Роман - предчувствие
От автораДорогой читатель! Если ты после прочтения данного литературного труда перестанешь называть свою великую страну «Рашкой», если вложишь свой лишний рубль в экономику своего государства, а не в доллар ФРС, если вечером выключишь зомбоящик, и прочитаешь книги Фоменко, Горяйнова, Шильника, Графа, Перкинса, Старикова, Веллера и других честных историков и писателей, если вместо рэпа и Мадонны включишь в своём автомобиле Башлачёва, Дольского и Градского, если вместо бутылки водки купишь себе хулахуп, если откажешься от очередного кредита, а вместо куска свинины съешь яблоко – я буду считать, что трудился не напрасно.
Часть шестая
За пятнадцать минут мы пересекли шоссе, которое шло вдоль рядов колючки и, видимо, давно было превращено в контрольно-следовую полосу с жуткими табличками «Мины». Потом по мосту переехали какую-то красивую речку, которая текла в сторону океана почти параллельно границе, по двухуровневой развязке обогнули огромную территорию аэропорта, проехали несколько офисных высоток, ещё одну полосу колючки, и вскоре остановились около семиэтажного здания гостиницы с плоской крышей и надписью «Авенида революсьон». Всё время, что мы ехали, майор, сидевший на переднем сидении, не переставал улыбаться. Он смотрел на нас – и улыбался. Смотрел на горы, которые надвигались прямо на город, на реку, разрезающую север города каньоном, на высотки делового центра, на пёстрый бедняцкий район на склоне горы – и всему улыбался. Это был толстый, домашнего вида дядька, классический мексиканец, волей судьбы одетый не в пончо и сомбреро, а в военную форму с коротким рукавом. Я тоже смотрел по сторонам и улыбался. И мои товарищи улыбались. В голове не укладывалось, что все американские кошмары остались позади, и что скоро мы поедим, выспимся, а там, даст бог, и домой поедем. Даже то, что дома меня ждёт года три тюрьмы, меня уже не пугало. Уж лучше тюрьма в России, чем свобода в Америке!
Из гостиницы вывалила группа мексиканцев, и заорала: «Старпому – виват! Микола! Живой! КГБ, задание выполнил?»
Мы не сразу узнали подраненного Лёху, Ваню и других наших. Те были без бород, одеты в серые национальные мексиканские костюмы с коротким пиджаком, белой рубахой и высокими брюками, подпоясанными красным платком, и малость пьяны. Мы зашли в гостиницу, и нас тут же провели в отдельный зал. Майор так же широко обвёл рукой длинный стол, и молвил:
-Кушать подано! Дела потом!
-Семь четушек в три ряда! – удивлённо ахнул старпом.
-А молока холодного с хлебом нету? – спросил я, но меня не услышали.
Пятиметровый стол ломился от разных бутылок, тарелок и ваз. Полутёмный зал по стенам был украшен картинами, на которых красно-зелёные схематичные индейцы с копьями и щитами то ли играют в куклы, то ли отрезают кому-то головы. Запахи стояли такие, что я забыл про раненую ногу, и решил, что сначала перекушу, а уж потом похромаю в ближайший госпиталь.
Всё дальнейшее напоминало сказочный сон. Текилу пить я не хотел, но мои жалкие доводы о вреде алкоголя на мой неокрепший организм никого не убедили. Какое-то блюдо, в котором, по-моему, перца было больше, чем мяса и овощей, я есть тоже сначала отказывался. Но в итоге через час я был пьян и сыт, и всё, чего хотел – это попить чего-нибудь холодного и поспать. Попить мне дали, а вот поспать – нет. Какой-то чин по приказу майора прямо за столом осмотрел мою ногу и нахмурился. Выражение его лица мне не понравилось, как и состояние раны: всё вокруг дырки было красное и сильно болело. Поэтому чин помог мне выползти из-за стола, за которым продолжался банкет, матросы мне пожелали успеха, я отдал Миколе «Ругер», и через час, уже мытый и стриженый, лежал на операционном столе. Врач что-то говорил по-испански, и я понял, что на пьяного укол может не подействовать, но откладывать нельзя. Я помаячил врачу, щёлкнул себя по горлу, показал на рану и сказал:
-Да не боись, стреляй! Мать заштопает! И не такое терпели!
Пришло ещё человек пять в белых халатах, один из которых воткнул мне в руку иголку, погладил по лбу, и сказал что-то ласковое. Я подумал, засыпая, что если даже сейчас умру, то это уже будет совсем другое дело. Задача выполнена! Наши победили! Меня похоронят мои товарищи, и все будут знать, где могила русского боёба, погибшего то ли по глупости, то ли за освобождение Калифорнии от американских оккупантов. А лежать на уважаемом кладбище под памятником с красивой эпитафией – это совсем не то, что гнить в чужом подвале.
Когда я очнулся, то первым делом сказал:
-Пи-и-ить!
В комнате было темно, на противоположной стене горел ночник, а под ним на кресле сидела полная женщина в белом халате. От моего хриплого «пить» она вздрогнула (Видимо, она спала.) и тут же подала мне из кулера стакан холодной воды со вкусом лимона. Я осушил его за секунду и попросил ещё. Полежал, вспоминая, где я и кто я, приподнялся на койке, глянул на забинтованную ногу, потом в окно, прочитал светящуюся напротив вывеску «Плаза Рио», улыбнулся, и снова уснул.
Следующие три дня меня никто не беспокоил. Днём приходили проведать матросы, дыша текилой и табаком. Утром и вечером я ковылял на перевязку. На рану я старался не смотреть, но, судя по ощущениям, дела мои шли на поправку. Медбрат, тоже толстяк, и тоже постоянно улыбающийся, отрывал мне бинт от раны, я вскрикивал от боли, а он улыбался ещё шире, и лил на рану какую-то жидкость, от которой становилось прохладно. Потом светил какой-то синей лампой, потом сыпал в рану белый порошок, и снова всё бинтовал. На четвёртый день я пришёл на перевязку, почти не хромая. Ногу ещё посветили лампой, посыпали порошком, бинт заменили кусочком пластыря, и сказали, что я могу идти домой. На моё «спасибо» он разулыбался ещё шире, и что-то ответил по-испански. Молодой лейтенантик принёс мне новый серый костюм и плетёные босоножки. Я последний раз поел больничную сладкую кашу с белым хлебом и кофе, сел в военную машину, и меня привезли в ту же семиэтажную гостиницу, где я познакомился с текилой.
Был полдень. Нещадно палило солнце, хотя стоял сентябрь. Пока мы ехали, я разглядывал город. Он напоминал мне Сан-Диего, был как бы его продолжением, его братом – близнецом. Тоже порт. Такой же квартал с небоскрёбами. Коттеджный район, уходящий в горы. Та же влажность и жара. Только тут всё кипело и бурлило. Над океаном заходили на посадку самолёты. В порту слышался знакомый ещё по Владивостоку лязг и гул. Город был плохо убран вследствие явного переизбытка людей. Мусор валялся повсюду. Но это были не сгоревшие автомобили и битое стекло, а коробки из-под телевизоров и мятые ящики с надписью «Ром Рио-Негро». Дороги были местами разбиты, на нерегулируемых перекрёстках гудели машины и смачно ругались водители: движение было весьма интенсивным. На какой-то площади с надписью что-то вроде «Пасео дель Сентенарио» (Машина ехала быстро, читать незнакомые названия я не успевал.) стояли наши танки Т-90, установки залпового огня «Ураган-2ГМ», ещё какая-то военная техника, вся украшенная мексиканскими флагами. Все первые этажи занимали разные магазинчики, кафе, парикмахерские, а торговый комплекс «Плаза Карусель» составил бы конкуренцию нашему ЦУМу. Этот город, в отличие от умирающего близнеца, жил бурной жизнью. «Всё-таки хорошо, когда у народа есть какая-то общая цель! Когда он собирается в один кулак и готов ради этой цели на всё. Есть ради чего умирать – значит, есть, ради чего жить!» - философствовалось мне. И ведь не скажешь, что это - война голодных против сытых! Глядя на мужчин, было понятно, что спортзалам они предпочитают диван и пиво. Все были какие-то лоснящиеся, довольные и самодостаточные. Торопилась в основном молодёжь, которой было очень много. А мужи семейства чинно вышагивали животом вперёд в расстёгнутых клетчатых рубахах, покуривая в усы и, видимо, точно зная, что туда, куда они направляются, они обязательно успеют. Кстати, среди этого многолюдья было много не мексиканцев. Город оказался многонационален. Я это понял лишь тогда, когда увидел китайцев. Они были точно такие же, как те, с которыми мы бежали из тюрьмы: одинаково одетые, одинаково подстриженные. Попадались негры, ещё какие-то латиносы с косичками и худые, то есть явно не мексиканцы. Женщин на улицах было немного, причём встречались и модницы на шпильках, и дамы в военной форме.
В гостинице меня встретил какой-то невзрачный человек, представился капитаном Сантосом, и провёл в мой номер. На неважном русском он объяснил, что жить я буду в одноместном «люксе», а мои товарищи живут этажом ниже по четверо в номере. В моём распоряжении вся Мексика, а так же телевизор, холодильник, ванная и кнопка вызова служащего. И ещё мобильный телефон, по которому мне скоро позвонят. На мои попытки задать вопросы он выставил одну руку вперёд, другую прижал к груди, чуть согнулся и, пятясь, покинул мой номер.
Я вышел на балкон. Километрах в трёх громыхал порт, был виден океан и корабли разных размеров. С моего седьмого этажа вид открывался просто отличный. Хотелось ущипнуть себя за руку, настолько всё было нереально.
Я упал на широченную кровать, включил кондиционер, и погонял телевизор. Шли местные новости, какие-то спортивные передачи, в основном – футбол и бокс, сериал про то, как Зорро одной плетью побеждает целый взвод злобных тупых амеров. Но всё было на испанском языке, поэтому я ничего не понял. Потом я спустился на шестой этаж, и спросил у дамы за стеклом, где тут русские матросы. Дама вскочила с места и, тряся хорошими такими окороками, побежала показывать мне комнаты, где жили наши. Она постучала в дверь, там сразу же откликнулись:
-Заходи, Макаровна! Лёха как раз переодевается!
Мексиканка, которую хлопцы перекрестили зачем-то из госпожи Кальес в Макаровну, открыла дверь, зашла, и затараторила о чём-то с Миколой. Тот взял её под локоток, и они вышли в коридор. Микола увидел меня, пожал руку своей клешнёй, быстро спросил:
-Живой?
-Живой! – ответил я.
-Хорошо. Пойду с Макаровной посижу. Скучно ей сутки цельные одной-то сидеть. Я её русскому языку учу. А она меня – испанскому. Такая баба, что прямо – ух! Заходи, наши там текилу пирожками с какой-то дрянью закусывают. Как раз тебя вспоминали. Твой ствол – у меня под подушкой.
Меня приняли с распростёртыми, и сразу налили за здоровье. Я немного выпил, но местный алкоголь был далёк от моих идеалов, поэтому я больше жевал какие-то морепродукты, запечённые в тесте с луком и, конечно же, с огромным количеством перца, и слушал разговоры мореманов. Они рассказали, что после того, как выскочили из-под обстрела (Жаль, пацаны не успели, вечная им память.) и ушли в горы, то встретились с интернациональным мексиканско-китайским отрядом, и вместе добрались до границы. Там мексиканцы замолвили словечко, поэтому всех пропустили сразу и без проблем. Хотя просто так из Америки через границу уже никого не пускают. Народ живёт у границы в надежде проскочить на ту сторону, но сбыться этим надеждам не суждено. Фактически, с Америкой идёт война, поэтому граница на замке, и откроется только после победы, да и то - не факт.
У меня поинтересовались, как нога, почему меня постригли почти под ноль, и вообще? Я ответил, что с ногой всё нормально. Пока хромаю, но скоро заживёт. Подстригали в госпитале после санобработки, так что про фасон стрижки речь не шла. Операцию сделали так, что нога и новая такая не была. Но вот почему меня поселили в люксе, тогда как остальных – по третьему разряду – не понимаю?
-Тут такое дело, Володя, - взялся ответить за весь коллектив Лёха, поправляя лейкопластырь на раненой щеке, - Нас всех водили на допрос. Ну, на собеседование! Всех спрашивали про то, как очутились в плену, кем работаем, что собираемся дальше делать. Мы ответили, что хотели бы домой уехать. А нам сказали, что им очень нужны связи в России, потому что наши поддерживают Мексику в войне, поэтому требуются дельные люди, организаторы, переводчики, агенты. Тут мы и сообразили, что это ж как раз твоё! Офицер спецслужб, язык знаешь, врагов бьёшь наповал. На деле доказал, что амеров ненавидишь. Про товарища твоего погибшего рассказали. Короче, с тобой хотят поговорить очень большие люди, чтобы ты им помог в деле уничтожения империи зла.
-Лёха, кончай прикалывать! Я же серьёзно спрашиваю! – отмахнулся я, понимая, что ребята прикончили каждый по бутылке текилы с орлом, сидящем на кактусе, на этикетке, и теперь просто стебаются.
Но серьёзно говорить с этим народом не получалось. Близился вечер, и матросы засобирались на море позагорать и искупаться. Я решил сходить с ними. Мне отдали мой револьвер, я положил его в своём номере под матрац, вызвал дежурного, и спросил - как бы мне разжиться плавками и полотенцем. (На этом этаже дежурили парни, хотя на всех остальных этажах по вызовам бегали женщины. Я вспомнил Миколу, и мне стало завидно, что я - такой герой, да ещё в таком люксе, и простаиваю!) Парень молча подошёл к огромному шкафу у кровати, и отодвинул дверь. Там висело на плечиках и лежало на полочках шмоток – не в каждом магазине столько найдёшь.
-Ого! – только и сказал я.
До пляжа мы шли пешком с полчаса. Правда, песок был с камнями и ракушками, а потому резал ноги, а рядом за мыском грохотал порт и несло гарью, зато вода была в меру тёплая (Даже странно, что при такой жаре, которая постоянно тут стояла, температура воды была от силы градуса двадцать два.) и чистая. Народу на пляже было немного, так что мы устроились у самой воды, плавали и загорали, сколько хотели. Неподалёку оказался павильон с мороженым, и мы купили по огромной порции пломбира. У Вани Брындина оказались песо, уж не знаю откуда. Когда я доедал вкуснейшее мороженое, сидя на полотенце под огромным зонтиком, на меня упала чья-то тень. Я поднял голову, и увидел девушку со своего плаката в комнате, только без кольта. Вернее, так мне показалось в первую секунду. Она была в разноцветном открытом купальнике, так что всё что надо, я сразу увидел и оценил.
-Добрый день! – сказала она на плохом английском.
Было понятно, что она – из местных, и её родной – испанский. Она была примерно моего возраста, невысокая, крепенькая, но не толстая, а так, в самый раз. В теле.
В моём мозгу за секунду пролетели все мои горе-знакомства с женщинами, мой непослушный язык и трясущиеся колени. Я даже не задумался над тем – кто она, откуда, и почему подошла именно ко мне, а не к кому-то из наших. Я кинул палочку от мороженого в воду, встал, и меня прорвало:
-Добрый день, мадмуазель! Вы имеете честь познакомиться с капитаном очень дальнего плавания из России Владимиром Бойновичем, который был ранен в схватке с американскими пиратами, и сейчас находится на излечении в местном госпитале. Позвольте доложить, что я не женат, интересен, толчковая нога – левая, ударная рука – правая. По ночам плаваю в море с дельфинами. Коллекционирую спортивные автобусы и скальпы врагов. Люблю мороженое. Не люблю сухари и бананы. Живу тут неподалёку, и из моего номера-люкс открывается прекрасный вид на вечерний город. И, кажется, я вас люблю!
-Моё имя – Мария, - ошарашено протянула дама, и добавила, - Мне про тебя совсем другое говорили!
Потом рассмеялась и, хлопнув в ладоши, добавила:
-Ну, ты даёшь! Перед такой атакой ни одна крепость не устоит! Мне сказали, что к нам приехал русский, который убил много янки, и хочет помочь моей стране. Я хочу быть с таким человеком! А ты, оказывается, ещё и шутник вдобавок! Или про ночной вид из люкса – это правда?
Я подошёл к ней вплотную, и положил руки на плечи. Она посмотрела мне в глаза, и быстро сказала:
-Я всё поняла! Про люкс – правда. Про скальпы, автобусы и ранение – тоже правда. А вот про дельфинов ты всё-таки соврал!
Моряки за спиной притихли, потом кто-то заметил:
-Володя, на тебя вся Россия смотрит! Давай там, покажи, как умирает русский матрос! Если что не получится – нас зови!
На что другой голос заметил:
-Всё у него получится! В КГБ этому с пелёнок учат! У него по этому предмету одни пятёрки в дневнике, как по стрельбе!
Хорошо, что Маша не понимала по-русски. Я был готов убить этих юмористов, но только бросил через плечо:
-Парни, мы с Машей прогуляемся немного. К ужину не ждите!
Из люкса мы с Марией не выходили двое суток. У дежурного я заказал молоко, творог и котлеты для себя, и какую-то зелень, шоколад и бутылку «Мартини» – для неё. Из кровати мы вылазили только чтобы принять душ, перекусить, и посидеть на балконе, любуясь закатом. Мне было абсолютно параллельно – кто она, откуда взялась, и что будет после. Я не задумывался, кто оплачивает гостиницу и еду. Я только чувствовал, что у меня болят губы и пресс, и что я живу, и что нам хорошо. Я сказал: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» Мгновение остановилось ровно на двое суток. Пока не зазвенел звонок.
Сначала я не понял, что это за звук, пока не сообразил, что он исходит из прикроватной тумбочки. Звенел телефон, который мне вручил офицер жизнь тому назад. Номер не определялся. Я смотрел на телефон, на Машу, и до моего сознания доходило, что мгновение кончится, как только я прикоснусь к клавише. Это было почти то же состояние, когда я целился в первого охранника. Одно движение – и меняется целая жизнь. Или обрывается чья-то.
-Ага! – сказал я наконец в трубку.
-Владимир Николаевич, добрый вечер. Вас беспокоит капитан Сантос по поручению майора Камачо. Вы бы не смогли выбрать часик для того, чтобы побеседовать с майором?
-Когда?
-В восемь вечера майор приедет к вам в отель. Всего хорошего!
В трубке раздались гудки, и я начал возвращаться к реальности.
-Маш, сколько время?
-Семь. Что, работа зовёт?
Она не задала ни одного вопроса, не пообещала завтра придти, и даже не сказала фамилию. Просто через полчаса ушла, оставив номер своего телефона и адрес электронной почты. Я выпил молока, вышел на балкон, и увидел, как Маша выходит из отеля, переходит дорогу, садится в небольшую серебристую машинку, и уезжает. Сердце моё остановилось. Я осиротел. Я уже не хотел домой. Не хотел воевать с Америкой. Я хотел только, чтобы она была рядом. И пока меня ломало и корёжило на балконе седьмого этажа самой современной гостиницы Тихуаны, к дверям отеля подкатила большая красная машина, и из неё вышли майор и два человека в штатском. Через пять минут они постучали в дверь моего номера и вошли. Майор тут же улыбнулся так, как мне в детстве мама не улыбалась. Двое в штатском (Один – Сантос, другого я не знал, он был европеец.) были куда менее улыбчивы. Возникало ощущение, что ко мне в номер зашёл один человек и две его тени. Майор говорил по-испански, Сантос переводил в меру своего таланта и знания русского языка, а третий молчал, изредка поглядывая то на меня, то на разворочанную постель, то в окно. После дежурных фраз о здоровье, самочувствии и обслуживании в номере майор спросил: не хочу ли я коротко рассказать о том, как я оказался в Сан-Диего. Я минуту помолчал, обдумывая, как бы покрасивее соврать и не рассказывать про угон лодки, и вдруг поймал на себе короткий взгляд европейца. И понял, что он русский, и всё знает. И от этого сразу стало легче: меньше врёшь – меньше проблем! Я кивнул головой на неброского, и сказал майору:
-Простите, вы нас не представили!
Потом встал и, не дожидаясь, пока Сантос переведёт, протянул тому руку и представился.
-Володя. А мы с вами раньше не встречались?
-Владивосток – город маленький. Может, и встречались. Шедько Андрей Андреевич, – пожал тот мою руку, - Представляю в этом городе интересы Российской Федерации.
-Понятно, - сказал я, - Как я понимаю, вы меня арестуете?
-Прежде чем ответить на твой вопрос – ответь, пожалуйста, на вопрос майора Камачо! У нас масса времени, сейчас принесут чай и печенье, так что рассказывай всё подробно и без вранья. Разговор будет записан на диктофон.
Да, быстро рассказать всю мою дурацкую историю было невозможно. Мы пили чай, я рассказывал, майор улыбался и хлопал себя руками по пузу. Я поведал про угон, про Пашу, про Бэнкса и его револьвер (Достал револьвер из-под матраса, положил на стол рядом с чайником и думал, что его тут же заберут, но вся троица посмотрела на пушку, и даже не притронулась к ней.), про плавание, побег, перестрелку и ацтеков. Меня слушали очень внимательно, не перебивая. Когда я закончил, майор сказал, а Сантос перевёл:
-Удивительная история! И вот что хотелось бы узнать: а что бы вы дальше хотели делать? Уехать или остаться? На родине вас ждут проблемы с законом, а тут вы сможете принести реальную пользу. Вот и камрад Андрей не против, чтобы вы остались тут. Хотя бы временно.
-Ситуация следующая, - заговорил Шедько, - Во-первых, у тебя нет документов. Чтобы их заново оформить, надо подавать запросы, подтверждать, что ты – это ты, ехать в Мехико или Акапулько в наши консульства, ждать ответ, а потом дома ты сядешь как миленький за банальный угон минимум на пять лет, максимум – на десять.
-Ну, раз мозгов нет – значит сяду! – буркнул я.
-Есть вариант номер два, - продолжил Шедько, - Ты остаёшься тут и работаешь в мексиканской освободительной армии. На фронт тебя не погонят, не переживай. Нашему отделу нужны люди. Мы сотрудничаем с майором. Поставляем сюда технику и оборудование. Не только военную. Недавно подписан контракт на строительство нового завода ферросплавов в пригороде Тихуаны. Вся документация – на русском, её надо переводить. Идёт совместная добыча нефти на шельфе. Наши геологи помогают мексиканским и кубинским товарищам искать серебро, золото, марганец, много чего ещё. Скоро начнёт подниматься туризм. Плюс захватили американскую субмарину. Там тоже без перевода многое непонятно. Желательно, чтобы ты выучил и испанский язык. Причём - максимально быстро. Так что, пока ты будешь работать переводчиком при мне и при майоре. Но и «Кольт» свой далеко не прячь. Время лихое, стрелять тоже надо уметь. Поэтому пройдёшь курс подготовки по стрельбе и азы рукопашки. Мы делаем тебе документы на имя какого-нибудь Педро Эрнандеса, а Владимир Бойнович героически погибает в перестрелке. Конечная цель такой игры – организация нового государства на месте американской Калифорнии и Невады. А, может, и дальше двинемся, на Аризону или Орегон, это пока не решено. Я с тобой откровенничаю потому, что это уже давно ни для кого не секрет. Слепому видно, что Вашингтон потерял контроль над ситуацией, и мы лишь помогаем мексиканским товарищам вернуть земли, отобранные у их страны в середине девятнадцатого века в нарушение международного права. Кстати, помогаем не только мы. Китайские товарищи тоже активно в деле. Подтягивается Куба, Бразилия и Венесуэла. Так что, давим гидру всем миром. И у тебя есть шанс поучаствовать.
Я не верил своим ушам! Может, это шутка? Нет, с такими лицами не шутят! Думаю, эти двое даже не знают, что это за слово такое – шутка. Пока я переваривал информацию, майор что-то шепнул, и мне перевели:
-И Мария будет рада, если ты останешься! Купите домик, вас будут уважать соседи. Тут вообще очень уважительно относятся к работникам спецслужб.
-Мария – ваш работник? – спросил я.
Мне ничего не ответили, но на душе вдруг стало очень тоскливо, одиноко и обидно. Оказывается, на меня повесилась девчонка не потому, что я неотразимый мачо, а просто по приказу. Мгновение было прекрасным! Но оно прошло, и в душе появилась горечь обмана. Всё моё представление о прекрасной любви с первого взгляда было растоптано. На меня улыбался майор, и я прям видел, как он отдаёт приказ сержанту Марии, а та говорит: «Слушаюсь!». А завтра другой приказ, и она будет зависать с каким-нибудь амером или негром, пить «Мартини» у него на коленях и мурлыкать про закат, звёзды и розы. А если в номере стоит видеокамера? Наверняка стоит!
Я встал, и подошёл к окну. На дворе давно была ночь. Где-то там, в ночи, гудели корабли, автомобили освещали фарами перекрёстки, и где-то жила девушка, с которой было так хорошо, как уже не будет никогда. Было обидно до слёз, и было ощущение, что детство кончилось. Оно кончилось сегодня, двадцать восьмого сентября две тысячи сорок третьего года, в восемь вечера по местному времени. И уже не вернётся.
-Я согласен. Только документы сделайте на моё имя. Бойнович не погиб. Сколько надо – столько и буду тут работать. А как вернусь домой – пусть садят! Я прятаться не буду. И ещё вопрос: а Микола, и другие моряки – они как? Не согласны? Или тоже остаются?
-Моряки будут делать свою работу на море. Они скоро уедут. Им надо приводить в порядок свой пароходик и возить грузы. Ты, наверно, ещё не знаешь: остров Гуам перешёл под контроль Китая. Поэтому «Людмилу Иванову» освободили, как и многие другие корабли. Совбез ООН выдал санкцию на операцию по демилитаризации островов в Тихом океане. Начать решили с Гуама и Марианских островов, а то это уже была не территория США, а какой-то рассадник пиратства. Последней каплей стал захват филиппинского туристического теплохода. Под видом борьбы с терроризмом перебили две сотни народа, почти тысячу захватили, и ещё потребовали выкуп! Территориальная принадлежность островов пока решается, сейчас там действует мандат Совбеза, но реально пиратов там перевешали китайские товарищи, и там сейчас стоит их флот. Думаю, и до других островов очередь скоро дойдёт.
-До Гавайев дойдёт? – поинтересовался я.
-Это решается в Астане. Но я обязательно передам твой рассказ про Гавайи в Москву. Думаю, для МИДа это будет интересная информация. Про документы тоже надо порешать. На сегодня вопросов пока нет. Отдыхай, товарищ Бойнович. Мы с тобой свяжемся по телефону. Поэтому всегда следи, чтобы он был заряжен и при тебе. Если что-то вдруг пойдёт не так – обратись к дежурному по этажу! Он поможет. И револьвер заряди: тут у амеров могут быть свои люди. Насколько я понял, в нём осталось только два патрона? Вот, держи. Триста двадцать седьмой калибр. Четыре штуки.
Шедько вытащил из кармана четыре длинных патрона, положил около револьвера, встал, пожал мне руку, и уже на выходе из номера заметил:
-Прав был кавторанг, что не утопил вас тогда на выходе из бухты! Похлопочу, чтобы выговор с мужика сняли!
Остальные тоже попрощались. Майор, выходя последним, посмотрел от дверей на мою кровать, показал исподтишка большой палец, и прикрыл дверь. Я достал из холодильника текилу, налил полстакана, проглотил, закусил холодной котлетой, зарядил револьвер, и рухнул без сил на кровать, ещё пахнущую сладкими духами.
На другое утро я зашёл к мореманам, и с удивлением увидел, что все трезвые, свежие, и собирают чемоданы. Такие чемоданы я видел только в какой-то передаче про путешествия: огромные, с неудобной ручкой, колёсиками, и все в наклейках. Наклейки полагалось делать в местах, где побывал чемодан. Эти же чемоданы, судя по запаху краски и кожи, только что были с завода, но уже все в разноцветных нашлёпках с видами каких-то невиданных замков, башен, гор и стадионов.
-Собираемся! – объяснил старпом. – Завтра на Гуам отходит китайский теплоход. Пойдём на нём до своей «Людмилы». Её, оказывается, отбили у этих отморозков. Вот нежданная радость! Сейчас её сразу надо в док, смотреть - что с рулями. Да и внутри явно всё вверх тормашками и змеи в кубриках ползают. Ну да ничего. Рули сделаем, Микола удавов передушит – и снова в море. Надо бы только домой заскочить, своих попроведать. От тебя ничего никому не передать, вагинонеустойчивый ты наш? Ты же вроде как остаёшься?
-Да, вашими стараниями остаюсь. Вчера имел беседу с важными лицами, меня убедили пока остаться. Нашли, так сказать, нужные слова.
-Да ты, почитай, три дня беседы вёл с важным лицом! – перебил меня радист Ваня, примеряя, в какой бы угол огромного пустого чемодана положить пару носков, плавки и сомбреро.
-Вам легко шутить! Вы все кучей пришли – кучей ушли. А оставаться одному, в чужой стране, видя, как уходит пароход с товарищами – это очень грустно. Если бы не необходимость – я бы тоже уплыл домой. Плевать, что там посадят! Уезжать всегда веселее, чем оставаться!
Я сел на край чьей-то койки, и обхватил голову руками. На душе скребли не кошки – леопарды! Товарищи, с которыми прошёл концлагерь и побег, уплывают домой. Девушка, от чувства к которой аж подкорка в мозгу воспалилась, оказалась просто куклой. Нет в жизни счастья! Денег что ли запросить у майора побольше, стать толстым и богатым? Нет, только не толстым, это уже проходили. Мускулистым и богатым!
-Кстати, Ваня, а где ты тогда взял песо на мороженое? – спросил я у Вани.
-У Макаровны. Нам тут типа суточных положены. По три песо в день на брата. Правда, песы эти все разные. Но в магазинах любые берут! Ты у своего человека на этаже спроси!
Последний день с командой мы провели в разных хлопотах. Приходил Санчес. Мне он вручил видеосамоучитель испанского языка и русско-испанский переводчик размером с большую пуговицу. Потом долго записывал имена и адреса тех, кто поплывёт на Гуам, а также имена погибших в Сан-Диего и на корабле во время шторма. Мы указали на электронной карте место захоронения, и мексиканец заверил, что как только эта часть Мексики вновь станет Мексикой, героев войны похоронят с почестями, и обязательно всех позовут на открытие памятника. Никаких документов ни у кого не было, но всё обещали быстро восстановить, и переслать с диппочтой прямо на Гуам. Потом я подошёл к своему портье, и дипломатично поинтересовался: не мог бы он выдать мне несколько песо на карманные расходы? Тот без разговоров достал из сейфа прозрачную коробочку из-под плавленого сыра с разными монетами. Каких там только не было! Жёлтые с надписью «1945. Dos pesos», белые с портретом мужика в беретке и надписью «1990. Tres pesos», по краям жёлтые, посредине – белые, с примелькавшейся уже троицей орёл-кактус-змея и надписью «Estados unidos mexicanos» и даже большая тяжёлая белая монета с хитрым гербом. На гербе в виде короны, двух колонн, ленты и щита было написано «plus ultra», а по краю – «Isla de puerto rico. 1 peso=5P.tas.v.», из чего я заключил, что я – не просто боёб, а в кубе.
-Тебе нужна сумма на что-то конкретное, или просто положить металл в карман, чтобы ветром в море не унесло? – пошутил дежурный с серьёзным видом.
Пока я думал над таким простым вопросом (Ещё пять минут назад ничего покупать я не собирался.), он пояснил:
-У нас в ходу разные монеты. Немножко безобразие, конечно, но зато все они – честные песо, никаких долларов. У правительства есть задачи поважнее денежной реформы.
-Я бы хотел купить книгу по истории Мексики. Несколько книг! – сообразил я.
Парень кивнул головой, и высыпал передо мной в белую тарелочку все монеты, какие были в коробке.
-Бумажные книги сейчас дорогие. Их мало. Я бы рекомендовал купить электронную, и закачать в неё всё, что хочется. Закачивать можно, не выходя из номера. Я тебе помогу, если надо. Книжный магазинчик в двух кварталах восточнее, а любая электроника продаётся в «Карусели» на площади. Вы там проезжали.
Через два часа я уже сидел в номере с новой электронной книгой, и читал про Порфирио Диаса. Тема Мексики тесно переплеталась с историей северной, центральной и южной Америк, и я понял, что мне не просто некогда скучать – часов в сутках будет мало! (Дежурный слово своё сдержал, и накачал мне столько всего национального от какого-то Хуана Ареолы до не более мне известного Карлоса Фуэнтоса, с рекомендацией начать чтение с Октавио Паса, но не забыть и Клавихеро с Асуэлой, что я растерялся, и решил начать с того, что посоветовала проходившая по лестнице Макаровна.)
Вечером мы пошли в церковь. Православных церквей тут не было, но мы зашли в первую попавшуюся, и объяснили, что хотели бы зажечь свечки Николе и Андрею, и поблагодарить богородицу. Церковь была небольшая, снаружи вся белая, с двумя высокими шпилями. Я в вопросах религии разбирался, как кот в помидорах, поэтому решил, что это католический храм. Потом достал русско-испанский разговорник, и попытался с его помощью объяснить, что мне нужен крестик на шею, но я русский. Местный поп (Или как он там называется, дядька преклонных лет в очках и длинной чёрной спецодежде.) изумился, но потом понял, что я от него хочу (Как оказалось, я по-испански попросил проповедника крестиком обмотать мне русскую шею.) и пояснил, что он не католик, а протестант, и его крестики православным носить можно, ибо протестантам с православными даже можно вступать в брак при каких-то там условиях, а с католиками – грех. (Я сразу подумал про свою Машу, вспомнил её небольшой крестик в ложбине между гор, и решил, что она тоже из наших, из православных протестантов, что впоследствии полностью подтвердилось.) Себе я выбрал небольшой рельефный серебряный крестик на суровой верёвочке. Он обошелся в одну монету «1 peso republica de cuba». Матросы побрызгали меня водой, побормотали, дали пинка под зад, и сказали, что я с этой минуты крещёный и нарекаюсь Володимиром.
-Спасибо, хоть не Карлом! – засмеялся я.
После этого неожиданного обряда мы купили два десятка свечек, зажгли, и поставили под иконами каких-то святых. Поп сказал, что это – святая дева Гваделупская, святой Франциск и святой Хуан. Но он ручается за то, что они непременно передадут все наши просьбы и благодарности Николе и Андрею. Мне показали, как надо правильно по-православному креститься, и мы пошли обратно в гостиницу по вечернему городу.
То и дело где-то бахали фейерверки, кто-то пел, где-то играла гитара и скрипка. В открытых кафе бурлила жизнь. День был рабочий, новый год тоже не предвиделся. Что же тут творится, когда проходит какой-нибудь ежегодный карнавал? Или когда тут пройдёт финал чемпионата по футболу? Или объявят победу в войне, которая тихо продолжается уже без малого двести лет? Не сказать, что народ в России веселиться не умеет, но наше тридцать первое декабря – это похороны по сравнению с победой их боксёра за звание какого-нибудь чемпиона штата Юкатан.
Мы зашли в «Паб эль торито», в котором девчонки под аккорды ансамбля мариачи отплясывали так, что русские матросы не зайти в него просто не имели морального права. Заказали литровую бутылку водки на всех, по коктейлю с зонтиком, да по порции креветок с лимоном. Я почувствовал, что в этой бухте матросы кинули якорь надолго, пожелал им не опоздать на китайский пароход, выпил рюмку за компанию, и пошёл в гостиницу. Веселиться мне не хотелось. Настроение было скверное, да и дел много: учить испанский и историю региона, в котором мне предстояло прожить - бог знает сколько времени.
-К вам пригласили преподавателя испанского. Он ждёт вас в номере! – серьёзно предупредил меня дежурный.
Этого мне только не хватало! Ночью сидеть за учебником – толку никакого! Я лучше завтра пораньше встану, провожу мужиков, и засяду за испанский. А пока – увольте! Сейчас так ему и скажу: «Сори, мол, кабальеро, их бин бай-бай до самого морнинга».
Я открыл дверь номера. В комнате стоял знакомый запах духов, а на столе – нестыкующийся набор: вино, конфеты и котлеты.
-Мы начнём учить испанский со слов «Вино» и «Котлеты»! (Слово «Котлеты» она говорила по-русски, получалось что-то вроде «Котлиетто», от чего у меня учащался пульс, а по морде расползалась дурацкая улыбка.) – сказала Маша из темноты балкона. – Только сначала я бы хотела знать, где это ты лазишь по ночам?
-Слова «Котлеты» в вашем языке нет! – сказал я, наливая в бокалы красное вино. – Я его уже начал изучать. Мы с товарищами были в церкви. Я теперь крещёный. К тебе у меня тоже есть вопросы. Так что нам будет, о чём поговорить, товарищ преподаватель!
-Начнём говорить прямо сейчас! Мне к семи утра на службу.
В шесть тридцать она вышла из номера, пообещав вернуться после пяти, и всё-таки поговорить о делах и заняться-таки изучением испанского. Я проводил своих боевых товарищей, потом проспал до обеда, позавтракал, и сел за чтение. Около шести вечера пришла она, и дело, наконец, дошло до разговора. Мы спокойно беседовали часа два, хотя оставаться спокойным в её присутствии мог, наверно, только покойник. (Блондинка с моего старого плаката не годилась Марии даже в качестве чистильщика обуви.) Из разговора выяснилось следующее: она – дочь военного, командира танковой роты. Мама сидит дома, не работает, если не считать работой двух младших братьев-школьников и целый зверинец домашней скотины. У неё звание сержанта, служит в батальоне связи. Майор Камачо – друг её папы, недавно зашёл к ним на рюмочку текилы, и рассказал про нашу группу морских десантников. Ей стало интересно, что это за русские герои, которые ухлопали кучу амеров, и с боями прорвались к ним в Мексику. А майору как раз требуются русские с головой на плечах и знанием языков. Несколько русских тут есть, но официальная Москва ограничила своё присутствие в месте, где идёт фактическая война с пиндосами, чтобы не нарываться на скандалы в ООН. При этом техники присылают много, разных вопросов возникает - масса, а когда весь запад окажется очищенным от оккупантов, необходимо будет устанавливать дипломатические, экономические и другие отношения с разными странами, в первую очередь – с Кубой, Венесуэлой, Россией и Китаем. Поэтому майор Камачо, глядя далеко вперёд, расписал в превосходных тонах русского парня, про которого, возможно, будет снят фильм, и у которого большое будущее благодаря его мужеству, силе и таланту. Поэтому свои дурацкие обвинения я могу утопить в океане, а то она – девушка горячая, может и зарезать, не посмотрит на мои седые волосы. Только в этот вечер я понял, почему Микола называл меня седым, и разглядел, наконец, что мои волосы побелели через один.
С этого дня у меня началась новая жизнь. Я переехал в дом Марии, познакомился с её папой, мамой, братьями, кошками, кроликами, курами и коровой. Нам выделили комнату на втором этаже, и купили новую кровать. С утра я работал то у майора Камачо, то у майора Шедько. Долго входил в курс дела, вникал в тонкости военные и дипломатические, учился драться и стрелять вместе с мексиканскими коммандос. (Первый месяц тренировок я каждый день думал, что не доживу до вечера. Приходил домой, и не мог ужинать: ложка вываливалась из пальцев.) Вечерами интенсивно изучал испанский. Благо, все вокруг говорили только на нём, поэтому, когда у нас с Машей родилась дочь, я свободно разговаривал с ней уже на трёх языках. Всё-таки, когда знаешь один иностранный язык – второй учить уже проще. (Маше русский язык давался сложнее, но стихи Некрасова в оригинале ей уже нравились.) Дочу назвали Луиза в честь какой-то давно умершей машиной прабабушки, я протестовать не стал. Рождение дочери я воспринял мужественно. Даже тесть это отметил, сказав, что когда у них первой родилась девочка, он сначала хотел кого-нибудь застрелить из своего танка Т-90М, а теперь вот не нарадуется. Я никого застрелить не хотел. Просто этот факт долго не укладывался в голове. И ещё меня поразило, сколько надо стирать пелёнок и готовить еды! (Бедная моя мама! Только теперь до меня дошло, сколько сил и терпения она в меня вложила!)
Происходили и другие не менее значимые события.
Из Иркутска приезжал психолог, имел разговор со мной и не только. (Он жил в нашем представительстве два месяца, к нему приводили и наших, и мексиканцев.) На голову мне напялили какой-то шлем с проводами, задавали разные вопросы, показывали бессмысленные картинки, а потом поздравили, и сказали, что в моей голове ума - палата, но ключ потерян. Психика насколько заторможена, настолько и стабильна. Врач вручил мне гору витамин и закодированный ноут с кучей того, что необходимо прочитать, посмотреть («Обязательно, милейший, до конца!») и выучить как «Отче наш», чтобы улучшить в голове всё, что там есть, но ещё в детстве слиплось и заржавело.
Позвонила мама, и сказала, что рада, что я жив, и ждёт домой. И заметила, что обвинение с меня сняли: какая-то частная благотворительная организация купила сахалинским геологам новую подводную лодку, и те претензий более не имеют. А вот пашина мама после того, как ей объявили о гибели сына, долго болела, но теперь снова ходит на работу, хотя сильно постарела. На это я ответил, что приеду, как только смогу, а пока работаю в рыболовецкой артели на юге Мексики, и Пашу мне будет жаль до конца дней своих. Про жену и дочь рассказать как-то язык не повернулся: мне было стыдно, что я - жив и счастлив, а Пашка - помер.
К тому моменту у меня было уже два паспорта: на моё родное имя, и на Хорхе Васкеса, уроженца Мехико. Российский я предъявлял редко, только при встречах в нашем представительстве, которое открылось совсем недавно, и где я числился вторым секретарём. (Там я получал неплохое по местным меркам жалованье, и брал машину для деловых поездок. В частности, встречал каких-то людей в порту и на вокзале, и отвозил в представительство. Те приплывали как матросы, или прилетали как российские туристы и журналисты, а потом словно растворялись в жарком воздухе Мексики.) А в Сан-Диего и Мехико ездил с мексиканским. Дело в том, что через два года после того, как я с товарищами перешёл границу, Сан-Диего окончательно умер, и амеры оттуда ушли почти без боя. Говорят, несколько их самолётов с авианосца всё-таки взлетели. Два без посторонней помощи упали в море. Двух сбили. Один перелетел в Тихуану, лётчик сдался, и я лично участвовал в допросах, и осматривал допотопный самолёт. (Его поставили в один ангар рядом с Мигами. Вокруг ходили наши техники, инструкторы, и мексиканские лётчики, и с серьёзным видом сочувственно сетовали друг дружке, отколупывая от амера ногтями краску вместе с ржавым железом: «Упали двое? Ну, надо же, жалость-то какая! А этот долетел? И как он, бедный, на этом рискнул за полстони вёрст лететь! Пилот – ас, судя по всему! Эту штуку покрасить надо, а то в музей в таком виде не примут. А двух сбили? Варвары – эти мексиканские пэвэошники! И как рука поднялась?»)
У меня появились новые друзья. Вообще, с людьми я сходился тяжело. Это было результатом соответствующего воспитания в детстве. Но здешний народ так подкупал открытостью характера, непосредственностью и честностью, что пара коммандос из нашего тренировочного лагеря с жёнами уже часто приходил к нам с Марией в гости. Забегали на чай и некоторые соотечественники, которые на вопрос: «Где вы работаете?» неизменно отвечали: «Независимая пресса». Заходили и майор Камачо с женой (Он мне всегда исподтишка кивал на мою Машу и показывал большой палец, а я ему в ответ – кулак, и оба смеялись.) Пару раз заезжал после работы Шедько. Посмотрел, как мы живём, есть ли в чём нужда, поел жареного кролика, и подарил нам с Машей шикарный серебряный сервиз на шесть персон.
Я для себя чётко понял: если у тебя плохое настроение, ты разочаровался в жизни, наделал глупостей и уже никому не веришь – приезжай в Мексику! Посиди в баре, послушай музыкантов, посмотри на девушек, искупайся в океане, сходи на корриду, просто поброди между кактусов один – и это окажется куда полезнее казённых советов хитроглазого психоаналитика!
Мексиканские танки по многочисленным просьбам оставшихся в живых жителей Сан-Диего перешли границу, и намотали на гусеницы всех, кто попытался оказать вооружённое сопротивление. Поэтому два города-побратима пока ещё разделяют три ряда колючки, и местами ещё стоит великая американская стена, но это ненадолго. Жизнь налаживается, хотя без «Ругера» я гуляю только с дочкой по нашему фруктовому садику. Американские беженцы возвращаются в свои дома, пытаются прожить, работая в поле, на буровой или у станка, а не играя на биржах или раздавая кредиты. Этническим мексиканцам проще: они привыкли зарабатывать свой хлеб честно, а вот белые тут выживут вряд ли.
Жалкое зрелище – эти старые белые в новой Калифорнии! Толстые, ограниченные люди, отказывающиеся верить в то, что для того, чтобы жить, надо что-то делать для других. В их сознание это не укладывается. Их всю жизнь учили только потреблять. Думаю, вскоре они вымрут как вид. Они жалуются, что собачек уже нечем кормить, что мусорный бак полон, что после небольшого землетрясения стена домика треснула, а лампочка над их крыльцом погасла, но никто не вкрутил новую. Что счёт в банке закрыт, что медсестра не приходит делать массаж, что мексиканцы говорят по-испански, не считают доллары деньгами и строят свои дома рядом с ними. На то, что идёт дождь и светит солнце. И на то, что уже некому пожаловаться. Они жалуются, жалуются, жалуются… А сами сидят в продавленных проперженных креслах, и смотрят в давно погасшие экраны. Их даже местная молодёжь, с которой солдаты-то стараются не связываться, не трогает. Потому что они похожи на каких-то личинок, которых улей зачем-то кормил много лет, но из которых никто никогда не вылупится.
Граница Мексики передвинулась до Финикса и Сан-Франциско, и это, видимо, ещё не окончательное решение американского вопроса. (Я хорошо запомнил политическую карту Мексики середины девятнадцатого века, так что до торжества справедливости ещё очень далеко.)
Моя жизнь была напряжённой, интересной, иногда - опасной, но достаточно стабильной. Я часто бывал в командировках, встречался с разными людьми, попал под артобстрел, но знал, что у меня есть дом, где меня ждут любимые люди. (Правда, любимые меня с порога целовали и предупреждали, что если унюхают признаки измены, то мне сам Стариков не поможет. Но признаки не унюхивались по причине их полного отсутствия.)
Дочке исполнилось два года, когда из Москвы мне дали понять, что пора бы осваивать новые территории, а то на диком западе и в Техасе наших людей мало, а возможности для нефтяников и металлургов там открываются неплохие. Для этого мне надо вернуться на родину, подучиться - и снова в бой. Меня соглашались взять на юридический факультет нашего Владивостокского университета, причём в отдел международных отношений, и сразу на второй курс. Мы долго держали семейный совет, и решили, что, раз это необходимо для такого святого для любого мексиканца дела, как освобождение Техаса, то Мария меня отпускает, мама и папа ей тут будут помогать как могут. Но, если возникнет возможность – приедет с Луизой ко мне в Россию, хотя бы на время. Я сообщил это в центр, там сказали, что проблем не видят, и я начал собираться на родину.
Второго декабря мы с Машей решили вдвоём съездить в Сан-Диего. Она там ни разу не была, а без меня ехать туда не хотела, да и побаивалась, а мне весной надо было уезжать на родину. Поэтому я взял в представительстве отгул, автомобиль со скрытой бронезащитой, дома – жену и два пистолета, (К личному «Ругеру» у меня добавился казённый малошумный ГШ.) и мы вдвоём поехали подышать свежим зимним воздухом. Было прохладно, на горах лежал снег, хотя у побережья была плюсовая температура. Супруга впервые за два года отошла от дома дальше, чем за хлебом и пелёнками (Ох уж эти мне пелёнки! Я из-за них полгода не мог дочитать Кафку!) и радовалась скорости и открытому пространству, как доча – гильзе от автомата Калашникова.
Мы дали круг вокруг стадиона «Родео», проскочили мимо аэропорта имени Родригеса, показали документы на КПП, выскочили на почти пустую трассу 805, неторопясь проехали по пригороду Сан-Исидро, выехали к Сити, свернули налево, и подъехали к набережной. Смотреть особо было не на что: везде работали краны, бульдозеры, ездили грузовики, стояли строительные леса, многие дороги были перекрыты. Маша полюбовалась на небоскрёбы без стёкол, на торчащие в гавани из воды носы затопленных кораблей. Да, работы предстояло – на многие года! Потом мы проехали несколько кварталов на север, и я показал на местности, откуда началось моё знакомство с этим континентом. (Вот и стадион, где мы ночевали. А потом ка-ак ба-абахнуло! И мы ка-ак давай стрелять! И вон за теми домами сначала прятались. А потом пошли туда.) За последние два года я был в Сан-Диего много раз по делам, поэтому ничего нового для себя не увидел, но смотреть в горящие глаза любимой женщины, и рассказывать, как ты вот на этом месте победил врага в неравном бою – это ли не счастье, ради которого стоит жить!
Мы ещё около часа покатались по этому странному городу, пока не приехали на площадь неподалёку от того места, где погибли мои товарищи. Там планировалось вскоре поставить памятник всем, кто погиб в боях за освобождение Байя Калифорнии. Площадь была большая, людей полегло – уйма, поэтому с памятником решили не спешить: в мексиканской академии художеств объявили по такому случаю конкурс, рассматривается несколько проектов. Мы вышли из машины, и решили прогуляться пешком до того подвала, где я чуть не остался навсегда. Дорожку меж домов я нашёл без труда, и через несколько минут мы стояли около полуразрушенного кирпичного двухэтажного дома. Как быстро мы дошли! Три с лишним года назад этот путь я проделал за час. Озираясь, боясь шороха, надеясь только на опыт старших товарищей. Да, жизнь течёт, всё меняется. Например, два небоскрёба-близнеца в Сити собрались взрывать: говорят, что восстанавливать после пожара – дороже, чем построить новые. В порту уже нет грузовых кораблей со звёздно-полосатыми тряпками, а стоят кубинские, венесуэльские, китайские, индийские, наши. На рейде – мексиканский крейсер и ещё какие-то серые приземистые корабли рангом пониже. Никто не стреляет, хотя, говорят, вечерами тут небезопасно, и у меня наготове восемнадцатизарядный ствол. Две партии в парламенте спорят – присоединять эту территорию к Мексике, или создать отдельное государство. У нас в России запустили спутник к Сатурну, создали искусственное человеческое сердце на основе нанотехнологий, и окончательно запретили табак. Вот и этот домик был почти целый, а теперь – пролом в стене. Амеры без боя всё-таки не сдались! Видимо, рядом взорвалась мина калибра, судя по воронке, примерно восемьдесят второго. Изогнутая дверь, через которую я выполз, оглохший, ослепший, убивший и раненый. Всё помнилось, словно случилось вчера. А ведь дочь уже кроликов за уши таскает!
Я стоял перед проломом в стене, и словно смотрел кино по тысячи кадров за секунду. Кирпичное крошево завалило ступеньки в подвал, да у меня и не возникло желание туда спускаться. Наверняка там лежат те же два скелета хозяев, проржавевшие банки и пара замёрзших скорпионов. Я заглянул внутрь дома через дыру. И первое, что увидел в сумраке – глаза. Я остолбенел. Жена, что-то говорившая про ужасы войны, посмотрела на меня, и замолчала на полуслове.
-Влад! – сказала она тревожно, но, видя, что я закрыл рот рукой, чтоб не заорать, сама заорала: - Влад! Что? Кто там? Там же никого нет! Влад! Очнись! Влад!
Эти стеклянные глаза я узнал бы и через сто лет. Это был Джонни!
Когда до моего сознания донеслись крики жены, я сел на землю и зажмурился.
-Там никого нет! Там просто мусор, Володя! Ты что-то вспомнил? Ты здесь был? Пойдём, пойдём отсюда! Я замёрзла! Я есть хочу! Любимый, поехали, дочь скоро проснётся и будет спрашивать - почему нет мамы? Поехали!
-Это он! – спокойно сказал я, не убирая рук от лица. – Это Джонни.
И от того, как спокойно я это сказал, и мне и ей стало понятно, что случилось что-то такое, чего не должно было случиться, но от чего уже не избавиться никакими силами. Я ещё где-то надеялся, что показалось. Что ошибся. Знакомые ощущения! Глаза видят, что у Паши уже нет ноги, а мозг пытается отмотать назад этот ужас! Ну, сделай шаг в сторону – и жизнь пойдёт по другой колее! Время, где у тебя рычаг заднего хода? Ты миллиарды лет летишь вперёд! Сдай назад на одну секунду! Но шаг уже сделан, и надо за одно мгновение смириться с новой реальностью, пытаться жить дальше. Но прежнего тебя уже нет! Твой мир мгновенно изменился до неузнаваемости. Земля споткнулась – и продолжила крутиться, как ни в чём не бывало. Господи, зачем я сюда заехал? Зачем снаряд пробил дыру в этой стене? Зачем я в эту дыру заглянул? Ведь это Джонни!
Маша стояла рядом, и не знала – что делать, и что со мной случилось. У неё на глазах стояли слёзы. Такого я ещё не видел! Приходилось быстрее собирать мысли в кучу хотя бы ради того, чтобы не пугать жену.
-Там лежит Джонни, - я ткнул рукой в сторону дыры в стене, не поднимая головы, - Кукла. Робот. У меня в детстве была такая. Вот чёт нахлынуло.
-Я тебя сейчас убью! – сказала Маша и расплакалась.
«Когда мексиканская женщина плачет, к ней ближе чем на пять метров подходить опасно!» - год назад сказал мне тесть, когда его жене, машиной маме, позвонили и сказали, что тот танк, на котором он шёл в бой, подбит, а экипаж погиб. Танк был действительно подбит в районе Сан-Исидро, но тесть со всем экипажем вечером приехал домой, и выпил кувшин текилы почти без закуски, залечивая лёгкую контузию и тяжёлую моральную травму от потери любимого танка.
Поэтому я обошёл жену сторонкой, запустил руки в пролом, и вытащил робота наружу. Конечно, это был не тот робот, что пятнадцать лет гипнотизировал меня и мать, делая из нас ненормальных, а потом канул в омут с мешком на голове. Он и на Джонни-то почти не походил: на гусеничном ходу, (Резиновые гусеницы оплавились от огня, и висели сосульками.) одет и разрисован под латиноса, немного меньше ростом. Но это был он! Я открыл дверку на спине: батарея протекла, белые следы кислоты виднелись на контактах и внутри двигателя. Левый глаз был на максимальном зуме, правый – на минимальном. Я потряс робота за шею, отряхивая пыль. В голове его что-то безнадёжно забренчало, и глаза стали симметрично прикрыты диафрагмами. Из его живота торчал осколок снаряда. Короче, взрыв и дожди уханькали игрушку наповал.
Пока Маша утирала слёзы, прихорашивалась в зеркальце и бормотала какие-то испанские слова, которых мы с ней почему-то не учили, я обошёл дом с другой стороны, и понял, что это не жилой дом, а детский сад. Рядом находился скверик с маленьким бассейном, турником, качелей, и парой метровых паровозиков. Всё ржавое и заросшее каким-то сухим чертополохом. Из выбитого окна второго этажа торчала двухъярусная кровать с нарисованным на боку осликом.
Я взял Машу под руку, Джонни – за ногу, и мы пошли к машине.
-Эта игрушка сломана! Зачем она нам? Луизе она не понравится! Её уже не починить! Выброси этот мусор! Мы купим такую же, если ты хочешь! Она вся в грязи! – эмоционально выговаривала мне жена, пытаясь услышать от меня хоть что-то вразумительное. Потом выдернула руку, и мы резко остановились. Она долго смотрела мне в глаза, провела своей ледяной рукой по моему горячему лицу, отвернулась и закусила губу. Так мы и стояли в сотне шагов от машины, соприкасаясь щеками, но глядя в разные стороны, с обгоревшей полуметровой куклой. Мимо прошли рабочие в строительных касках и респираторах, проехала бетономешалка, где-то в порту загудела сирена. Все эти образы и звуки, даже запах её духов, не доходили до моего сознания. Я думал только об одном: как? Как эта штука оказалась тут? Почему-то я всегда считал, что второго Джонни в природе нет! Раз мама утопила того – значит, моя проблема исчезла. И только теперь в дальнем отделе открылась какая-то дверь, и стало видно: проблема эта была во мне всегда. Она пряталась за другими проблемами, она не болела, не выходила на передний план, но никуда не исчезла. И не исчезнет до тех пор, пока я не разберусь с этой куклой. Может, моё зелёное созвездие выручило меня тогда и снова привело к этому дому именно для того, чтобы я решил эту проблему? Я пока понятия не имел – с какого конца разматывать клубок длиною в двадцать восемь лет. Но уже понимал: без этого мне нельзя жить дальше.
Машу я любил не только за красоту, но и за то, что она умела иногда помолчать, подумать, и понять проблему, не задав ни одного вопроса. Вот и сейчас она глянула на меня, прищурив свои огромные чёрные глаза, потом спокойно, как солдат солдату, сказала:
-Дай глянуть!
Я поднял робота, и покрутил перед глазами. Килограмм пятнадцать в нём точно было. А сколько весил мой Джонни? Не знаю! Никогда не взвешивал!
-Странная игрушка! Никогда таких не видела! Так что это за чёрт на самом деле, прости меня, святая дева? Только не заливай мне тут про свои детские комплексы!
-Это действительно игрушка. Точно такая была всё детство около меня. И у меня полное ощущение, что благодаря ей я сейчас нахожусь здесь. Эта штука – какой-то американский мозгокрут. Подробности я сам бы не прочь узнать. Поэтому мы возьмём его с собой и выясним, кто, где, а главное – для чего его сделали. Там видно будет. Вот же боёб! Почему я раньше об этом не подумал? Что? А, ты не знаешь этого слова! Я тоже, оказывается, многих ваших слов не знаю! Учиться нам ещё и учиться! Ладно, поехали! Холодно. Сейчас, кажется, снег пойдёт.
Карпов Геннадий. 2013 год. г.Красноярск 
