закрапивела и зачертополошилась
местность несбывающихся снов;
счастье было ли судьбой положено?
в обморок упавшею сосной
перегородило путь в грядущее;
муравьям завал не разобрать;
вдоль заборов – сорняки радушные...
сомневаюсь – мне ли по зубам
грызть орешки века двадцать первого;
сеют рапс, где ластилась трава;
отшутившись сальными припевами,
время катит, как пустой трамвай;
словно озабочена вендеттою,
полночь достоевским топором
зависает над судьбою детскою
там, где было писано пером;
за окном – нытьё, пальба, истерики,
пухом опростался тополёк;
там ползут полезные растения –
сныть, крапива и чертополох.
МЕДИТАЦИЯ НА ЗАКАТЕ
как часто, словно остолопы, среди прибрежной тишины
немея, миг заката ловим, когда движения волны
насмешливо и равнодушно светила леденец слизнут
и воцарится ночь недужно, скатав в рулоны белизну,
кармин и охру; сердце дрогнет в пространстве, где уже ни зги,
и станет мир как иероглиф: на чёрном – чёрного мазки;
эх, научиться б жить рассветно, ловить восходов жемчуга –
так в глубь, хватая луч отвесный, ныряет смелый мальчуган,
но –
увяданья менестрели, застрельщики нетрезвых тризн,
мы таем в хворях застарелых – и болью траченную жизнь
спешим отпеть, взахлёб горланя; усталый ум до тьмы охоч,
где электрической гирляндой отперфорирована ночь.
ЗВЕЗДА
В ущельях неба твой брутальный путь
отмечен знаками беды,
которой
не избежать:
ни циркуляр конторы,
ни мессы, ни молебны –
повернуть
тебя назад не в силах;
жуткий бег
секунд неотвратим;
откос изряден;
распад времён и скал;
уже о яде
ты помышляешь;
отсыревший снег,
ловя твой свет,
покрылся хрустким льдом,
и каждый шаг до горизонта слышен;
в любом созвездье
оказавшись лишней,
ты позабыла, где твой первый дом;
уже не сможешь никого спасти,
осталось только –
тлеть над гладью водной
звездою, что не стала путеводной,
звездою, что сама сошла с пути.
ОЖИДАНИЕ
Ты – в отлёте. Безумно тебя не хватает.
Сразу. Будто бы воздух навечно исчез.
Прочертив серый ватман осенних небес,
журавли пролетели пунктирной ватагой.
В дни разлуки тоска подступает – такая,
словно я и не знал состояния – без.
Задыхаюсь, как будто на купол Сан-Пьетро,
где ворота небес, безоглядно взбежал.
Ветер листья послушные к стёклам прижал.
Жду. Неспешное время – упрямый соперник.
Жду. Пастуший сентябрь заиграл на серпенте.
Жду. А осень уже затевает пожар.
Ветер щёки мои, как воронки, вжимает
в час, когда, опечалясь, шагну на балкон.
Контур леса под сутолокой облаков
заходящее солнце лучом выжигает.
А ночами вплывает луна неживая,
в окна пялится потусторонним белком.
Одного меня – жизнь, как оленя, завалит.
Слышу – спела охотничьей своры труба.
Но такое внутри ощущенье тебя,
что его и любовью-то не называют!
Хорошо, что стрелкú нас с тобой прозевали.
Только жаль, что на стрелках – конец сентября.
ДВОЕ
сестра ольха и братец ясень на расстоянии привета
живут, и наш союз – прекрасен, если цитировать поэта.
шумят, когда погода злится, и ветер кронами смиряют,
луны неискренней зеницу от моего окна скрывают.
такая олухов эпоха, ольха, затеялась надолго,
что часто не хватает вдоха! шумит согласной кроной ольга.
вслед песней продолжает ясень: идём к тому, чего боялись…
и хоть прогноз унылый ясен,
но вдруг – иначе? слышишь, янис?
звучат два языка балтийских в одной сплетающейся кроне,
и облако – лоскут батиста, и ничего нет в жизни, кроме
любви, и нежности, и веры, что этот мир не безнадёжен
и теплится в нём чувство меры...
эй, кто там тянет меч из ножен?
как кот, в клубок свернулся вечер, где зáросли валерианы.
ольха и ясень – шепчет ветер.
я слышу: ольга. слышу: янис
играет ночь на контрабасе, спят поводы и подоплёки,
сестра ольха и братец ясень живут совсем неподалёку.
ВЫБОР СТИХИИ
с холма несомненно виднее
как время стекает туда
где алый закат как вендетта
оставил в огне города
где злые усталые слуги
сатрапов казнят впопыхах
где егерь сбежавший лесную
отчизну обрёк полыхать
и хочется за журавлями
взмыть в небо и мчаться туда
куда не дотянется пламя
где воздух земля и вода
КОВЧЕГ
град ударил словно долото
и разбилось озеро зеркальное
мы уйдём наверно далеко
в холод нашатырного заката
навсегда отсюда мы уйдём
потому что выродилось племя
тех кто жизни воздавал трудом
потому что выветрилось время
ждут ли нас в той парусной дали?
ждёт ли вообще кого-то кто-то?
или жгут мосты и корабли
нарушая протокол Киото?
сеют аллергию тополя
вóроны пророчат нам кочевье
и уже стоит на стапелях
первое подобие ковчега
ЭСКИЗ К ПОРТРЕТУ
...а он из тех, кто любит пни,
пиная эти пни, «Распни!»
кричать без лишнего труда,
чтоб кровь, как новая вода,
вдоль горьких улиц потекла
среди разбитого стекла...
...такому стоит лишь начать
кричать, рычать, разоблачать,
чтоб в чате вторил всякий тать,
сзывая пасмурную рать,
и бесы мрака тут как тут
с небес полуночных сойдут...
...он любит тех, кто любит лес
рубить, ссылаясь на небес
вердикт, хватает птичьих прав
ему, чирикнув – стыд поправ,
валить по первому звонку,
наотмашь бить по позвонку…
СТЕНА
Зачем ковыляешь проулками прошлого
так часто туда, где дымится окраина,
как чайник, забытый на кухоньке?
крошится
под градом и ветром стена неопрятная:
осыпался гипс – кирпичи, как исподнее...
за этой стеной обучался ты грамоте,
к стихам пробирался, мечтал…
и исполнилось…
но память, маяча старухой упрямою,
вновь тянет к стене, где вопросами новыми,
как снимок тревожащий у рентгенолога,
пестрит штукатурка:
– удержат манометры
эпоху от взрыва?
– победу над ноликом
одержит ли крестик?
– зачем наказание
приходит не к тем, что его заработали?
– не клонится ль стать безразмерной казармою
наш мир толерантный, где пахнет карболкою
от патологической дезинфекции?
заждавшись мессию, а может быть – мастера,
ты смотришь на стену с невидимой фрескою,
где мама, мадонна…
соседствуем с масками,
посаженными на цемент лицемерия,
контакты кончаются часто – терактами,
и тень за тобой, как старушка в альцгеймере,
шагает, боясь, что совсем потеряется
в толпе, где юнцы забывают кириллицу;
рыдает, поняв, что себя прогорланила,
душа за сараем над ржавыми крыльями
по юности сбитого доброго ангела.
