Роман - предчувствие
От автораДорогой читатель! Если ты после прочтения данного литературного труда перестанешь называть свою великую страну «Рашкой», если вложишь свой лишний рубль в экономику своего государства, а не в доллар ФРС, если вечером выключишь зомбоящик, и прочитаешь книги Фоменко, Горяйнова, Шильника, Графа, Перкинса, Старикова, Веллера и других честных историков и писателей, если вместо рэпа и Мадонны включишь в своём автомобиле Башлачёва, Дольского и Градского, если вместо бутылки водки купишь себе хулахуп, если откажешься от очередного кредита, а вместо куска свинины съешь яблоко – я буду считать, что трудился не напрасно.
Часть третья
До острова оставалось пять километров. Мы решили всплыть, чтобы не пугать местных пограничников и отдыхающих. Ещё подумают, что к ним приближается лодка с террористами! Мы всплыли, и увидели землю. На горизонте поднимались высоченные горы. Вот он, рай! Паша направил лодку прямо к берегу. И вскоре мы разглядели пляж. Это был настоящий гавайский пляж! Пальмы, песок, голубое небо с небольшими облачками. Мы стояли на палубе, и не верили глазам. Лодка на малой скорости подошла к берегу и ткнулась пузом в песок. Пришвартоваться как-то иначе у нас не хватило фантазии. Якоря на лодке нет, канат цеплять не за что, причалов не видно, да и народу - никого. Мы постояли на палубе ещё минут двадцать, вглядываясь в берег. Никого! Только теперь нервное напряжение стало понемногу отпускать, и мы начали замечать детали. Во-первых, в носу засвербило от стойкого запаха то ли серы, то ли мазута. И источник этого запаха не пришлось искать долго: вся линия прибоя была чёрно-коричневой от нефти. Она, как рваный матрац, покрывала весь пляж. Из неё тут и там торчали автомобильные покрышки, сломанные вёсла, пластиковые стулья, ещё какой-то мусор, а прямо перед нашей лодкой в воде плавал дохлый баклан. Дна видно не было, вода оказалась грязно-серого цвета. Мы молча стояли и наблюдали, как волна прибила баклана к носу нашей лодки, он шевелил раскрытыми крыльями, опустив голову в воду, весь в нефти и тине.
-Что тут произошло? – спросил я, чтобы хоть что-то сказать. – Может, пока мы плыли, неподалёку танкер какой-то затонул?
Паша повернулся, глянул в сторону океана, даже привстал на цыпочки. Танкера не было. Не было вообще ничего и никого кроме жухлых пальм метрах в пятистах от берега, да отравленного пляжа.
-Короче, надо идти в разведку. В любом случае тут должны быть люди. Может хоть кто-нибудь подскажет, как позвонить в редакцию местную! – сказал Паша, из специального отверстия на лодке извлёк аварийную резиновую лодку, дёрнул за шнурок – и лодка надулась за несколько секунд.
Я подал ему вёсла, и тоже приготовился сесть в лодку.
-Не, ты оставайся! Вдруг домик наш унесёт - лови его потом! Ставь парус и заряжай систему! Я пробегусь по окрестностям – и назад. Тут весь остров - меньше Владивостока. Не думаю, что здесь вообще никого нет. Странно всё как-то! Ну, с богом! Встречай, Америка, русского первооткрывателя!
Он в несколько гребков достиг берега, лодочка ткнулась носом в мазут, и застряла. Паша снял шлёпанцы, вылез из лодки, и увяз по щиколотку.
-Ну и вонища тут! – крикнул он мне. – Заряжай быстрее батарейки! Думаю, валить отсюда надо в темпе.
Он вытащил лодку из воды, и побрёл к пальмам, неся босоножки в руках, чавкая ногами в грязи, и ругаясь. А я слазил за нашим солнечным покрывалом, вытащил его на мостик, и стал крепить штанги и растяжки. Поэтому самого взрыва не видел. Просто сначала услышал уже далёкий пашин голос:
-Слава богу, вылез из этого навоза!
И сразу хлопнул взрыв. Я повернулся и увидел, как мой товарищ, согнувшись, лежит на песке, а над ним рассеивается облачко дыма примерно как от новогодней петарды. И ещё я разглядел, что Паша держится за правую ногу ниже колена, а ещё ниже должна была быть ступня, но я никак не мог её разглядеть. То есть мои глаза сразу увидели, что ступни нет, но мозг отталкивал эту невозможную мысль. Потом я увидел, как друг сел, продолжая держаться обеими руками за ногу, и поглядел в мою сторону. Из моего нутра вырвался дикий крик. Я не мог остановиться, и орал, тупо глядя в сторону берега. Незакреплённая солнечная батарея сложилась пополам, наклонилась, упала, и прищемила мне четыре пальца на левой руке. Я дёрнул руку, ободрав кожу, посмотрел на кровь на руке, потом на Пашу, спрыгнул в люк, схватил аптечку «Для оказания первой помощи на водном транспорте», пулей вылетел из лодки, прыгнул в воду прямо в спортивном костюме и сандалиях, и стал грести как сумасшедший. И пока плыл, пока бежал, проваливаясь по щиколотку и спотыкаясь, всё время кричал:
-Паша, я иду! Паша, держись! Грёбаная Америка!
Не кричать я не мог. Дыхание давно сбилось, я хватал ртом отравленный воздух, и выдыхал:
-Паха, держись! Суки! Падлы! Паха, я сейчас!
Я подбежал к другу, упал на колени, и раскрыл аптечку. Прямо наверху лежал толстый красный жгут. «Какие умные люди упаковывали!» - мелькнуло в голове. Я схватил жгут, и стал перетягивать пашину ногу ниже колена, приговаривая:
-Паха, сейчас! Грёбаная мля Америка! Паха, прорвёмся!
Паша откинул голову назад, глядел в небо, и был белый, как простыня. По его лицу катились капли то ли слёз, то ли пота, волосы прилипли ко лбу. Обеими руками он сдавливал ногу, сдерживая кровопотерю. Ступни у него не было, из штанины торчала белая кость, закиданная песком, клочками висело мясо, капала кровь. Я задавил жгутом его ногу как мог, достал бинт, и на секунду остановился. Пока я возился со жгутом, то на рану старался не смотреть. А вот теперь от этого было уже никуда не деться. Я разорвал упаковку, достал стерильный чем-то пропитанный бинт (Он лежал сразу под жгутом. Какие же умницы делают аптечки первой помощи!), и дрожащими руками стал забинтовывать рану. На мгновение я с силой зажмурился, и подумал: сейчас открою – и это окажется сном! Открыл глаза, поглядел вправо, и увидел маленькую воронку рядом в песке, и что-то бело-красное в её центре. К горлу подкатило, я отпрыгнул в сторону, и меня вывернуло. Блевать было нечем, за последние сутки я съел всего несколько галет с каким-то повидлом, так что организм был пуст, и весил, кстати, заметно меньше, чем три недели назад. Я повернулся к раненому, и увидел, что он смотрит на меня с жалостью.
-Ничего, я сейчас! Я справлюсь! Главное - ты держись! Вот же козлы! – забормотал я, снова берясь за бинт.
Бинт тут же пропитывался кровью, и я толком не знал, то ли продолжать бинтовать, то ли брать новый. Но ручьём она не лилась, и я решил домотать этот пакет. Худо-бедно, но с задачей я справился. Нога была забинтована, а поверх бинта я ещё на всякий случай напялил сеточку. А вот что делать дальше? Я в нерешительности огляделся. Мозги работали лихорадочно: то ли бежать за подмогой? Но куда? То ли тащить раненого в лодку? А как? Пока я раздумывал, Паша расцепил зубы и простонал:
-От боли нет ничего? И попить бы!
Сразу под бинтами и ватой лежала упаковка с маленькими шприцами. Пять штук с крохотными иголками-волосочками и надписью «Антишок». Только теперь я разглядел инструкцию, приклеенную на внутреннюю сторону крышки аптечки с перечнем всего, что находилось в этом волшебном сундучке, а внизу скромная надпись: «Сделано в Новосибирске. Упаковщик - Алякринский М.А.». Господи, какие же умницы живут в этом Новосибирске! Проблема была только в том, что уколы я никогда не делал! Я поглядел на Пашу. Тот, видимо, мою проблему, понял, и только сказал, морщась:
-Коли! Спасу уже нет никакого!
Он застонал, и завалился на спину, судорожно держа искалеченную ногу, хотя его пальцы уже разгибались.
Я достал шприц, свинтил колпачок с иголки, и спросил:
-Ты не знаешь, куда надо колоть?
-В плечо коли! В мышцу! – ответил Паша, не открывая глаз.
Пальцы у него разжались, он стал распрямляться и застонал, коснувшись раненой ногой земли. Я подставил аптечку ему под колено, сунул не глядя шприцом в плечо, и нажал на кнопочку. И только потом рискнул посмотреть на результат. Как ни странно, шприц попал туда, куда надо. Через минуту друг открыл глаза, поглядел на меня, на небо, и достаточно спокойно, хотя и хрипло, произнёс тираду:
-Ты видел, как умирают коты, Вова! Я видел. Они умирают молча. Уходят куда-нибудь в подвал, в кусты, забиваются туда, где никто не видит их страданий, и умирают. Без сцен, без вызова скорой помощи, без завещания, потому что завещать нечего. Им и помирать-то просто, потому что ничего не нажили. Ничто их тут не держит, не по чему рыдать. Кот сам никого не жалеет, и его жалеть не моги. Он кот потому что! Кот. Кот… Ему лапу оторвали…сволочи американские… хоть бы табличку повесили…
Я не успел никак среагировать на то, что товарищ то ли уснул под действием лекарства, то ли потерял сознание от кровопотери. Из-за мыса на большой скорости вылетели два катера-плоскодонки с пропеллерами типа вентиляторного, на каждом катере сидело по четыре солдата. На носу катеров стояли пулемёты. Первый катер направился в сторону берега, другой причалил к нашей лодке. На палубу перепрыгнул парень с автоматом, что-то крикнул в открытый люк, потом спрыгнул внутрь. Первый катер причалил к берегу, и кто-то крикнул нам по-английски, но с акцентом:
-Сюда бегом! Кто такие? Японцы? Бегом, руки вперёд, оружие оставить! Или стреляю!
-Мы русские! Тут раненый! - заорал я им по-английски, хотя тут же понял, что орать бесполезно: у солдат над ухом гудел вентилятор, да и разговаривать с нарушителями в их обязанности вряд ли входило.
Я поднял Пашу, и понёс его через месиво к катеру. В этот момент из нашей подлодки выскочил солдат, и крикнул своим:
-Это не японская лодка! Ни одного иероглифа!
Я подошёл почти вплотную к катеру, и повторил:
-Мы русские! Тут раненый!
Один из морпехов направил на меня автомат, а другой – станковый пулемёт.
-Японцы? Что тут делаете? Шпионы?
-Мы русские! Из России! Приплыли поглядеть Америку. Товарищ подорвался на мине. Помогите ему быстрее! Пожалуйста!
Морпех что-то крикнул на второй катер, потом достал рацию и с кем-то пообщался. Я всё это время стоял по щиколотку в мазуте, держа на дрожащих руках Пашу, который запрокинул голову и перестал подавать признаки жизни. Я только видел, что на его шее ещё бьётся пульс.
-Ты иди сюда! Труп бросай! – приказали мне с лодки.
-Он живой! Он не умер! Он раненый! Тут у вас мины на пляже!
-Бросай его в воду, сам сюда! Руки вперёд! Оружие оставь! Или стреляем!
-Да хер ты угадал, козлина тупая! – по-русски в сердцах сказал я, а по-английски добавил: - Этот человек – конструктор подводных лодок. Он очень любит Америку. Я тоже очень люблю Америку. Очень хотели к вам уплыть на своей лодке. И подорвались на мине. Его надо вылечить! Он - учёный. Я его не брошу!
Старший опять переговорил с кем-то по рации и гавкнул:
-Давай сюда!
Я подошёл к катеру, и положил товарища на дно. Катер дал задний ход, на меня дохнуло горелым маслом, и не успел я руками развести, как плоскодонка скрылась за мысом. Я остался стоять по колено в грязной взбаламученной воде. Возле моих ног колыхалась целая стайка дохлых мальков с огромными глазами, и пластиковый пакет из-под молока, судя по жизнерадостной корове на этикетке. Ребята из второго катера ещё минут двадцать шарились внутри нашей подлодки, потом захлопнули люк, и подплыли ко мне:
-Руки вперёд или стреляем! Не бегай, если не хочешь наступить на мину! Откуда прибыли?
-Мы из России! Давно хотели в Америку съездить! Сами сделали лодку и приплыли. Мой товарищ – инженер. Его надо в госпиталь! Тут кто-то мину закопал!
Главный достал рацию, тоже долго что-то с кем-то обсуждал, постоянно повторял: «Да, сэр! Нет, сэр!», потом тыкнул пальцем в меня, затем в лодку:
-Японец, бегом сюда! Руки вперёд или стреляю!
Я вытянул вперёд руки, и увидел, что левая - сильно ободрана и в моей крови, а правая – в пашиной. Потом залез в катер и хотел сесть, но меня поставили, как собаку, на четыре кости между двух солдат, сняв предварительно с руки часы и похлопав по карманам, и предупредили, чтоб не двигался, или они стреляют. Взвыл вентилятор, и мы поскользили над бухтой. Я поднял голову, глянул на нашу серебристую из нержавейки подлодку, на удаляющийся пляж, и заплакал. Тихо так заскулил. Чтоб не застрелили.
Плыли мы недолго. Минут через десять катер сбросил обороты, и мы подошли к такому же пляжу, только без нефти на берегу. Метрах в ста от воды стоял серый джип с пулемётом на крыше и большой белый пикап с проржавевшим капотом. Кузов пикапа был забран решёткой из ржавой арматуры. Меня вытолкнули из лодки, и повели к машинам. Оказывается, те стояли на гравийной дороге, которая тянулась вдоль берега, и уходила вверх, за гору, поросшую пальмами. При нашем приближении (За мной шли два солдата с автоматами. Правда, автоматы у них были за спиной, они просто иногда толкали меня в спину кулаками.) из пикапа вылез толстый водитель и распахнул дверь в клетку. Я залез в кузов. Дверь, тоже из арматуры, за мной со скрипом закрыли, повесили навесной замок, солдаты пошли обратно к катеру, а обе машины двинулись вглубь острова. Я сел на железную скамейку, ухватился за арматуру, потому что дорога была вся в промоинах, и машину сильно качало, и стал смотреть по сторонам. На душе не было ничего. Я не понимал – где я, и что происходит. Всё моё существо занимал какой-то тихий ужас, который застилал все остальные чувства, и мешал даже смотреть – не то что соображать. Может, организм так защищался от неблагоприятного внешнего воздействия? Не знаю. Но от всего пережитого я вдруг сильно захотел спать. Глаза слипались, невзирая на жару и тряску, я зевал каждые десять секунд. Я решил, было, лечь на пол и попытаться подремать, но только теперь разглядел, что пол был весь в соломе и навозе. Видимо, меня везли в свиновозе.
Машина рычала, забираясь всё выше в гору, впереди ехал джип с пулемётом, хотя, как я успел заметить, кроме водителя в машине никого не было. Так продолжалось почти час. Мы забрались на перевал, с которого открылся красивейший пейзаж вечернего океана. Сквозь рыжую решётку и склеившиеся ресницы я полюбовался этим раем на земле, и хотел заплакать по себе любимому, но не смог. Я постоянно думал про Пашу, про то, какой я идиот и что я натворил из-за любви к Америке, и приходил к выводу, что если меня сейчас поставят к стенке и дадут очередь из вон того здоровенного пулемёта, то это будет, конечно, больно, но, по большому счёту - справедливо.
Машины поехали вниз. Завоняло горелыми тормозами, океан скрылся за горой, вокруг тянулись только зелёные холмы. Вскоре мы подъехали к шлагбауму. По сторонам, сколько хватало глаз, шёл бетонный забор, затянутый поверху колючей проволокой, перед КПП возвышались две башни метров по пять высотой, на которых стояли прожектора и пулемёты. Вдоль забора через каждые метров пятьдесят из земли торчали жёлтые таблички с черепом и словом «Мины». Шлагбаум без промедления пошёл вверх. К нам даже никто не вышел. Мы въехали на территорию какого-то военного лагеря, и проехали больше километра, прежде чем остановиться возле железного ангара. К нам подошли двое здоровенных вояк (Что жопа, что плечи одного обхвата, и одежда из магазина «Богатырь»), жестом приказали мне вылазить, открыли дверь ангара, и втолкнули меня внутрь. Щёлкнул замок, и я остался один в темноте. Под потолком, проходящим метрах в трёх, находилось несколько зарешёченных окошек, другого освещения не было. В нос ударил запах протухшего сортира, и первое, что я сделал – снова попытался блевануть, но снова безуспешно. Глаза заслезились, и пока я разгибался и настраивал зрение со света на полумрак, из темноты раздался мужской голос на красивом, но незнакомом мне языке. А потом второй голос, полный равнодушия и пессимизма, сказал из другого угла на чистом русском:
-Во, ещё одного боёба находкинского, небось, выловили!
Я думал, что удивляться уже не могу, но тут аж подпрыгнул.
-Я русский! – крикнул я. – Нас было двое, но одного сильно ранило. Он на мину наступил на пляже!
-А какого вы на пляж полезли? Тоже красоток решили поискать в красных купальниках? Тут же всё заминировано, куда ни плюнь! Я ж говорю – боёбы. Сюда двигайся, коли русский. Мы в этом углу живём.
Так я познакомился с Серёгой Граковым и другими узниками данного ангара. За последующие несколько часов я узнал, кроме того, что я полный боёб, много нового и полезного. Что сортир – в яме в дальнем углу. Что вода - в бочке из-под бензина в центре ангара (Каждый день после обеда идёт дождь, и вода по водостоку с крыши стекает в эту бочку.), ковшик на цепи - один на всех. Из еды – только зелёные бананы, сухари и какая-то бурда с запахом какао два раза в день. На допрос водят до обеда, а потом лежи на земле, обливайся потом в духоте и вони, лови комаров, и пой «Боже, благослови Америку!». На допросах предлагали курить какую-то херню, пить русскую водку, и записаться на американский военный корабль моряком. Дают на подпись какие-то бумаги и бакланят на плохом русском, что через семь лет службы на их флоте мы получим гринкарту, и поедем жить на госпенсию в Нью-Йорк, Бостон или Норфолк на выбор. В этом углу живут россияне: двадцать два рыла, хоть играй в футбол на две команды, только форма, к сожалению, одинаковая, судья не различит: тельняшки и серые бриджи. Никто из экипажа на допросах ничего не подписал, водку не пил, и в Норфолке ничего не забыл. А вот четверо туристов типа меня, только на парусной яхте, приплывшие по красоток две недели назад, тоже взорвались на пляже, один погиб, а остальные ушли на допрос, и всё подписали не глядя. Теперь они живут в отдельном бараке, работают на администрацию.
В том углу – мексиканцы и ещё какие-то хлопцы, говорящие по-испански, тоже человек двадцать. С ними лучше не общаться. Для них все белые – амеры, а если амер попадает в руки к мексиканцам, то его без разговоров убивают по обряду инков путём вырезания сердца. В том углу – китайцы и японцы. Жить рядом они не хотят, и всё время дерутся, но солдаты приказали всем узкоплёночным жить в куче и по другим углам не прятаться. Ангар изнутри разгорожен дощатым забором только на четыре загона: три для людей плюс сортир. На мой резонный вопрос: «Если я – боёб, то вы-то, профессора, как тут очутились?» мне заметили, что за хамство тут можно легко получить в пятак и пнули для профилактики под зад, но потом всё же рассказали свою историю. Если бы я конспектировал лекцию, прочитанную мне в два десятка матросских глоток, то запись была бы примерно следующая:
Сергей был старпомом на контейнеровозе ледового класса «Людмила Иванова». Они вышли из Риги почти полгода назад, ходили через Севморпуть в Австралию и Новую Зеландию, возили туда автомобили, станки и ещё какое-то железо, а оттуда - разное баловство типа сушёной кенгурятины, каких-то фиников и прочей ботвы. На обратном пути, между Маршалловыми и Марианскими островами, под днищем внезапно произошёл взрыв, винт заклинило, и буквально через час нарисовался американский лёгкий крейсер, и приказал команде покинуть корабль. Наши успели связаться с пароходством и сообщили, что корабль подбит и фактически захвачен пиратами под звёздно-полосатым флагом. Когда команду с контейнеровоза перевозили на крейсер, капитан Новиков погиб. Как объявили амеры, он застрелился в своей каюте, потому что нарушил границу Соединённых Штатов, и отказался выходить из каюты и выполнять законные требования американской стороны. Всю команду перевезли сюда, и держат уже месяц. Видимо, наверху идут переговоры. Давно известно, что острова Вашингтону уже почти не подчиняются, а живут морским разбоем. Обслуга этой военной базы – сплошь местные туземцы и разные латиносы. И они втихаря рассказали хлопцам из мексиканского угла, что к нашему кораблю подогнали буксир, утащили его на Гуам, или Змеиный остров, и там теперь праздник живота. Местная солдатня купается в австралийском пиве, и жрёт осьминогов в остром соусе.
Как теперь выбираться отсюда – не очень понятно, потому что дипломатические отношения с Америкой фактически заморожены, единственное наше представительство осталось только в Вашингтоне, а это всё равно, что на Луне. Потому что Вашингтон – это белая Америка: восточное побережье и север. И чтобы туда попасть, надо пересечь мексиканский и чёрный районы, а они тоже на столицу хер забили, гуляют ватагами типа Стеньки Разина, шибают зипуны и орут: «Сарынь, на кичку!». У них уже и валюта своя – песо и христодоллар. На юге правительство контролирует только границу с Мексикой, и то уже не везде. В сотне километров от неё хозяйничают местные махновцы. А отпускать моряков напрямую отсюда в Россию амеры не хотят. Мол, надо, чтоб всё было по закону. (Как будто грабить корабли – это по закону! Но амеры тормозят всех под предлогом, что на кораблях скрываются террористы или везут товар, представляющий угрозу для национальной безопасности США.) А то в России – диктатура. Вдруг морякам тут на дармовых бананах так расчудесно живётся, что не хотят они обратно на родину, а рвутся встать на защиту звёздно-полосатого? Вдруг в России их будут пытать или расстреляют? Так что волокита эта долгая, и чем всё закончится – одному богу известно. Вон, у китайцев за месяц двое уже померло. (Китай амерам давно объявил своё последнее четыреста девяносто первое предупреждение, что своих не бросает и пленных не берёт. Хотя, судя по всему, своих то ли рыбаков, то ли шпионов с разных захваченных шхун Пекин всё-таки иногда просто выкупает у генерал-губернатора Гонолулу за опиум и свиные консервы.) Живые над ними попели часик и зарыли прям у себя в загоне. Японцы были в шоке, но их всего четверо, каратэ не учили, а китайцев – штук тридцать одинаковых. Судя по всему – солдаты, хоть вида не подают. Как они ещё японцев не зарыли – удивительно. Бьют бедных каждый день, всё какой-то Нанкин им вспоминают. Такое ощущение, что китайцы знают: отсюда они живыми не выйдут, и им всё пофиг. После захвата Формозы они чувствуют себя победителями. Людьми, прожившими свою жизнь не зря. Каждое утро протягивают руки к небу и что-то бормочут.
А вот япошки головами поникли. Явно не самураи, а обычные рыбаки. Предыдущую партию иероглифов отправили, по слухам, на материк, в тюрьму Сан-Диего. Там строят какой-то объект. Не то порт, не то завод. И бедолаг там используют как рабсилу. Пока с материка не придёт корабль – они будут сидеть тут на одних бананах, а что с ними будет в Сан-Диего – догадаться не трудно.
Проще всего мексиканцам. Эти тут долго не задерживаются. Неделю потусуются – и их отпускают, из Мексики за ними регулярно приходит катамаран. Видать, какой-то договор есть. Да и бодаться с Мексикой у амеров ни возможностей, ни желания нет. Мучачей ловят в Гонолулу, и вообще, по всему архипелагу, который они на своих политических картах уже рисуют в жёлтый цвет, и выдворяют через десятиметровую стену на границе обратно в Мексику. А те снова лезут, как мухи в нашу ретирадную яму. Кто в обратку через стену сигает, кто через Рио-Гранде плывёт, а кто с тихоокеанского побережья демократию штурмует. Причём лезут не торговать на базаре или ботинки чистить в переходах, а строить тут своё государство. Так что, по всему судя, от Америки вскорости останутся одни головёшки, как от России в одна тысяча девятьсот двадцатом. Все воюют со всеми, ни армии единой, ни валюты. И самое страшное – самим амерам уже на всё насрать. Биться за своё счастье они, как оказалось, не собирались. Кто мог – сразу умотал в Канаду и Австралию. Остальные сбиваются вокруг восточных городов, и скупают спички, керосин и макароны. ООН из Нью-Йорка давно переселили в Астану, землетрясение разрушило две атомные электростанции в Калифорнии, и на западном побережье сейчас вообще непонятно что творится. Народ из Лос-Анджелеса валом валит в Айдахо и Орегон; район Скалистых гор от Эль-Пасо до Вайоминга контролируют латиносы, но на Великую равнину не суются, потому что там, от Оклахомы до Южной Дакоты, хозяйничают негры. И лишь восточнее линии Миннеаполис - Канзас-Сити – Даллас – Хьюстон осталось то, что можно назвать государством США. Да и то с натяжкой. Потому что пятая колонна из испаноговорящих и темнокожих составляет в восточных штатах почти треть населения, и продолжает увеличиваться. А, учитывая то, что весь Нью-Йорк – это евреи, а Флорида – кубинцы, ямайцы и прочие карибские пираты, то Америке в ближайшую пятилетку рисуется кирдык такой, что и бомбить не придётся.
После этого повествования мне не стало плохо, нет. Плохо мне было уже давно. Мне стало окончательно ясно, что я – боёб, особенно в сравнении с матросами, поплававшими по миру, поговорившими с умными людьми, поспавшими с красивыми женщинами и посмотревшими в детстве правильные передачи вместо той залипухи, которой пичкал меня мой Джонни. В голове, конечно, ещё долго была каша, но муть постепенно успокаивалась, ложилась в ровные логичные слои, прорисовывалась реальная картина того, что для меня всю жизнь было спрятано за ширмой и подсвечивалось розовыми лампочками. А реальность была такова, что день сидения в бараке заменял три года лежания перед телевизором. Итак, той Америки, куда я так рвался, нет. Нет давно. Возможно, её никогда и не было. Есть некая заминированная территория, пахнущая серой и дерьмом, где людей держат в загоне как скотов. Пока это было всё, что я реально увидел. А уж то, что услышал…
Принесли бананы и сухари. Вернее, дверь открылась, и несколько туземцев в грязных поварских фартуках внесли четыре картонных ящика, поставили у входа, и ушли. Ещё двое внесли огромную кастрюлю с чем-то жидким, и бросили на землю рядом с ней две пластмассовые кружечки. Солдат с автоматом, стоящий на пороге, замкнул дверь, и снова стало темно. На улице была уже почти ночь, дырки в потолке слились с чёрной жестью крыши. Ни звёзд, ни Луны. Двое наших сходили к выходу, и притащили ящик, доверху наполненный зелёными твёрдыми бананами. Видимо, их сорвали только что. Для меня было странно, что в амбаре не послышались крики, ругань, чавканье. Китайцы принесли одну коробку себе, мексиканцы – себе. Каждый взял по банану, жменьку чёрных сухарей разного размера со следами чьих-то зубов (Как я догадался – объедки из солдатской столовой.) - и принялся неторопясь жевать. Я боялся, что мне, новичку и слабаку, еды не достанется. Но коробка была большая, и когда я последним подошёл за своей порцией, то из неё как будто и не убыло.
-Мы этого деликатеса уже наелись – во! – сказал мне кто-то из наших. (Было темно, даже силуэтов уже не просматривалось.) - Так что кушай, не стесняйся. За всё уплочено! Только в яму ночью не свались! С этой зелени живот крутит с непривычки.
Я сжевал четыре банана. После трёх недель консервов и суток вообще без еды они мне показались слаще сахара. На сухари посмотрел, и решил, что голоден пока не настолько. Потом сходил к кастрюле, выпил кружку чего-то совершенно безвкусного (Я впервые пил из одной кружки с кем-то ещё. И эти «кто-то ещё» были полсотни иностранцев, каждый из которых наверняка, после того как попил, пустил слюней в кружку!) и подумал, что мама, наверно, сейчас жарит рыбу в сухарях, смахивает слёзы, смотрит в тёмное окно, и говорит сама себе, чтобы хоть как-то разогнать гнетущую тишину вокруг: «Ну, сбежал сын, зато хоть вырвался на свободу! Поест там заморских сладостей, посмотрит на настоящую, счастливую жизнь. Разбогатеет».
Комок подкатил к горлу. Стало жалко мать, себя, и захотелось жареной рыбы с хрустящим хлебом, который мать покупала в ближайшей булочной каждый вечер. «Дуралей! Окончил бы институт, – думал я, осторожно обходя лежащего мексиканца, - Поехал бы в Америку официально. Или нет? Дуралей был бы, если бы поехал? Короче, что так дуралей, что этак. Жизненного опыта – как у попугая в клетке. Поделом мне! Ни силы, ни мозгов, ни знания жизни. Такие в тюрьме умирают первыми».
Народ ходил к яме и укладывался спать на землю кто где. В китайском углу маленько попинали японцев, мексиканцы спели какую-то не то песню, не то молитву, в которой прозвучали названия Ямайка, Кингстоун, Мачу-Пикчу. Видимо, там были не только мексиканцы.
Гудели и больно жалили комары. По земле тоже ползали какие-то козявки, которых интересовали, к счастью, не мы, а куча дерьма в углу, к которому я уже успел принюхаться, и которым сам провонял до печёнок. Я лёг между тел, маленько побил комаров на шее и щеке, и провалился в сон. Мне снился взрыв на пляже, кровь и Паша, который смотрел на меня с небес и говорил:
-Ну и как тебе Америка? Вот ты жив, а я-то умер. Перед тобой выбор: или тоже умри, или живи за себя и за меня!
Я заплакал и проснулся. Было совершенно темно. Думаю, я проспал часа два. Голова была тяжёлая, нога чесалась от комариных укусов, плечи болели после заплыва на сто метров вольным стилем, и крутило живот. Я ощупью сходил до ямы и обратно, добрался до бочки, зачерпнул засаленным ковшиком воду и сделал глоток. Вода была тёплая, воняла тиной и бензином. Я лёг на своё место, и тихо сказал:
-Паша, я понял: ты умер. Они тебя убили! Эти американские подонки тебя просто убили! И виноват в этом только я. Прости. Я скоро тоже сдохну. Только сперва я хотел бы кое-что понять. Прости!
Как молитва помогала русским людям в трудные минуты битвы не на жизнь, а на смерть, так и мне после этих слов стало легче. Я сегодня увидел и узнал такое, что все остальные ужасы перестали мне казаться такими уж страшными. Ну, жрать охота! Сильно охота! (Зато я похудел!) Ну, будут на допросах издеваться. Ну, убьют. Коты перед смертью не плачут! И Паша не плакал. Значит, мне тоже нельзя. Всё что остаётся – держаться, раз уж так влип по дурости. Все мы смертны. Двух смертей не бывать. На ошибках учатся. Опыт приходит с пиндюлями. Всё что нас не убивает – делает сильнее. Что там ещё на эту тему? Назвался груздем – сиди и не хрюкай! Страшно конечно. До колик в животе страшно! Но ведь тут вон сколько наших! И никто не стонет. Прочитали молитву тихонько, лбы перекрестили, и уснули. А на мне креста нет. Я не крещёный. Наверно, нельзя креститься? Или можно? А как? И что при этом говорить? Ведь ничего не знаю, позорище ходячее!
Я ещё убил пару особо назойливых комаров, потом всё же рискнул, и робко помахал скрюченными пальцами правой руки перед лицом и плечами. И снова провалился в сон.
Разбудил меня толчок в грудь: невысокий солдат в респираторе стоял надо мной, и пихал носком ботинка. Было светло, верещали какие-то райские птицы, народ в амбаре шевелился, кто-то шёл к яме. Я поднялся, перешагнул через матросика, и пошёл вслед за конвоиром, сложив зачем-то руки за спиной. Выйдя из ангара, я зажмурился и задохнулся от обилия света и свежего воздуха. Но толчок в спину чуть не сбил с ног, и я стал шевелить затёкшими ногами, стараясь не отставать от переднего конвоира.
Меня привели в забавного вида хижину на коротких сваях, с фанерными, плохо подогнанными стенами, и крышей, покрытой какой-то толстой соломой. Я зашёл внутрь, и остановился. У входа стоял маленький детский стульчик в красный лепесток, и человек, сидевший за столом, молча показал мне на него. Я сел, уперевшись коленями в плечи. Пузатый дядька в военной форме, но в коротких шортах, сидел в плетёном кресле за столом, широко расставив ноги, и вытирал пот со лба. Хотя солнце только всходило, было уже очень душно, на небе крутились чёрные тучки. Я тоже вспотел в своём спортивном костюме производства города Иваново и надписью «Я люблю Америку». Снять его я не рискнул, потому что под ним у меня были только звёздно-полосатые плавки: в бараке парни могли не понять.
Пузатый мало походил на военного. Лет хорошо за пятьдесят. Лысина. Остатки всклокоченной волосни клочками свисали с затылка на засаленный воротник. Уставший нездоровый вид. Стойкий запах пота и алкоголя. Он глянул на меня, абсолютно не заинтересовался, и продолжил тыкать одним пальцем в экран своего ноута. Два моих конвоира сели в тень пальмы метрах в пяти от входа, положили автоматы на колени, и явно настроились провести в этом положении не меньше часа. Вскоре пришёл ещё один пузатый в шортах и запахом пота и алкоголя, немного моложе и щекастее своего коллеги. После разрешения сел возле первого, и спросил меня с ужасным акцентом:
-Фамиллиа. Иммяа. Воинскойэ сфанниээ. Целль припыттиаа. Отвечатть чеснаа. Быстраа.
-Бойнович Владимир Николаевич. Приплыли позагорать на пляже с товарищем. Товарищ взорвался на мине. Меня сюда привезли. Звания никакого нет. В армии вообще не служил.
Старший равнодушно кивнул, потом выдвинул крышку стола, и достал мои права и паспорт. Чёрт! Я про них совсем забыл! Все три недели путешествия они лежали в кармашке моей спортивной сумки, которая осталась в кубрике на дне сундука.
-Бойнович. Проживает во Владивостоке. Адрес, – старший перевёл взгляд с паспорта на экран ноута и продолжил, - Океанский проспект, дом, квартира... Учился в школе. Учился в колледже. Проживает вдвоём с матерью. Мать работает в дальневосточном университете, была за границей, в том числе в Америке. Продавец лодок. Менеджер. В розыске за угон. Преступник. Знает английский. Больное сердце. Малоконтактен. Не густо. Как я понял, переводчик нам не нужен! – не спросил, а утвердительно произнёс он, мельком глянув мне в глаза.
Он говорил на хорошем английском, так что я его прекрасно понял, и так же понял, что он понял, что я его понял. Пока я думал, то ли включать перед этим типом дурачка, то ли нет, он повернулся к переводчику и сказал:
-Ты свободен, Янис!
Янис посмотрел на начальника как-то жалобно, и сказал с ужасным акцентом, но уже по-английски:
-Может, мы имеем возможность начать этот день хорошо сейчас?
Удивительно, но шеф понял и его, открыл нижний ящик стола, достал хорошо початую бутылку водки «Кубанские казаки» объёмом ноль семь литра, и три пластиковых стакана. Налил немножко не половину в каждый, и один из них толкнул по столу в мою сторону. Я помотал головой, и сказал уже на английском:
-Спасибо, но я вообще алкоголь не пью.
Янис поперхнулся, его и без того далеко не бледное лицо стало багровым, он проглотил водку, но она рванулась наружу, так что бедолаге пришлось закрывать рот ладонью и глотать ту же водку вторично. На всю эту неаппетитную сцену шеф смотрел с равнодушным омерзением. Дождавшись, когда Янис перестанет делать судорожные глотательные движения, он спокойно повторил ту же фразу с теми же интонациями:
-Ты свободен, Янис!
Янис встал, посмотрел на мой одинокий стакан, на меня, косо развернулся, и вышел. Шеф вылил содержимое моего стакана в свой, опрокинул тёплую водку в рот, занюхал кактусом и, слегка покраснев, заметил:
-Ты представляешь, Володя, с кем мне тут приходится иметь дело! Предатели, алкаши, трусы, и вообще сброд и ворьё, которым в мою молодость место было - на рее. На уме у всех только деньги. Это не солдаты! Ты - гей?
-Что? – не понял я, обалдев от такого откровения. – В каком смысле? Гей – это как? А-а! Нет, нет конечно. Я не голубой. Даже не понял сперва, о чём речь!
-Можешь звать меня сэр. Или мистер Сайрус Бэнкс. Или просто дядя Федя. Мне без разницы, как ты меня будешь называть. Твои друзья-моряки называют меня промеж собой кактусом. Видимо, вот из-за него! - он показал мне на свой занюхиватель, стоящий перед ним на столе в глиняном горшочке. - Итак, тебе двадцать четыре года, но ты не женат. Приехал в Америку на угнанной лодке. Зачем? Логично предположить, что ты гей, и тебя
российская власть всячески за это притесняла.
-Никто меня не притеснял! Просто хотелось посмотреть на вашу страну. Я много фильмов смотрел американских. Передач всяких про Америку. А за границу меня не пускали, потому что не служил в армии. Вот я и сбежал с товарищем. Он пошёл дорогу узнать, и на мине подорвался. Вы не знаете, что с ним?
Шеф пропустил мою тираду мимо ушей. Он ещё потыкал в экран пальцем, потом задумчиво спросил:
-Ну и как тебе в Америке?
-Да как-то пока не очень. Кроме тюрьмы ничего не видел. Я думал, что на красивый пляж попадём с Пашей, а попали…
Я махнул рукой. Губы дрожали, в глазах всё растекалось. Меня всё равно не слушали. Толстяк тыкал пальцем в ноут, утирал обильный после водки пот, и что-то читал, медленно шевеля губами. По крыше забарабанил дождик. Мне очень хотелось пить, есть и помыться. Я почесал искусанную комарами ногу, потом шею.
-Григорьев Павел Михайлович. Не женат. Адрес. Океанский проспект. У вас там что, все живут на Океанском проспекте? Других улиц нет? Преступник. В розыске. Хобби – борьба. Мать в университете. Работает продавцом. Точнее - работал. Ваше КГБ разучилось работать, или решило, что мы тут все – полные идиоты? Хотя – недалеко от истины. Идиотов тут полно. Грустно. Два пацана. Без оружия. Без связи. Зачем вас сюда прислали? Скажи лучше сам: какова цель заброски? Мои парни не посмотрят на твоё больное сердце, если узнают, что ты – русский шпион.
У меня в животе похолодело, а язык присох к нёбу. Неужели он действительно решил, что я – шпион? И как доказать, что это не так?
-Я не шпион! – почти выкрикнул я. – Я просто дурак, который купился на сказку про красивую жизнь. Провалилась бы к чёрту ваша Америка! Я домой хочу!
Я закрыл лицо руками, и заплакал навзрыд. Нервное напряжение последних дней дало о себе знать. Организм засбоил. Я был так подавлен, что не знал, как себя вести в ситуации, когда от одного слова зависит жизнь. То ли начать оправдываться, то ли умолять о пощаде? Как говорится, бывают минуты, когда всё решают секунды, и длится это часами!
-Т-ю-ю! Какие мы слезливые. Ну, хорошо, молодой человек. Я открою тебе свои секреты, а ты пообещаешь открыть мне - свои. Удовлетворим друг друга! Я начну первым. И если после этого ты передо мной не исповедуешься - мои парни сломают тебе руки, а я после этого застрелю!
Он говорил очень спокойно и буднично. Это была его каждодневная работа. И от этого становилось особенно тошно. Я понял, что умолять этого робота бессмысленно. И надо что-то ему предложить. Но - что? Есть и пить сразу перехотелось, захотелось в туалет. Пока я это обдумывал, кактус вытащил из кобуры здоровенный пистолет, и положил перед собой стволом ко мне. ( Пистолет был тяжёлый и потёртый. Не бутафория какая, а реальный рабочий инструмент, которым часто пользуются.) Не глядя на меня, он продолжил:
-Итак, я уже почти пятнадцать лет работаю с людьми, которые проникают на острова. Моя задача предельно проста: оградить Америку от этого сброда. Но столица далеко, а своя задница – вот она. Поэтому у меня контракт с губернатором архипелага и одной военно-строительной компанией в Сан-Диего. Нам с губернатором нужны толковые люди. Всё идёт к тому, что острова скоро получат самостоятельность, а строить новое государство с дураками – затея малопродуктивная. За каждого головастого парня я тут получаю пятьдесят тысяч баксов. За каждого отправленного на материк на стройку – вдвое меньше. Здесь у тебя есть шанс выжить, там – нет. Несколько ваших тут уже работают. Условия неплохие и оговариваются индивидуально. А на стройке больше года никто не живёт. Условия – как на плантациях двести лет назад. Мне нужен переводчик. Янис плохо знает английский и много пьёт. Его тут уже в глаза называют анусом. Если ты – агент КГБ, то это, может, и хорошо: новому государству будут нужны связи с Россией. Мне будет жаль, если ты сдохнешь на стройке через месяц. Больше ты вряд ли там протянешь!
Он говорил медленно, уставившись на какого-то паука под потолком. Потом сделал паузу, достал из стола водку, налил половину стаканчика, выпил, занюхал кактусом. Направил на паука указательный палец, прищурился и сказал: «П-х-х!» Тут его ноут издал какой-то звук. Он прочитал сообщение, и плюнул:
-Долбаные кубинцы! Мне надо идти. Ещё увидимся.
Меня под дождём привели обратно в вонючий барак. Пока я шёл по дорожке - почувствовал, что моя левая кисть покраснела и болит. Я вспомнил, что вчера придавил её нашей съёмной солнечной батареей, и рана воспалилась. Я обратился к охраннику с просьбой отвести меня к врачу, на что тот ответил что-то по-испански, и слегка толкнул в спину. Понятно!
В ангаре на входе стояли полупустые ящики с бананами и сухарями. Я взял несколько, и пошёл сначала к яме, потом в русский угол.
-Ну, как? – спросили меня. – Побеседовал с кактусом?
-Побеседовал. Он сказал, что я агент КГБ, грозился расстрелять, но потом предложил работу переводчика.
-Да, этот алконавт Янис кактусу явно не по вкусу. Язык знает плохо, зато после обеда уже не то что с русского на английский переводить – собаке «Гав» сказать не может! И что ты надумал, мистер агент?
Вопрос был не в бровь, а в глаз. Сэр - дядька вроде ничего так. Открытый, простодушный, в то же время умный, и явно не последний человек на острове. Хотя, если решит застрелить – не промажет. Может, со временем стану послом Гавайских островов в России? Или наоборот.
-Ну, я не знаю, - сказал я, - Ничего я не знаю!
Утомлённый допросом, я сидел на земле, и жевал банан и сухарь. (Там, где было надкусано, я отломил и выкинул.)
-Агент КГБ не был бы таким боёбом! Кактус тебе льстит, - сказал один бородатый парнишка невысокого роста, - Гэбэшники - все спортсмены! Ну-ка, встань! Проверим, агент ты или нет!
Я с полным ртом поднялся, ещё не понимая, в чём может состоять проверка.
-Пресс держи! – сказал бородатый.
И пока я водил жвалами, так двинул мне чуть выше пупка, что я согнулся пополам и от боли рухнул на колени.
-Слабак! Не пресс, а тесто. Смотри, как надо! Санёк, ну-ка, дай мне в пузо!
Поднялся Санёк, заслонив плечами двоих, что сидели позади него. Подошёл к бородатенькому, и вздохнул:
-Вот же неймётся тебе, Лёха! Ведь опять не удержишь! Обижаться потом будешь!
-Стреляй, гад, мать заштопает!
Санёк без замаха коротко треснул Лёху в живот, и того унесло метра на два. Народ в тельняшках заржал, зашевелился, потирая кулаки, захрустел суставами, разминаясь.
-Я сгруппироваться не успел! Ты меня рано ударил! Нечестно так! А ну, давай я тебе двину! Держи пресс! – Лёха вставал на ноги, потирая живот и восстанавливая сбитое дыхание.
-Ну, держу! – сказал Санёк, не меняя расслабленной позы и мило улыбаясь: губы-оладьи, нос-картошка, мозговой череп сильно скошен, лицевой - очень развит.
Лёха подошёл к нему, примерился к прессу кулаком раз, примерился другой.
-Держишь?
-Держу!
-Точно держишь?
-Да чё там держать-то!
Лёха в третий раз прикинул траекторию кулака прямым в корпус, и внезапно изогнувшись, так врезал Саньку по скуле, что тот сделал шаг назад, запутался в ногах сидевших сзади товарищей, и грохнулся на кого-то всей своей сотней килограмм.
-Ах ты угорь! – только и сказал он, вставая, а тельняшки, словно только и ждавшие команды «Разойдись», уже вскакивали с криками: «Дизелистов бьют! Руку на повара поднял! Радист старпому не товарищ!»
Народ мутузил друг дружку, словно в какой-то нашей старой комедии про музыкантов и пастухов. Тумаки летели всем и от всех. Я сначала сидел, в ужасе глядя на мордобой, потом решил отойти подальше, но только поднялся – получил в лоб, и снова упал. Парнишка, давший мне в лоб, тут же отвернулся от меня, и сам тут же выхватил от кого-то по мусалам. Я встал, и меня ударил уже другой.
-Да вы чё творите! – чуть не в истерике заорал я, снова грохаясь на задницу.
-Отставить! – рявкнул Серёга, и народ потянулся к бочке с водой, отдуваясь и постанывая.
Я сидел, и не мог понять - что же произошло?
-Отдыхаем мы так иногда, - пояснил старпом, когда я задал ему вопрос, - Пар выпускаем, форму поддерживаем. Сейчас ещё пресс покачаем да поотжимаемся на кулачках. Ты, кстати, далеко не отползай! Тебя это в первую очередь касается.
Так я первый раз в жизни занялся физзарядкой. Лёжа на спине, я три раза качнул пресс, пока Лёха держал меня за ноги, и с трудом отжал от земли верхнюю свою половину под смех команды. Было стыдно, было жарко, было страшно. Болела рука и челюсть. От голода иногда кружилась голова, и тогда перед глазами возникала то кружка холодного молока, то холодец, то борщ с майонезом. Но рядом были двадцать два российских матроса в драных засаленных тельняшках. И это спасало и успокаивало.
На другой день на допрос вызывали пять китайцев, нашего старпома и двух мексиканцев. После Сергей рассказал, что на днях за нами придёт борт, всех отправляют на стройку. Там аврал, срочно нужны люди. Бэнксу нас жаль, но приказали отправить всех, включая тех четверых, что подписались работать тут на амеров, ещё человек десять кубинцев, которых поймали вчера, и даже каких-то поваров-аборигенов.
Всю следующую неделю народ в бараке кормили кашей, рыбными консервами и хлебом. (Банки были один в один, как на моей подлодке!) Видимо, доходяги на стройке были не нужны. Мы, конечно, были рады такой неожиданной радости. Хотя один мексиканец сказал нам на плохом английском, но я понял и перевёл своим: своих свиней дома он тоже хорошо кормил, прежде чем зарезать.
За эту неделю матросы дрались дважды. Мне каждый раз прилетало слева в челюсть, и мужики, бившие меня в драке, потом советовали, как правильно закрываться и уворачиваться.
-Да не стой столбом! Голову набычь, руки подними, ногами двигай, мишень ты ходячая!
Я бычился, поднимал руки и делал страшное лицо. Меня заставляли качать пресс, прыгать на одной ноге и отжиматься на кулаках. В итоге, к концу недели у меня болело всё. Лёха пару раз проверял мой пресс, оставался крайне недоволен, поднимал меня с карачек, потом заставлял бить ему в пузо, снова кривился, звал Санька - и начинался махач.
Третьего августа я снова пошёл на допрос. Бэнкс был явно не в духе, с кем-то говорил по рации, а на острове наблюдалось необычно интенсивное движение: машины ездили туда-сюда, бегала солдатня. (Все – белые, ни одного негра, я только теперь допетрил!) Кактус при виде меня открыл стол, достал бутылку водки, на этот раз ноль пять «Столичная», налил два стакана чуть не до краёв и кивнул мне на один.
-Спасибо, я не пью! – поблагодарил я. – Приятного аппетита!
Он улыбнулся, выпил, занюхал кактусом, достал из стола коробочку, и протянул мне:
-Перевяжи руку!
Я с удивлением узнал новосибирскую аптечку, из которой я доставал для Паши жгут и бинт. Нашёл упаковку бинта, пропитанного чем-то полезным, и перевязал сильно гноящуюся царапину. (Сразу защипало, и я вспомнил, как мама мне говорила в детстве: «Раз щиплет – значит, там микробы умирают. Значит, скоро заживёт».)
-Спасибо! – сказал я.
-Мне вас жаль! – вдруг сказал кактус. – Приходится всех отправлять на убой. Мы бы тут с твоей командой неплохо устроились. Грядут перемены. Можно реально подняться. Люди нужны позарез. Правительство в Вашингтоне окончательно слетело с рельсов. Скоро им всем придёт конец. Жаль, что вы этого не увидите. Завтра вас повезут на строительство крепости в Сан-Диего. Эти кретины думают, что крепость их спасёт. Вместо того, чтобы спасать то, что ещё можно, они цепляются за соломинку! За воздух! Они все погибнут, но прежде убьют кучу толковых парней, с которыми можно было бы построить новую страну. Долбаные политики! История их ничему не учит. Эти трепловозы Буши умеют только грабить сухогрузы, да бомбить крестьян со своих беспилотников! Ты знаешь, Владимир, сколько хлеба мой отец со своими братьями выращивали на своей ферме? Я остался один из всей семьи. Сейчас на месте наших полей – солёное болото. Мы перестали выращивать хлеб! Это страшно! Всё что мы делаем – это даём доллары в кредит, и бомбим тех, кто не хочет их брать. Эта политика ведёт страну к смерти. Все это видят, но делают вид, что не замечают. В белом доме страусы спрятали голову в песок в надежде, что хищники пройдут мимо. А они не пройдут! В лучшем случае они этого страуса поимеют. В лучшем!
Он выпил второй стакан, встал, и прошёлся по хижине.
-Я становлюсь сентиментальным. Старею. Раньше мне никого и ничего не было жалко. А сейчас смотрю на того паука в углу – и не могу его задавить. Он там живёт уже неделю. Сплёл такую паутину, что мимо ходить страшно. А убить – рука не поднимается. Вот и с вами так же. Я бы мог получить за каждого из вас по пятьдесят тонн, а получу по двадцать пять. Хотя эти долбаные баксы принимают только на востоке и местами в Африке. Скоро ими будут подтирать зад. Весь юг давно перешёл на песо, а север – на франки. Мы разучились производить всё, кроме долларов и бомб. А там не понимают, что ради этих бумажек убивать людей больше никто не хочет. Убивать можно ради любви, ради ненависти, ради свободы. Но убивать ради бумажек, которыми уже завалили весь мир – это всё равно, что убивать осенью ради пригоршни палых листьев. Америка была величайшей страной! А теперь падает в такую пропасть, что разобьются миллионы. Буш – потомственный не только президент. Он – потомственный кретин! Его предки не знали, в какой руке держать вилку, а в какой – карандаш, зато привели к власти Гитлера, чтобы натравить его на Россию. И Россия этого не забыла. Верно, господин-товарищ русский? Думаю, любой русский должен вставать и ложиться с мыслью о том, как убить американца. И не только русский. Весь мир нас ненавидит. И эта ненависть висит в воздухе как дым, от которого у Америки режет в глазах. Скоро она этим дымом задохнётся…
Он раскраснелся, заходил по хижине быстрее, и, потеряв нить разговора, внезапно остановился.
-Зачем я это начал говорить – не помнишь? – спросил он меня. – Да, старею. И эта ваша русская водка… Если бы не она – я бы давно умер от лихорадки. А теперь умру от цирроза. Забавно, не так ли! А! Вспомнил! – он хлопнул себя по потному лбу. - Вас не выпустят живыми! Есть приказ. Все, кто строит эту крепость - должны в итоге умереть. Это секретный объект… Секретный…Ха-ха! Над ним висит дюжина спутников из России и Индии. Мексиканцы его фотографируют с кораблей, а потом отправляют снимки в Мехико и Пекин. Идиоты! Они решили, что, построив новый Гибралтар, они снова станут хозяевами в Калифорнии! Только забыли, что на дворе уже не восемнадцатый век! Рим сгнил изнутри! Мне пора идти. Тут тоже назревают события, так что ещё неизвестно, кто из нас вперёд сдохнет. Всё что я могу для тебя сделать – это подарить тебе вот эту штуковину. Но только с условием, что ты ей не воспользуешься здесь и сейчас. Честно говоря, я не думаю, что она тебе поможет. Из тебя агент КГБ, как из негра - президент. Но я буду знать, что помог хоть кому-то. Может, мне это зачтётся там! - он показал пальцев в потолок, потом открыл ящик стола и положил передо мной небольшой блестящий револьвер.
Ствол какого-то немаленького калибра у того был не то, что короткий – его вообще почти не было. В глаза бросалась удобная обрезиненная рукоять, гладкий снаружи барабан на шесть патронов с гравировкой «327 federal», и надпись на толстеньком обрубке ствола: «Ruger. Alaska».Из хромированного ствола торчала чёрная мушка. Машинка была проста, как кочерыжка, и от неё исходило излучение смерти. Именно такая мысль первой посетила мою голову при виде этой штуки. Она была проста, красива, и излучала смерть.
-Ты похож на моего сына. Тоже был неуклюжий, неприспособленный, но добрый, и как бы немного не от мира сего. Жил только в компьютере. Его убили мексиканцы. Давно. Пистолет тебе пригодится, скорее всего, лишь для того, чтобы пустить пулю себе в лоб. Поверь на слово: иногда это лучше, чем гнить заживо и превращаться в дерьмо. Патронов в запас не даю, у меня таких длинных нет, да тебе и одного хватит. Спрячь и никому не показывай! - он достал небольшую кобуру, и положил рядом с револьвером. – Повесь под костюм. Он на тебе уже мешком сидит, места достаточно, а обыскивать вас не будут. Твои документы останутся здесь. Удачи, мертвец!
Он помог мне прицепить кобуру под левую руку, сверху я надел олимпийку. Бэнкс развернул меня лицом к выходу, и легонько подтолкнул. Я молча вышел на воздух. Конвой отвёл меня обратно в барак. Про ствол я никому ничего не сказал, уснул рано, а на другое утро нас разбудили затемно: за нами пришёл теплоход.
После завтрака нас построили в колонну по четыре, и повели пешком к берегу по той дороге, по которой я приехал сюда в клетке три недели назад. Сначала шагали в гору, потом вышли на плоскую вершину, полюбовались восходом солнца над океаном (Описывать подобное зрелище невозможно, надо видеть этот огромный шар и его отражение, плавно переходящие одно в другое.) и пошли под гору. Конвой – человек двадцать автоматчиков – шли по бокам колонны, стараясь близко не приближаться к вонючей толпе в сотню голов. Когда окончательно рассвело, я оглянулся в хвост колонны, и увидел, что последняя четвёрка – это незнакомые белые упитанные парни в относительно целой одежде, относительно чистые, сильно уставшие и испуганные. В этот момент я почувствовал себя сильнее их! Пожалуй, впервые в жизни я был сильнее кого-то хотя бы духом! Я был битый, похудевший, лохматый, с друзьями и пистолетом. Я знал, что ждёт меня впереди: ничего хорошего! Смерть без вариантов. Но я это знал, а они, судя по всему - нет. Им было что терять, а я уже был мертвецом, и от этого становилось легче. Они проживали каждый день отпущенной им жизни, а я отвоёвывал этот день у смерти. У нас с матросами счёт шёл в другую сторону. Я шёл, перепрыгивая через ямы на дороге, смотрел на море впереди, на корабль у берега, на солнце, встававшее почти за спиной – и всё, чего хотел – не отстать, как те четверо, не сломать строй. Была ещё мысль - шмальнуть в конвойного, и я даже присмотрел – в которого. Вон в того, с усиками, чуть постарше меня, без креста на шее и эмоций - в глазах. Но я прекрасно понимал, что это будет полная глупость, да и Бэнкс попросил: не здесь. Значит, подождём. Осознание того, что можешь в любую минуту лишить жизни кого захочешь, придала мне веса в собственных глазах. И я смотрел на конвой уже не как кролик на удава, а чуть ли не наоборот. «Надо подумать над этим. Времени будет достаточно!» - решил я, подходя к берегу.
Карпов Геннадий. 2013 год. г.Красноярск 
