нечто очень странное. Я точно знал, что могу легко вернуться внутрь своей оболочки, но вместо этого я просто парил в воздухе и смотрел, замечая все новые и новые детали. Желание узнать, как далеко зашло время в течении моего странствия стало еще сильнее, потому как, если судить по внешнему виду, то минули годы, в которых я совершенно не принимал никакого участия. Обойдя несколько кругов вокруг самого себя, я осторожно потянулся отсутствующей рукой и коснулся замерзшего лица. Через мгновение легкие наполнились холодным воздухом а глаза судорожно заморгали. Ощущение, будто вынырнул из-под воды, пробыв там достаточно долго.

Как только я ощутил присутствие человека в следующий раз, то сразу же повторил свои действия. Любопытство вело меня вперед. Любопытство и осознание вечности, в которой я пребывал. В этот раз я вернулся вместе с патрульными в город. Так странно было очутиться там вновь. Внутри, как я и предполагал, ничего не изменилось. Все те же развалины, развалившиеся еще сильнее, все те же готовившиеся к неизбежному испытанию очередной зимой люди, все та же злость, подогреваемая на конфорках все того же громкоговорителя на площади. Я просто медленно летел по узким безлюдным улочкам, заглядывая в светившиеся окна, пытаясь отыскать хоть кого-то знакомого. Но в каждом окне были только незнакомые мне люди. Новые действующие лица в прежнем бессмысленном представлении. Так, вдоль полуразрушенных зданий, я добрался до дома, в котором жил сам. Там наверху, в одном из окон горел дрожащий свет. В том самом окне, из которого я сам часто смотрел, как по улицам проходит патруль солдат в полной боевой экипировке. Оперевшись на потрескавшийся подоконник, я мечтал, что однажды сам буду среди этих могучих воинов, защитников нашего спокойствия. Взлетев на этаж, я очутился в знакомой квартире, которую от лестничной площадки отделял лишь плотный занавес из полиэтилена, призванный удержать внутри так тяжело добывавшееся тепло. Внутри вокруг костра в построенном мной камине сидели совершенно незнакомые мне люди. Двое взрослых, мужчина и женщина, и двоих маленьких детей, тянущих свои крохотные ручки к дрожащему пламени. Обойдя их, я остановился у дальней стены, на которой в детстве рисовал золой причудливые картины. Тут еще остались их отголоски, кое-где сохранились обрывки рисунков, но их прикрывал большой настенный календарь, нарисованный на листе картона. Некоторое время я вглядывался в цифры, осознавая, что с момента, когда я находился тут в последний раз, прошло больше одиннадцати лет.

Через несколько повторений путешествие вне собственной оболочки стало чем-то обычным. Я мог проводить дни напролет, расхаживая по поселению, знакомясь с новыми обитателями, пытаясь разыскать старых знакомых, оставаясь при этом в лесу, на все том же месте между тремя старыми соснами. Со временем, я научился ощущать жизнь гораздо острее, даже в бесплотном состоянии я мог чувствовать ее течение в разных уголках города. Единственное, что никак не удавалось — прикоснуться к человеческому сознанию в таком состоянии. Всякий раз, когда передо мной представал внутренний мир находящегося рядом человека, стоило протянуть руку, как силы мгновенно покидали меня, и возникало желание вернуться обратно в замерзающее тело. Некоторые мотивы были видны даже со стороны, особенно, если они подпитывались сильной эмоцией. Например — злобой, что происходило чаще всего, а еще отчаянием, страхом, даже любовью. Мог ли я снова испытать это чувство? Тогда меня это не сильно заботило, но очередной вопрос отложился где-то глубоко внутри, не торопясь пускать свои ростки, очевидно дожидаясь подходящего момента.

Тень огромного монстра из сказок продолжала витать повсюду, подпитывая древние как этот мир предрассудки, и рождая все новые и новые, еще более абсурдные. Было очевидно, что это не изменится. По крайней мере до тех пор, пока работает выгодная отдельным личностям пропаганда, с детства вещающая о мифическом зле, порабощающем и подчиняющем умы непосвященных людей. Поразительное зеркальное искажение фактов, так благополучно посеянное на благодатной почве из страданий и лишений. Я тогда задавался вопросом, почему он не изменит все? Ведь он точно мог это сделать без особого труда. Но отчего-то не делал. Вероятно, на это были свои веские причины. Вероятно, это должен был сделать я сам. Возможно, именно для этого я и вернулся. Не бывает ответов на все вопросы. Каждый новый ответ порождает следующую задачу, требующую поисков и усилий.

Снег успел полностью растаять, а земля покрыться изумрудной травой, когда я ощутил, что пришло время действовать. Удивительно, но все прошло гладко. Гораздо проще, чем я предполагал. Большинству встреченных людей я не был знаком, а для тех, кто когда-то меня знал, изменения во внешности, а так же их собственная память, привыкшая прятать незначительные воспоминания куда-то очень глубоко, сделали свое дело, оставив вернувшегося спустя десятилетие человека, считавшегося всеми и каждым мертвым, практически незаметным. Если же кто-то проявлял повышенный интерес к моей персоне, то не составляло особого труда убедить его, что я не представляю абсолютно никакой ценности, чтобы тратить на меня свое время.

Поселился я на окраине, в одном из разрушенных и покосившихся малоэтажных строений. В этой части города не было ни электричества, ни воды, за которой нужно было идти к одному из колодцев ближе к площади, и обитали тут в основном самые низшие слои и без того не самого интеллигентного населения. Большую часть составляли любители разного рода грибов, в обилии произраставших в здешних лесах и формально считавшихся запретными для употребления. Пристрастие к веществам превратило немногочисленную касту в своего рода отшельников, живых трупов, выжидающих проход патруля, чтобы отправиться на поиски ставших жизненно необходимыми растений. И никому не было дела до того, что именно тут происходит. Если ближе к центру жизнь можно было назвать более или менее цивилизованной, люди хотя бы работали, кто как мог, обеспечивая какое-никакое общее благосостояние своим трудом, то здесь на окраине укоренился первобытный строй. Ночами измученные голодом местные жители рыскали по мусоркам в поисках пропитания, слоняясь по улицам словно призраки, а дни проводили в своих галлюциногенных путешествиях. Идеальное место для того, чтобы остаться незамеченным.

Ежедневно нужно было выходить в город, чтобы примелькаться жителям. Я бродил по улицам, пытаясь отыскать отсутствующие изменения, слушал вместо с сотнями жителей на площади новости, вещаемые из ржавого громкоговорителя. Стало ясно, что активная фаза войны давно завершилась. У местного военизированного начальства не осталось ни средств, ни людского ресурса, чтобы вести полноценную войну. Между тем, все чаще и чаще звучали новости о столкновениях с мародерами, рыскающими среди развалин старых безлюдных городов. Так в повестке все чаще значились негодяи и бандиты, желавшие полакомиться за чужой счет и, наверняка, подготовленные и вооруженные культом, все никак не жалеющим оставлять в покое угнетенный народ. Разумеется, всякое отсутствие какой-либо дополнительной информации, а так же критического мышления у людей, заставляли верить каждому услышанному из рупора свободы слову. Зло никуда не делось, и оно не успокоится, пока мы наконец не нанесем по нему решающий удар.

Большинство работающего взрослого населения было занято на производстве боеприпасов и оружия. При этом само оружие было под запретом, и людей, у которых его находили, незамедлительно и жестоко карали. Штаб, ставший по сути единственной и несменяемой властью, всячески старался избежать хоть какой-то вероятности бунта. Именно поэтому никто не интересовался жизнью на окраинах, будто бы им было выгодно, чтобы определенная часть молодого населения пребывала в прострации вместо того, чтобы задавать вопросы и требовать перемен.

Зависимость — она как болезнь. Как обычная запущенная простуда, неминуемо ведущая к воспалению легких и, как итог, к мучительной смерти. Я решил начать с малого. Живший в развалинах по соседству парнишка стал своего рода экспериментом. День и ночь я изучал его внутренний мир, пытаясь повлиять на мотивы его поведения. Что удивительно, он отчаянно сопротивлялся переменам, отказываясь принимать логику, которую ему пытаются навязать. Так сильно было желание хоть ненадолго покинуть это ужасное место. И цена была совсем неважна, тем более для еще совсем молодого человека, никогда особо не задумывающегося о возможных последствиях своих решений. Он так крепко вцепился в эту возможность мнимой свободы, что в какой-то момент я решил оставить затею с перевоспитанием и переключиться на что-то другое. Но однажды вечером он вышел пошатываясь из своей конуры и, пройдя несколько шагов в привычном направлении, остановился. Я ощутил тогда, что смог исцелить его, что логика возобладала над сиюминутными моментами мнимого счастья, в поисках которых он еженощно бродил по лесу, будто настоящий зомби, вместе с другими отщепенцами. Не преувеличу, если скажу, что впервые за долгое время испытал радость в тот момент. Именно тогда я понял, что всемогущее мифическое существо из мрачного сказочного замка не ошиблось, выбрав меня из всех остальных людей. На долгие годы я забросил эти сомнения, снова и снова убеждаясь в собственной исключительности, исцеляя и преображая окружавших меня людей, при этом всякий раз напоминая себе, что могущество, полученное мною в дар, должно служить во благо. Я сохранял живыми все воспоминания о сказочном городе будущего, где человек существует не для того, чтобы прожить как можно дольше, а для того, чтобы окружающим его людям, а так же тем, кто придет после них жилось лучше. Идеальный мир тогда казался вполне достижим.

Крупица за крупицей я строил свой идеальный мир, давая людям мотивацию для жизни, для совершенствования и развития. Не все получалось, но я старался быть для людей тем, кем он являлся для своих последователей. Один исцеленный разум уже был великим свершением, и таких свершений за годы набралось очень много.

Настал час, когда пришла пора глобальных перемен. Люди вокруг все больше думали о созидании, они восстанавливали и строили, делились друг с другом своими припасами, обустраивали свой быт. Помню, как в соседних домах, укрепленных и возведенных заново, начало появляться электричество. Как заваленные обломками улочки были расчищены, а потом перекопаны укладчиками водопроводных труб. Как под ногами появился обработанный камень, а в окнах горел свет, озаряя до этого мрачную картину ночного города. Лишь одно оставалось неизменным — по-прежнему вещавший громкоговоритель. Естественно, властям все меньше нравилось происходящее. Решив действовать снизу, я лишь несколько раз посещал в своих бестелесных ночных странствиях огороженную высоким забором территорию штаба. Я тогда думал, что будет правильнее менять жизнь каждого отдельного человека, вместо того, чтобы ломать всю систему. Такие изменения, в конечном итоге, должны были привести к чему-то масштабному, что не решишь навязываемой сверху волей. Мотивы этих людей мне были вполне понятны, власть одурманила их разум, а мифологизация мнимого врага давала им единственный шанс удержать ее, заставляя с ее помощью работать на оружейных производствах. Они просто не могли отказаться от власти и готовы были на все, чтобы ее сохранить. И хоть время перестало иметь значение для меня, но у обычных жителей оно было ограничено. Наверно, я не до конца еще отбросил такое привычное человеческое начало, и, вероятно, мне хотелось, чтобы люди видели, как стремительно в их жизни приходят перемены. И, в конце концов, тот, чьему примеру я пытался следовать, отчего-то занял место в своем храме, позволив возвести себя в ранг божества, вместо того, чтобы, как я, действовать со стороны. Какие у него были мотивы на это? Хотелось бы задать ему этот и еще множество других вопросов, но за невозможностью сделать это, мне пришлось двигаться на ощупь. Рисковал ли я? Если и рисковал, то только лишь своими планами и их исполнением.

Я принялся за людей в штабе, каждую новую ночь стараясь убедить их беззащитный разум в том, что на самом деле является правильным, а что таковым не является. Но это было очень сложно, тем более, что приходилось делать это вполсилы, лишившись материальной оболочки. Там было десять человек, представлявших собой что-то вроде верховного совета, которые коллективно решали важнейшие вопросы, обычно ограничивавшиеся лишь какими-то темами, касающимися военных и связанных с таковыми дел. Если им и было дело до жизни обычного поселенца, то лишь в свете пользы, которую он может принести армии. От этой самой армии к тому моменту уже толком ничего не осталось. Несколько небольших подразделений быстрого реагирования, да патрульные отряды. И все они были заняты лишь мародерами, создавая видимость активной деятельности. Старое оружие стремительно устаревало, а новое не могли создать из-за нехватки средств и материалов. Рано или поздно этому всему бы настал вполне естественный конец, но каким именно он будет было невозможно предугадать. Слишком уж отчаянно эти люди вгрызлись во власть. Власть иллюзорную. Да, разумеется, они жили совсем не в тех условиях, в которых жили обычные поселенцы. У них не было нехватки в продовольствии и энергоресурсах, так дорого обходившихся обычным людям. Обычные атрибуты сытной жизни на страданиях и костях. Так сильно это напоминало средневековый феодализм, только в извращенной форме.

Я смог достучаться до некоторых из них, смог, по крайней мере, убедить их в необходимости перемен, объяснив, что не заботясь о людях, они, в конце концов, потеряют свою власть над ними. Манипуляции с этим страхом, боязнью потерять такую дорогую им власть, были вполне успешны, хоть и не приносили того результата, который был целью. Все пошло немного быстрее. Солдаты тоже начали участвовать в стройках и ремонтных работах, а так же помогать в пополнении запасов пищи. Но повсеместный милитаризм никуда не делся. Рупор свободы по-прежнему вещал без устали, только теперь посыл был немного иной. «Мы построим нашу цивилизацию на развалинах прежней, и тогда, набравшись сил, ударим по врагу, нанеся роковой удар». Вот только враг, вполне вероятно, уже успел к этому моменту забыть то, что он является врагом. Оставалось два очевидных пути: бросить все начинания, попытавшись переломить положение вещей в самом штабе, что безусловно займет все силы, либо придерживаться первоначальной стратегии и ждать, пока время сделает все за меня. Естественно, что я не стал рисковать всем тем, что уже успел построить, ради иллюзорной цели, которую, вполне вероятно, я и вовсе не сумею достичь.

И я продолжил созидать, оставаясь в тени, все так же обитая в неприметной лачуге на окраине, без абсолютно переставших иметь для моего тела значение электричества, воды и тепла. Не разделяя день и ночь, я без устали направлял людей туда, где, как считал, лежит их светлое радостное будущее. Ночью я приходил к ним, теперь мирно спящим в своих постелях, и словно ангел-хранитель нашептывал на ухо истину, указывал верную дорогу, старался показать конечный результат. Я был зациклен на конечном результате. Пожалуй, в этом состояла моя самая большая и, скорее всего, единственная ошибка. Я не пытался как следует понять философию того, осколок чьей силы я получил. Мне казалось, что нужно стремиться к чему-то конкретному, чему-то осязаемому, что человек не может иначе, что ему непременно нужно завершение, что в каждом дремлет свое обсессивно-компульсивное расстройство, требующее непременного достижения цели. Именно в таком моем подходе таилась ошибка, ведь, как я теперь понимаю, конечный результат — всего лишь точка впереди, путеводная звезда, ведущая путешественника вперед, но никак не пункт его назначения. Гораздо важнее сам процесс, дорога к этой цели. Именно это приносит человеку стабильность, не бросая его из стороны в сторону, от одной достигнутой цели к другой. Стабильность — то, к чему мне следовало стремиться. Но как я мог тогда это осознавать, когда сам оказался бесконечно от нее далек. Все мое существо больше не предполагало стабильности. Я понял это позже. Нет стабильности в вечности. Но зато есть хаос. Следовало бы отбросить все мысли о цели и сосредоточиться на самом процессе, ведь с каждым новым проникшимся правильными идеями человеком мир становился немного более стабильным.

В тот период возникло острое желание вновь посетить мрачный храм в обнесенном высокой стеной городе. Несколько раз я даже пытался сделать это, но, дойдя до равнины перед стеной, той самой, которая прежде была выжжена, а теперь на которой раскинулись плодородные поля, покрытые золотыми колосьями пшеницы, я останавливался, не решаясь идти дальше. Было в этой идее что-то неправильное, что-то ошибочное, что-то, что, скорее всего, знаменует признание в собственном бессилии. Приди я к нему, и что дальше? Был ли смысл в новых вопросах сейчас, когда сделано уже так много? Узнай я от него, что уже так долго двигаюсь в неверном направлении, что это изменит? Вечность нависала надо мной, не давая забыть о своем присутствии. Можно было сказать, что она тяготила, что из-за нее я не в состоянии ощутить весь процесс созидания. Ведь, будучи неограниченным тесными рамками времени, я мог сколь угодно много раз пробовать, снова и снова откатываясь к началу, и этот откат не имел бы для меня никакого значения. Но всякий раз я ощущал нечто внутри, что не оставляло мне права на ошибку. Это было человеческое начало, которое все еще жило внутри. То самое начало, которое, судя по всему тому, что я понял, отличало меня от мифического существа из храма, и которое роднило меня с каждым живущим по соседству человеком. Как бы далеко не уходил я вперед от людей, я все равно оставался к ним несоизмеримо ближе, чем приближался к нему. Осознание этого факта не давало покоя, даря лишь ощущение собственной ограниченности. Забавно рассуждать об ограниченности, находясь в моем положении, но это не отменяло факта самой ограниченности. Вероятно, это человеческое начало со временем изжило бы само себя, продолжи я двигаться по избранному пути. Но пока что оно довольно отчетливо ощущалось при каждом новом шаге. И именно это начало привело меня к ней. Вот такой вот парадокс. Почти что всемогущее существо, водруженное на следующую ступень эволюции, все еще не лишилось чувства, сопровождавшего его на всех предыдущих ступенях. Возможно, что и оно, это чувство, так же развилось в нечто иное, гораздо более сложное. Иначе как еще объяснить мое стояние над спящей девушкой и невозможность двинуться дальше. Я смотрел на ее спокойное лицо и не мог избавиться от ощущения дежа-вю, как будто стоял тут, у ее постели уже много раз. Невероятным усилием воли все же удалось вернуться в собственное тело той ночью, даже удалось бороться с искушением снова возвратиться в ее спальню… некоторое время. Но уже тогда, в моменты борьбы я прекрасно знал, что этот бой я проиграю. Так и произошло. Возможно, это было впервые явившееся мне будущее.

Видимо, всему стало виной мое новое «я», если и можно вообще выделить какую-то вину, но эта девушка стала самой настоящей навязчивой идеей. Теперь я не просто бродил по городу при свете солнца, убеждая людей работать ради всеобщего блага, а направлялся по четкому маршруту в конкретную точку, туда, где мог увидеть ее. Словно тень следовал за ней по пятам, боясь подойти слишком близко. Ее мир был прекрасен, не очернен и не испачкан местными реалиями и специфическим укладом тяжелой жизни. Тонкая и изящная, такая настоящая. Но больше всего меня манил ее внутренний мир, прекрасный и обширный, мир, которого я не встречал ни в ком прежде. Я понимал, что рискую многим, но не рисковать больше не мог. То самое пресловутое человеческое начало росло внутри будто на дрожжах. Было стыдно признаваться самому себе, что, судя по всему, ошибка в выборе меня, как носителя великого дара все же имела место, но чем дальше, тем меньше меня это заботило. Сейчас стало понятно, что это усталость начала брать свое. Слишком медленно все вокруг менялось, и слишком сложно было сохранять на этих вялотекущих изменениях концентрацию. Стало банально скучно. Еще одно хорошо сохранившееся человеческое качество. Я прост потерял интерес ко всему остальному. Словно попал в ловушку, поджидавшую меня под ногами, когда разглядывал звезды на небе.

Снова и снова, увидев ее лицо, я отдалялся и обосабливался от своих идей, от представления об идеальном мире, юдоли счастья и процветания, которые так неистово желал принести людям. Из всех людей теперь меня заботила лишь она. В конце концов, я уже изменил этот мир, считая, что свершенные изменения бесповоротны и непоколебимы, а, раз уж не суждено изменить его в одночасье, то, вероятно, стоит дать ему время, чтобы свыкнуться с внесенными правками. Время, которого у меня было предостаточно. И которого в сущности не было вовсе у нее. Что есть человеческая жизнь в океане вечности?

Наслаждаясь ее чистотой, я не придавал значения всем этим мыслям. Не умал о том, как много всего между нами, сколько всего разделяет нас. Хотелось просто видеть ее день ото дня и ночь от ночи. И вот, в один из таких дней я заговорил с ней. Были мысли предстать тем, кем она хотела меня видеть, но я посчитал, что это будет нечестно. Ее звали Лира. Самое прекрасное из всех имен. Впервые за неизвестно сколько времени было трудно подбирать слова, ведь я практически разучился говорить, а ее забавляло это мое косноязычие. Мы говорили несколько минут, а вернувшись обратно в свое убежище, я больше не решился посещать ее ночью. На следующее утро еще несколько слов, потом еще и еще. Она улыбалась, видя мое лицо среди остальных, и это было именно тем ощущением, которого мне не хватало.

Человеческое начало росло так стремительно, что я даже начал спать ночами, дабы скорее приблизить следующее утро. Было настойчивое ощущение, будто бы я пробудился от долгого и тяжелого сна, в котором пребывал несколько последних десятилетий. И за время этого моего сна все вокруг изменилось. Тогда пришло понимание, что он был неправ, сказав, что я не увижу изменения изнутри, и для того, чтобы осознать их, нужно смотреть изнутри. Нет, именно вернувшись во внутрь течения жизни, я осознал, сколько всего было сделано, понял, что люди стали совсем другими, что мир вокруг преобразился. Разве мог он ошибаться? Разве мог не предвидеть такой вариант развития событий? Упустить вероятность того, что я сохраню возможность вернуться к реке времени, снова погрузившись в нее? Разве может ошибаться тот, кто видит и понимает абсолютно все? Есть ли вероятность, что я сам ошибался, наделяя его всеми этими качествами? Что если он был обычным человеком, точно таким же, каким был я сам? Возможно ли, что вся разница заключалась только лишь в том, что он гораздо глубже спрятал свое человеческое начало? Так глубоко, что оно и вовсе могло раствориться. Быть может и мое растворилось бы, не встреть я Лиру той ночью. Быть может именно к этому все и шло. Можно ли, в таком случае, считать его решение ошибочным? Если бы этот вопрос задал я прежний, то ответ был бы утвердительным. Да, он ошибся. Но теперь мне казалось, что в этом и состоял замысел. Какие из чувств сохранились в вечности? Над какими из них не властно время? У меня был единственный ответ, добытый опытным путем. Я все еще мог чувствовать, ведь сохранилось самое сильное из человеческих чувств, то, что является движимой силой абсолютно кажого.

Я полюбил ее. Именно тем самым вечным чувством. И мне было совсем неважно, отвечает ли она мне взаимностью. Мы проводили вместе дни и ночи напролет, наслаждаясь друг другом. Все то, что уже давно потеряло значение, снова поднялось на первый план. Быт, комфорт, человеческие радости… Все это снова ворвалось в мою новую жизнь вместе с ней. И я был счастлив. Счастье обрело смысл, материализовалось, стало целью, в наличии которой я упрекал людей еще недавно. Мысли об отсутствии силы воли я гнал от себя, только завидев где-то на горизонте воспаленного сознания. И огромная непреодолимая яма вечности, разделявшая нас с Лирой, не имела никакого значения. Какое-то время…

Однажды утром она закашляла.

Удивительно, как прекрасна жизнь. Как она сильна, как независима. Я долго думал, что могу влиять на нее, могу модифицировать, могу видоизменять. Но на поверку оказалось, что это лишь мои иллюзии играли злую шутку. Все, что я мог, это немного корректировать ее течение, самую малость влиять на принимаемые решения, и все это действительно меняло ее в глобальном смысле. Но на локальном уровне я был бессилен. Жизнь оставалась независимой, как бы сильно я не старался. Вот тут-то у меня и открылись глаза. Вот, что он имел ввиду, говоря о взгляде со стороны. На общее течение жизни я имел влияние, но перед каждой конкретной жизнью я был бессилен. Лира заболела. И я ничего не мог с этим поделать. Сидя вновь у ее кровати, как тогда в первую нашу встречу, я отчаянно пытался разобраться с недугом, снова и снова погружаясь в ее прекрасный и страдающий внутренний мир, но болезнь обитала на ином уровне, так и оставшимся мне неподвластным. Бессилие злило с невероятной силой. Я бился в ярости, словно запертый в клетку лев, а она все успокаивала меня, снова и снова повторяя, что мы встретимся там, на другой стороне. Это буквально резало по живому, ведь я знал, что если и есть та самая пресловутая другая сторона, то мне не суждено там оказаться. Если есть рай, поля иалу, вальхалла, другое измерение, следующая жизнь после реинкарнации…то вход туда для меня закрыт огромным и тяжелым замком. Из-за проклятия вечности. Той ночью я открыл ей правду. Единственному человеку. И эта правда показалась ей прекрасной. Она была счастлива, она даже не потребовала доказательств, все и так было ясно. Наши миры сплелись так тесно, так крепко завязались в узел, что я ощутил то же, что ощущал тогда, стоя в храме. Я показал ей абсолютно все, не утаивая ни крупинки. Бедная моя прекрасная Лира. Она умерла у меня на руках, едва узнав правду. Мы обречены были расстаться здесь. А я был обречен нести в себе эту боль через вечность. Время лечит. Но как излечиться, когда обитаешь вне времени?

В тот момент я твердо решил воссоединиться с ней там, куда она отправилась. Но проклятие было непреложно. Той ночью я взбежал на реставрируемую часовую башню по строительным лесам и просто зажмурившись, шагнул к ней навстречу, предварительно вернувшись в поток времени. Казалось, что это единственно верный путь. А потом открыл глаза и встал, стоя на улице. Чтобы я не делал, какой бы изощренный способ избавиться от проклятия не выбрал, все было тщетно. Вечность владела мной. Ни одна пуля не способна была меня убить, ни один нож не способен был вспороть мою плоть. Я снова вернулся туда, где пребывал во время своего долгого одиночного странствия. В абсолютную пустоту, вновь отправившись в путь без пункта назначения. Днями и ночами я либо шел прямо на восток, либо покидал собственное тело, отклоняясь от заданной траектории и забредая далеко на север или юг. Вечное существование, а это было именно оно, никак не жизнь, начинало тяготить и раздражать с новой силой, стоило мне возвратиться обратно внутрь собственной оболочки. По сути, только лишь она, эта оболочка, связывала меня с этим миром, не давая ощутить полную отрешенность от царящего вокруг круговорота жизни. И каждый новый раз, возвращаясь назад, я все больше и больше понимал о природе счастья, того самого, к которому всегда стремился, будь то личное, или же нечто глобальное, связывающее всех людей. И всякий раз это самое счастье застревало костью в моем горле. Оно не может быть целью. Не для меня, а значит, что и не для всех людей. Ведь счастье конечно, и за ним следует та самая яма, в которой я очутился. Не бывает перманентного счастья, а значит эта самая западня поджидает меня за каждым новым углом, и, если обычному человеку, обитающему во времени, можно постараться и выбраться из нее наружу, вернувшись на твердую землю, то мне теперь суждено было падать все глубже и глубже, в ожидании дна этой бездонной кроличьей норы.

Как-то раз, улетев слишком далеко, я ощутил нечто очень знакомое. Это было небольшое поселение, по своему характеру напоминавшее родной город в момент моего первого пришествия. Хаотичное сплетение жизни без всякой организации и смысла. Проследовав на этот новый зов, я увидел настоящую пустыню. Развалины старого города, раскинувшиеся на много километров во все стороны до самого горизонта. Этот осколок прошлой канувшей в лету цивилизации был настолько колоссален, что в сравнении с ним даже величественный город за стеной казался небольшой деревней. Горстка поселенцев выживала в каменных руинах, даже не думая о том, что где-то очень далеко уже возродилась новая, молодая и амбициозная цивилизация. Это был очередной шанс начать все с самого начала, возможность того самого обнуления, не требующая дожидаться краха, дабы начать все заново, а готовая строительная площадка. И там не было главного якоря, не позволявшего двигаться быстро — злости. Вместо нее были страх и отчаяние, с которыми я так отлично научился справляться за годы непрерывной практики. Идеальное место, чтобы построить свой храм на развалинах прошлого. Развалинах чистых и абсолютно мертвых, не обросших неискоренимыми предрассудками.

Добравшись туда, я отчетливо видел все перспективы, картина будущего всплыла перед глазами… и тут же угасла, угнетаемая мыслью о допущенных ошибках. Было страшно засеивать эту плодородную землю, не будучи уверенным в чистоте семени. А этой уверенности, той самой, приведшей меня когда-то обратно домой, больше не осталось. Были лишь сомнения и сожаления, не позволявшие больше созидать. Казалось, что я использовал то самое право на ошибку, и следующего уже не будет.

Это место, и эти люди, такие одинокие и такие обреченные, остались глубоко внутри меня, как тот самый упущенный шанс, тяготящий человека. Разница лишь в том, что его тяжесть мне предстояло пронести с собой через вечность.

И снова я стою на холодном песке у самого края нового мира, заглядывая в тихий океанский прибой. И снова ноги погружаются в песок, а лицо обдувается морским бризом. Мир будто раздумывал вместе со мной над бесконечностью, ее смыслом и ее природой. А прекрасная Лира все так же ждала меня там, на той стороне, куда никак не добраться. Моя милая Лира. И угораздило же меня придти той ночью именно к твоей постели. Я строил будущее для них, грезил о прекрасном завтрашнем дне, о прогрессе, о счастье, мыслил колоссальными масштабами, а застрял в тех нескольких месяцах с тобой. И теперь уже мне никак из них не выбраться. Жизнь прекрасна. Но прекрасна она именно потому, что конечна. Это наделяет ее смыслом. Неужели я не понимал этого тогда, прося его о том, о чем теперь жалел? Увидеть ее красоту, можно лишь прожив ее. Что мне нужно было сделать? Как вернуть все в самое начало? Как изменить то, что нельзя было изменить? Есть ли для него то, что нельзя изменить? Этот вопрос был последним, и на него не получить ответ путем размышлений и исследований, как были получены ответы на сотни тысяч предыдущих, логика тут бессильна. Тупик, выход из которого был только один — вернуться в самое начало этого пути и попытаться перезапустить весь этот круговорот событий, вновь приведших меня сюда, на край мира. Шаг за шагом попытаться снова пройти тот путь до града за стеной, одну за другой принести жертву мифическому всемогущему существу. Чтобы в конце этой дороги снова предстать перед ним, и чтобы снять наконец тягостное проклятие.

Лира, я обязательно приду к тебе.

 

***

 

Она улыбалась, когда он закончил свое долгое повествование. В выражении ее детского лица было ликование. Какое-то время она молча смотрела на него, затем встала со своего стога и, подойдя к нему, обняла.

- Зачем это? - спросил он, словно оцепенев от неожиданности.

- Просто захотелось. Я всегда делаю то, что мне хочется. Можешь считать это моей жизненной позицией.

Он ощутил, насколько легче стало после того, как он наконец рассказал свою историю. Причем легче стало не от самого факта, а от того, что рассказана она была именно ей. Необъяснимое, но такое естественное чувство. Именно то, которое он должен был испытать тогда, сидя у постели смертельно больной Лиры. Должен был, но не испытал. Неминуемая смерть внесла свои коррективы в восприятие. Удивительно, но сейчас эта самая смерть должна была быть где-то неподалеку. Он даже огляделся, все еще заключенный в ее объятия, но так и не увидел ничего подобного. Смерть будто запаздывала, хоть и должна была уже явиться.

- Тебе не нужно туда идти, - тихо прошептала она.

- Конечно нужно. Именно для этого я здесь, - он осторожно высвободился из объятий, отстранившись на расстояние вытянутых рук, держа ее за тонкие, но такие мощные плечи.

Он поймал себя на мысли, что впервые прикоснулся к ней. Все внутри задрожало, но только на мгновение.

- Ты уверен в этом? - спросила она так же тихо.

- В чем именно?

- В том, что ты пришел сюда для этого.

- Иначе просто не может быть. Я слишком долго шел.

- И ты конечно же не можешь ошибаться? Ведь такого прежде никогда не случалось.

Эти вопросы заставляли его думать, но делать это было тяжело, слишком много он отдал сил, воспроизводя в памяти все пережитое.

- Даже не допускаешь, что все, что с тобой произошло, все, через что ты прошел, вело тебя сюда не для того, чтобы это завершилось?

- А для чего тогда? Я хочу, чтобы это закончилось.

«Может быть для того, чтобы все началось?»

Он услышал ее, хоть она и ничего не сказала. Событие, которое должно было удивить, казалось чем-то естественным. Как будто именно к этому все и шло.

«Я бы хотел встретить тебя раньше.»

- Это говорит человек, для которого время не существует?

- Я больше не хочу быть таким человеком, - ответил он, - мне больше не нужна эта вечность. Поэтому я должен пойти туда. Он уже ждет.

- Наверняка он тебя ждет. Но что, если ты сделал неправильный вывод? Что, если ты просто не готов принять вечность в одиночку?

В этом была логика. Но сил что-то менять больше не оставалось. Он сейчас уйдет, так и оставив без ответа несколько главных вопросов. Уйдет, как человек, которому не суждено получить все ответы. Оставит ее тут, теперь уже уверенный, что смерть сейчас за ней не придет. Это существенно облегчало задачу. Она не умрет, а значит он сумел повлиять на ход и этих событий тоже. Уйдет с чувством выполненного долга. Отчасти.

Он подошел к двери и толкнул грубое деревянное полотно.

- Прощай, Присцилла, - сказал он, не оборачиваясь, - кем бы ты не была. Мне жаль, что я так и не успел услышать твою историю.

- Об этом точно не нужно жалеть, - ответила она, когда дверь за ним закрылась.

Он снова шел по желтому камню, которым была вымощена широкая центральная улица, в полном одиночестве, в предрассветной тьме. В воздухе все еще пахло давно минувшим штормом. Он ждал его, там, в своем темном храме, куда не проникает солнечный свет. Будет ли он разочарован? Способен ли он разочаровываться? Знает ли он, что ошибся с выбором? Ликует ли от собственной правоты? Видел ли он подобный исход? Еще один широкий шаг, и царство тьмы поглотило путника, погрузив с головой в свою легкую и настороженную пустоту. Вечность стремительно сжималась, становясь осязаемой. Можно было ощутить, как она протекает сквозь пальцы в виде густой черной смолы. Холодной и беспощадной.

- А, это ты, человек разумный.

Давние, но так бережно хранимые воспоминания теперь предстали в совершенно иных красках. Все виделось совсем иначе, чем тогда, в прошлый раз. Стоило ноге переступить порог храма, как он увидел нечто грандиозное, заполнявшее все пространство внутри колоссального строения. Нечто настолько огромное, что нельзя было увидеть целиком, можно было смотреть только на незначительную часть, и чтобы увидеть остальное, было недостаточно просто перевести взгляд. Ничего подобного внутреннему миру этого существа он никогда прежде не видел. Даже лес, раскинувшийся на сотни квадратных километров со всем своим многообразием жизни казался разумом насекомого в сравнении с человеческим. Поражало и то, насколько концентрированным и плотным был его внутренний мир, не покидавший пределов храмовых стен. Насколько он был стабилен и управляем. Та самая стабильность, о которой он мог только мечтать.

- Я ждал тебя. Ты не торопился, - продолжал голос, извлекая все новые ответы изнутри собеседника, - да, я вижу, ты так много всего успел. Ты грамотно распорядился вечностью.

- Ты разочарован?

- Разочарован? Чем?

- Я потерпел неудачу.

Если бы у существа, стоявшего в темноте напротив было лицо, то на нем непременно должна была появиться скептическая улыбка.

- Я не вижу неудачу. Я вижу свершения. Вижу упорство. Вижу борьбу и победу.

- Я не смог…

- Тебе не в чем себя винить.

- Думаю, что есть…

- Ты не виноват в том, что родился человеком. Из всех форм жизни, человек — самая подходящая для вечности. Но из-за своих особенностей и самая хрупкая в то же время. Я ждал, что ты проклянешь меня гораздо раньше. Но ты боролся, и ты не сдавался.

- Нет, я все же сдался. Ведь ты сумел победить свое человеческое начало. А я ему проиграл.

- Кто сказал тебе, что оно у меня было? Это человеческое начало. Нет, человек разумный, ты гораздо сильнее меня. Ты так долго пытался сопротивляться тому, о чем я могу только догадываться. И даже когда оно взяло верх, ты все равно продолжил свой путь. Я вижу, как далеко ты зашел. Я вижу, какие правильные выводы ты сделал. Да, эта боль. Я избавлю тебя от нее…

- Нет! Постой! Я не хочу.., - воскликнул он.

- Не хочешь избавиться от боли? Но ведь она чудовищна.

- Я не хочу забыть ее.

- Женщину? Ты хочешь пронести ее с собой через вечность?

- Мне больше не нужна вечность. Забери ее обратно.

Некоторое время существо в темноте молчало, изучая перипетии памяти стоявшего напротив человека.

- Да, я видел и это тоже. Я видел, как дар ты называешь проклятием. Я предупреждал тебя, что это случится. Но ты изменился сильнее, чем я предполагал. Ты оказался куда разумнее, чем я ожидал. Я видел, как ты пытался излечить ее израненное тело. Как отдавал все свои скромные силы, чтобы сохранить ей жизнь.

- Ты видел? Почему ты не помог? Ты ведь был в силах спасти ее, - злость вспыхнула на все еще живой древней ране.

- Я раздумывал над этим. Но ты сам просил у меня вечность. Ты хотел понять. Вмешайся я тогда, ты бы так ничего и не понял. Мне жаль, поверь. Но она должна была уйти. Как уйдут и все остальные, кого ты знал. Без понимания этого ты бы никогда не стал тем, кто ты есть сейчас. Это было необходимо.

- Но она была так невинна, - воскликнул он, падая на колени.

- И так прекрасна. Да, ты прав. Кристально чистая душа. Как и младенец, перестающий дышать сразу после рождения. В его смерти тоже невозможно разглядеть логику. Но люди приходят и уходят. С этим ничего не поделать.

- Ты ведь в силах! Ты можешь это изменить.

- Я могу. И я изменил. Я долго думал над твоей дорогой. В твоей человечности кроется твоя сила. Та сила, которой у меня никогда не будет.

- Ты насмехаешься надо мной? Как ты можешь так говорить, когда по твоей воле я стал таким?

- Да, тут ты тоже прав, человек разумный. Я создал тебя по своему подобию. Но создал тебя я не из пустоты, а из самого совершенного материала, который смог отыскать. Из материала, которого не было, когда создавался я сам. Чувства, причинившие тебе великую боль, несут в себе твою великую силу.

- Ты говоришь о любви?

- Да, именно о ней. Прекрасной. И смертоносной. Чистой. И честной. Той любви, с которой все началось.

- Но ведь она умерла. Там, на моих руках.

- Умер лишь сосуд. Умри она тогда, принес бы ты ее сюда?

- Нет, я не смогу, - он замотал головой, все еще бессильно сидя на коленях посреди концентрированной тьмы, - я не смогу нести это в себе целую вечность.

- Так позволь мне залечить эту рану.

- Нет! Забыть ее я тоже не могу. Не хочу!

Он снова думал, теперь уже не рыская внутри сознания собеседника, а находясь на расстоянии от него.

- В тот момент, когда ты отпустил ее, я понял, как все будет. Я увидел этот миг. И увидел все то, что будет дальше. И, похоже, что я не ошибся.

Атмосфера внутри храма словно всколыхнулась, впустив в себя что-то еще. Сил, чтобы вычленять ее составные части больше не осталось. Он просто увидел появившийся знакомый отпечаток в эмоциональном фоне. Отпечаток скепсиса и любознательности, перемешанной с безразличием. Она прошла через арку за его спиной, затем поравнялась с ним, сидящим на темном полу, и подошла к скрытому во тьме существу, став подле него. Почему-то ее появление не было удивительным или даже неожиданным.

Все вокруг закрутилось и перемешалось, и он попал в самый центр этого водоворота, уносимый в его глубины стремительным бурным потоком. Вот маленькая девочка, бегущая по желтой мостовой. Она останавливается и изучает крохотного жучка, застрявшего между гладких камней под ногами. Потом тонкой палочкой аккуратно поддевает его и помогает выбраться из западни. Она счастлива. Она только что спасла первую жизнь. Вот она же помогает матери в швейной мастерской. По ее вискам течет пот от усердия, но она счастлива, что ей доверили такую важную пуговицу на куртке. Вот она на уроке в школе, изучает физику. Ей интересно, и она счастлива, что познает нечто новое. Это похоже на волшебство. Вот она вместе с матерью запускает воздушного змея в предзакатное бирюзовое небо. Тот колышется на ветру, устремляясь ввысь. Она счастлива, глядя на мамину улыбку. Вот она кладет плюшевого мишку на неподвижную остывшую грудь бездыханной матери, и кто-то настойчиво уводит ее из больничной палаты. Она вырывается, но всякие усилия тщетны против сильных рук. От счастья не осталось и следа. Вот она снова сидит на уроке физики, не слыша ничего из того, что вещает преподаватель. Все вокруг потеряло цвет и смысл. Вот она словно робот клепает заклепки на маминой фабрике, теряя смысл собственного существования. Вот она плачет в темной спальне, примеряя к собственному запястью острый кухонный нож. Тот скользит по юношеской мраморной плоти, заставляя ощущать каждую ниточку, перерезаемую заточенным до бела металлическим лезвием. Вот он, отрешенно глядящая в больничное окно, твердо намеренная завершить начатое при первой же возможности. Открывается дверь. На пороге стоит солдат в форме. Вот она идет за ним по пустынной ночной желтой каменной мостовой, не ожидая ничего хорошего там, впереди, в стенах храма на главной площади. Вот она осторожно ступает во тьму, с трудом сдерживая озноб. Вход сюда воспрещен каждому из горожан, однако она тут, окутанная темнотой, перед ним, возвышающимся в своем величии. Вот она видит свет, ушедший когда-то давно вместе с матерью, видит цель, ощущает смысл. Жизнь видоизменяется, вновь обретая краски, те, которых прежде в ней никогда не было. Вот она стоит посреди поля, ощущая дуновение ветра, а вместе с ним и каждый колосок. Она чувствует вечность, лежащую по обоим берегам бурного потока времени. Вот она идет через лес, в город, лежащий далеко на западе, точно зная, что должна сделать и чего должна ожидать. Вот она в казарме, заправляет постель под нескончаемые истеричные крики командующего. Шаг за шагом в вечности, в ожидании чего-то важного. Вот она выходит из строя, отозвавшись на долгожданный призыв. Рядом стоят еще четверо. Затем они идут через лес. Вот она наблюдает среди ночи, как человек истязает свою плоть, нашептывая словно в бреду бессмысленные стихи. Вот она видит его, поднимающегося на разрушенную часовню посреди заброшенной деревни. Она следует за ним, изучая на ходу невероятно богатый внутренний мир. Он был той самой целью, ради которой она и пришла в этот город на западе, в этом почти не осталось сомнений. Вот она идет по разбитой дороге и видит высоко вверху над собой его, парящего над верхушками деревьев. Вот она поднимается на кабину перевернутого тягача и смотрит на пустующую оболочку, лежащую на самом ее краю. Исследует глазами небо впереди, и снова видит его, летящего обратно на всех парах. Теперь она среди ночи проникает внутрь пустой оболочки в очередной раз странствующего где-то загадочного молчаливого мужчины, и изучает его мотивы, удостоверяясь в правильности собственных догадок. Ликование и радость. Вот она внушает безвольному командиру нечто, отличающееся от того, что ему внушил этот мужчина. Эта игра забавляет и пьянит. И она в ней побеждает. Вот она лежит в луже посреди леса, а в лицо ей направлен ствол винтовки с накрученным на дуло глушителем. Она проникает в разум угрожавшего ее жизни человека и ждет, когда наконец стоящий на отдалении мужчина подчинится внушенным ему прошлой ночью мотивам. И он подчиняется, запрещая напавшим убить ее. Снова удовлетворение, граничащее с ликованием. Вот она снова ступает на родную желтую мостовую, по которой так сильно скучали ее ноги. Вот сидит в амбаре на высоком стоге сена и слушает то, что и так давно уже знает. Теперь она возвращается туда, где все когда-то началось. Решительно проходит арку, окунаясь в такой знакомый и приятный мрак…

- Благодаря тебе, я осознал человеческую природу, - продолжил голос, когда бурление в водовороте резко прекратилось, и три несоизмеримых сознания вновь отдалились друг от друга, - я понял, что недостаточно уважал каждого человека в отдельности, считая его лишь кирпичиком в этом строящемся здании. Нет, человек — это нечто большее. Гораздо большее. Любовь — ваша путеводная звезда. То, ради чего вы способны сотворить настоящее волшебство. Тот недостающий мотив, дающий вам силы для свершений. Именно с ее помощью вы способны на чудо. Ты показал мне это, решив отказаться от вечности ради того, чтобы ощущать ее в полной мере. Я лишил тебя ее, любви, собственноручно превратив дар в проклятие. И за это я прошу у тебя прощения, человек разумный. Прошу прощения и, вместе с прощением, прошу дать мне второй шанс. Я вижу, что в этот раз все получится. Получится с твоей помощью.

- Кто ты? - спросил он, поднимаясь с холодного пола.

- Кем ты хочешь, чтобы я был?

- Я не знаю.

- Тогда подумай над этим вопросом. На это у тебя есть целая вечность. А теперь ступай. Иди и построй свой храм на развалинах. Люди ждут тебя. Ждут вас обоих.

Он медленно прошел через арку, выйдя на озаренную утренним солнцем людную площадь. Жизнь уже успела набрать привычный ход за время, пока он пребывал во мраке внутри стен огромного вечно строящегося храма. Яркие лучи ослепили его, заставив зажмурить глаза.

- Так значит ты каждую ночь копалась в моей голове?

Она подошла к нему и улыбнулась такой знакомой детской улыбкой.

- Ты ведь не сердишься на меня за это?

- Не сержусь, - ответил он, улыбнувшись в ответ.

- Хорошо. Тебе понравилась моя история?