Виктор Власов: Артефакт

---

Наверное, есть авторы страннее поэта, критика и главного редактора журнала «Вольный лист», но таких, как Иван Таран, я ещё не встречал на своём, коротком пока, творческом пути. Увлекательные истории о себе и своей жизни в литературе, которыми Ваня с удовольствием продолжает делиться, я сложил в одну документальную повесть. Пусть говорят, что Таран – человек жуткий, опасный для общества литераторов, но для меня и многих других – он настоящий друг.

***

Тусклое сияние воды вокруг и какое-то умиротворение. В редких светлых островках неба в разрывах облаков вверху есть что-то зовущее. В это время не хочется петь, только слушать…



Плавая на плоту по озеру, ловит Ваня худых золотистых карасиков да гольянов, затем спешит в дачный домик на велосипеде, стареньком «Урале», доставшемся ему от дедушки. Педали крутит он быстро-быстро – бушует в нём сила, какую в этот жаркий июньский день придаёт ему удивительное чувство вдохновения. Примчавшись на дачу, Иван торопливо закрывает калитку. Заведя велосипед в кладовку, резко выливает на себя ведро потеплевшей воды – знает, что предстоит усердная работа. С лопатой и граблями он много часов борется с гигантскими сорняками на грядках, точнее на том, что когда-то называлось ими. Наконец небольшая выкопанная Ваней компостная яма заполняется до отказа. С победным чувством исполненного долга он запирается в домике – любит так же работать в одиночестве в замкнутом прохладном пространстве каменных стен с посеревшими кое-где обоями.

Вокруг – полумрак, и рисунки, приклеенные к обоям, выглядят по-иному. Теряется грань между чёткими линиями на листах и окраской самих обоев, поэтому кажется, что нарисованные предметы и герои причудливых сюжетов плывут в зыбкой серой массе. Ивану нравится наблюдать за ними. Потягивая сладкий и густой бабушкин компот, он может долго глядеть на них, мечтая: «Вот стану я настоящим поэтом, и люди будут читать меня с упоением, как, например, Пушкина, Лермонтова или Есенина!».



Большая низкая лампа с непрозрачным абажуром стоит на стареньком письменном столе, горит ясно, освещает поверхность стола и часть потолка, образуя на нём дрожащее круглое пятно света. Окно комнаты выходит в прибранный сад с двумя яблонями, заросший смородиной и малиной, а вдоль забора – и лопухом с крапивой. Любуясь им, Иван думает: работы в нём ещё много: посадить то и это, да что там посадить, баню надо строить, как у соседа Степана Потаповича! Иван справится, ведь он любит работать на даче. Правда, после того как навсегда уходит мама, часто бывает ему неуютно и тоскливо, но Ваня умеет запирать мрачные мысли на замок.

Вдохновляет всё: и кустистые растения, и деревья, и стрёкот кузнечиков, и дымки, поднимающиеся с огородов то тут, то там, и палящее солнце, и знакомые старики, работающие на соседних участках, и легковые машины, иногда проезжающие за изгородью… Кто-то заводит песню вдалеке – с дорожной протяжностью, с лёгкой грустью.



«А-а, сегодня же юбилей у деда Стёпы, вот железнодорожники и запели дружно!» – догадывается Иван, сосредоточенно всматриваясь в пустой листок бумаги на столе. Сейчас пойдут мысли, родятся образы, потекут стихи…

Приятно и немного не по себе от счастья, в голове тихо звенит, а в глазах – несколько первых строк, горячих, оживляющих фантазию. С них и начинается стихотворение, несомненно – хорошее, то, которое понравится и критикам.

«Обязательно приглянётся», – кивает Ваня. Его томит счастливое беспокойство. Он представляет, как гости из Москвы, признанные и титулованные поэты, оценивают его труды. Хвалят образность, произнося заумные и пламенные речи. О да, Иван понимает в них толк, поскольку сам не раз выступал на конференциях – то в одном городе, то в другом, не раз зачитывал выдержки из своих научно-исследовательских трудов и монографий. Без всякой защиты диссертации он уже кандидат филологических наук. Непременно светила обратят внимание и на это.



«Какие образы, вот – приближение к истинной поэзии!» – улыбаясь, думает поэт. – «А здесь чувствуется наблюдательность и отчётливо виден автор-художник.»

Ночь дышит мирным покоем. Нежный золотистый свет круглой луны льётся в комнату и мягко озаряет часть стола. Лампа выключена давно.



Иван спит, положив голову на руки, а под ними лежит несколько листков, исписанных красивым почерком.

«Не ходи завтра на семинар, не ходи, слышишь?!..» – тихо и тревожно звучит у него в голове.

– Нет, слышу это не во сне, – говорит себе Ваня в полудрёме. Сердце поэта бьётся чаще. В смутном предчувствии грядущего ужаса он поднимает беспокойный взгляд, но, кроме тусклых огней на далёких фонарных столбах, ничего не видит в окно. Минуту царит тишина тревожного ожидания, а потом снова:

«Мы нашли, что искали давно. Тебе нужно увидеть…».

Прорезавшийся голос невозможно заглушить. Кто-то мрачный и навязчивый поселился в голове поэта и просыпается...

– Что со мной? – бормочет Ваня, всхлипывая. – Сгинь сейчас же!

«Иди, иди!..»  – протяжно раздаётся в голове.

Руки Ивана трясутся, а в глазах стоит муть: огни и освещённые домики расплываются длинными пёстрыми змеями. В ушах шумит. Он чувствует давление: что-то невидимое, но сильное сжимает ему виски, пробираясь и внутрь ушей. Он встаёт, осоловевший. По привычке щупает вспотевший лоб – температуры нет. Но парня продолжает трясти, и тело одолевает слабость. Подойдя к зеркалу, Ваня глядит на себя, бледного и какого-то страшного. Как будто его украли и вернули, но уже другим. Искривлённое лицо, перекосившиеся глаза, прыгающие щёки. Отражение кажется нечеловеческим. Взгляд чёрных глаз – пустой, пугающий своим равнодушием.



– Уходи, пожалуйста! – просит Ваня с таким отчаянием, какое никогда ещё не охватывало его. Но голос продолжает шептать наставительно:

«Соберись и приди…»

Тогда Ваня что есть сил кричит на своё отражение. Крик выходит сдавленный, точно горло кто-то сжал, не давая звукам проходить. Он выбегает из дома. Оглядывается с надеждой: очень хочется, чтобы кто-то поговорил с ним, однако вокруг никого. Не идти же соседу! «Потапыч, что со мной?» – Ваня представляет, насколько глупым будет этот вопрос.



Глухая и по-прежнему жаркая ночь раздражает спёртым воздухом, которым дышится трудно. Впереди – широкая дрожащая полоса лунного света. По ней Ваня идёт к лесополосе, без конца кашляет, широко раскрывая рот. Чудится, что воздух вот-вот прекратит поступать в лёгкие. Иван с опаской озирается, вслушиваясь в странные звуки ночи, путающиеся с теми, что в его голове.

Голос влечёт и влечёт. Наконец Ваня достигает лесополосы. Шаря взглядом по земле, ищет ответ… Чувствует нарастающую боль в груди, сердце как будто перестаёт работать. Он падает на колени, глухо воет. Валится на бок и смотрит пристально в темноту, вдыхая запах свежей земли, чуя щекой колкую траву. Нет, сердце не останавливается, оно бьётся чаще и громче. И вдруг поэт с облегчением вздыхает – накатывает прилив сил, такой, когда встаёшь в бодром здравии с бурным желанием жить и творить. И просыпается.



– Сон, слава Богу! – произносит Ваня тихо и радостно. Он лежит на диване, накрытый двумя простынями. Надев очки, он вскакивает и хватает несколько листочков со стола.  Глядит и восхищается, замечая несколько новых стихов про звёздное пространство, наводнённое астероидами и отчаянными людьми без крова и пищи, про жизнь на планете Наборо, про платонические отношения между капитаном космического корабля «О-Беннен» и доктором Толлен. Стихи потрясающие, действительно космические, просто мурашки по коже бегут… Откуда они? Когда успел написать?

– Ай, ладно, некогда разбираться, – отмахивается Иван, облизывая пересохшие губы.

Страшно хочется пить – и он залпом выпивает оставшийся в тетрапаке компот. Есть не хочется, разве что покурить. Ваня кушает мало, оттого и выглядит, как доходяга, но доходяга трудолюбивый: с жилистыми руками и загаром. Сегодня в час начнётся литературный семинар в музее имени Достоевского. Там будут друзья, соратники по перу и так – приятели, стихи да проза которых ему не особенно нравятся, но пообщаться с ними можно с удовольствием, ведь у каждого – своё мироощущение.



Странно: Степан Потапович покидает участок рано. Обычно старик уходит после обеда, а то и позже. Обалдеть: кто-то разбил два стекла в его домике! Ваня садится на ступеньку крыльца. Одёргивая задравшиеся штаны в приставших колючках и мелких травинках, он вдруг вспоминает, что забыл обновить программу-антивирус на компьютере. Лицензия закончилась, а в Интернет нужно заходить ежедневно, чтобы проверить электронную почту. Человек он деловой, каждый день кто-нибудь присылает письмо и ждёт ответа. Шлют письма редакторы различных журналов: литературно-художественных, публицистических – общероссийских и местечковых. Но публиковаться Ивану хотелось сейчас в методических изданиях, потому что именно они важны для карьеры учёного, кандидата, а там – кто знает: и до доктора дослужиться недолго. Вот много дней Ваня и думает о том, как бы оставить свой след в литературе. Поэтов хороших – везде великое множество. Вряд ли Ивану удастся превзойти мастерством за короткий срок хотя бы светил родного города. Но встать на одну планку с ними хочется сильно. Пробиваться в литературу – сложно, за годы  творчества он ощутил эти трудности на себе, и не раз. Ещё несколько лет назад Ваня, как нищий с книгами из романа «Шерлок Холмс», предлагал свои стихотворные труды то в одно издание, то в другое. Отказывали везде по-разному: где мягко, деликатно, где – грубо, обидно. Теперь же, при его литературном стаже, наработанном материале и накопленном мастерстве, отказывают реже.

Ваня предпочитает писать стихи в состоянии вдохновения. Но в последнее время даже на даче оно не появляется в нужную минуту. Он проводит дни на озере за ловлей рыбы и в работе по уходу за участком. Муза – дама капризная. Поэтому Иван пишет теперь независимо от неё. Сварит уху, покурит, послушает любимую музыку (он слушает виниловые пластинки, а не диски MP3) и садится творить. Иногда стихи выходят неживыми, натянутыми, вынужденными. Не нравятся автору.

У него есть подруга – Настька Орлова, девушка с весьма колоритной фигурой. Тем, кто её мало знает, она может показаться наглой и противной. В выражениях она бывает несдержанной, в оценках – жёсткой, в общении – плаксивой. Но желания помочь другу обрести себя у Насти хоть отбавляй, к тому же она – смелая.

– Пошли на митинг прямо к зданию ФСБ, – берёт она ласково Ваню за плечи мясистыми здоровенными руками и крепко прижимает к себе, вдавливает в себя. Ей нравится его худоба, она питает к нему жалость и, возможно, любовь. – Туда наши подтянутся, – продолжает тяжело и грудным голосом (она притиснула парня так, что ей трудно дышать). – АКМ*, «Парабеллум», ОМГК*, Левый Фронт.

Поэт должен творить, дабы «ожить» в мире сухом, глухом и промозглом. Если поэт не творит, обуянный восхитительным чувством возвышенного, он уже не поэт, а так – спёкшийся, бездарь, червяк, которому незачем прожигать время жизни. И Ваня идёт на митинг. Идёт куда бы ни пригласила девушка. Иван и Настя – совершенно разные, но вместе им хорошо.

Насекомые по-прежнему неугомонно трещат. Повышается температура воздуха – палит солнце, ночевавшие на дачах люди собираются возвращаться в город. То здесь, то там гудят моторы автомобилей. Вдали над озером стоит полупрозрачное марево, манящее и приятное взгляду.

Варево в котелке кипит, вот-вот через край польётся пена.

Наевшись ухи, Ваня собирается в город на литературный семинар.

После торжественной части в музее начинается обсуждение рукописей. Руководители отделений приглашают будущих поэтов и писателей в свободные аудитории. Делают острые замечания по поводу заурядного сюжета или корявого языка прозы. Некоторые сочинители понуро опускают головы – их произведения не имеют литературной ценности. Они напряжены, сердятся, украдкой переглядываются, ёрзают на стульях, но, повинуясь какому-то инстинкту, продолжают слушать мэтров. Волны критики, накатывающие на них одна за другой, изматывают их рассудок, путают мыслительные процессы, туманят голову сомнениями. Не затем сюда приходят молодые авторы, чтобы выслушивать советы и втайне обижаться.

– Неправильно, неверно, неточно!.. – вырывается изо ртов точно приговор, от которого зависит дальнейшее существование на литературном поприще. Глаза отдельных, очень молодых семинаристов блестят от влаги, фигуры мэтров качаются, словно от ветра, плывут перед взором. Плотно сжатый рот разбираемого наполняется горечью, а сознание, пытаясь пробраться к просветам нескольких талантливых строк, вязнет, и даже робкая надежда приносит лишь боль. Умственное и физическое напряжение вызывает протяжные звуки в животе и непроизвольные стоны. Несколько семинаристов буквально валятся на колени своих товарищей. Вот одна молодая поэтесса, школьница, рыдает навзрыд, точно рабыня, высеченная прилюдно на площади.

– Я только попробовала… пишу для себя ведь! – оправдывается она, глотая слова, подёргиваясь в судорогах. – Не приду больше к вам!

Друг Ивана, Дмитрий, прикладывает ладони к покрасневшим щекам. Последнее время учитель философии ОМГУ не в себе. Похвала членов Союза писателей для него – как глоток воды в пустыне, без неё он, кажется, пропадёт. Не выдержав, он пробует защищаться. Его гнев обнаруживается сразу – он даёт ему волю:

– Вы-то сами кто?! – спрашивает с отчаянием Дима. С безобидной усмешкой над тем, что знает лишь он один, продолжает: – Тебя вот когда приняли в Союз и за что?..

На несколько секунд воцаряется тишина глубокого разочарования. Мэтры смотрят удивлённо, осуждающе. Под их взглядами Дима словно превращается в муху и молчит, надув губы. Затем вскакивает со скамейки, сыплет грубыми ругательствами без перерыва, глядит с безнадёжностью.

– Перестаньте, Дмитрий, не этично! – спокойно одёргивает крикуна известная в литературных кругах женщина-поэтесса. Она появляется в аудитории неожиданно, её крупная и властная фигура действует на бунтаря устрашающе.

Дима поворачивает разъярённое лицо к Ване. С выкатившимся глазами и судорожно искривлённым ртом он походит на душевнобольных из фильмов режиссёра и всемирно известного писателя – Стивена Кинга. Но внезапно, понурив голову, Дмитрий Соснов утихает и, надув губы, уходит торопливо и виновато.

– Так… с ним понятно, – заключает мэтр за столом, качая головой, теряя интерес к Диме, и переводит взгляд на Ивана: – Вы уже не тот Иван Таран, автор стихов о природе, которые публиковались в «Литературном Омске» и в «Журавлином оклике», – кивая с безучастным видом, упавшим голосом говорит светило. Что он имеет в виду? Последнее время Ваня сочиняет такие стихи, что их строчки словно написаны кровью души. Они не могут быть плохими. Напряжение Ивана нарастает, он угрюмо смотрит исподлобья, вытянув шею. Обычно поэт встречает свои неудачи равнодушно, но тут критик-мэтр явно напрашивается на резкий ответ.

– Не хочется зачитывать ваши мрачные строки. Может, вам пока не писать стихи? Я читал некоторые ваши монографии, попробуйте написать критику или публицистику, думаю, получится неплохо.

– Я – поэт! – бросает Ваня недовольно, в сильном раздражении. – Чем вам не понравились последние стихи?

– Есть хорошие строчки, – отвечает светило. – Но вы как будто инопланетянин, с гиперсинтетическим стилем. У некоторых такой стиль прослеживается, но мы ведь – классическая школа. Имажинисты и другие -исты отмирают, тяготеть надо к нашей классике…

«Мы нашли, пора, пора…»  – раздаётся в голове. Иван кривится в лице, словно от зубной боли. Пробует мысленно сосредоточиться на своём убранном участке и домике, где ему всегда хорошо. Не получается. Шумит не то в голове, не то в ушах. Ваня вертит головой туда-сюда, пытается отвлечься.

– Простите, но литература безжалостна даже к тем, кто любит её истинно, – говорит светило.

Вдруг окружающие исчезают, проваливаясь в тёмное звёздное пространство космоса. Картина перед глазами Ивана меняется. Он будто переносится за несколько миллионов световых лет – в другое измерение. Почему он знает, что находится далеко и наверняка в иной галактике? Потому что не чувствует земного тепла, дышит воздухом, неприятным, холодящим горло, с трудом проходящим в лёгкие, и уверен: он – капитан корабля, дрейфующего в бесконечном пространстве.



***



– Ты с нами, кэп? – теперь голос звучит не в голове. Теперь им кто-то говорит – живой и  знакомый, кого не разглядеть из-за серой пахучей дымки. Что-то горит, жутко дымя. В космическом корабле огонь недопустим – сгорает кислород, уходит жизнь… Капитана мучает мысль: «Кто такой Иван Таран? Почему я должен о нём думать, если на корабле огонь, страшная опасность?».

Иван, ссутулившись, сидит дома за кухонным столом. Кушает суп, жадно втягивая ртом домашнюю лапшу. Включено старенькое бра. Его свет, отражаясь от жирного говяжьего бульона, делает варево золотистым.

«Надо посмотреть, какую рецензию написали!» – думает Ваня. Поэт всегда просит листы, на которых светила пишут отзывы и разбирают его стихи. Странно: парень не помнит, куда их положил и захватил ли вообще в этот раз.

«Когда я пришёл?» – вспоминает Иван, волнуясь. Суп – вкусный, приятно насыщает утробу: бабушка получила зарплату, и поэтому суп сварен на славу. Плохие мысли уходят сами собой.

Доедая, Ваня глядит в окно с недоумением – на улице темно.

«Может, бабушка знает, когда я вернулся», – кивает Иван и тут же хмурится, вспомнив, что утром она уехала к родственникам в Раменское.

Наевшись, он не может найти листов с записями. Судорожно вспоминает, что он делал и где был столько времени после семинара. Нет, не вспомнить. Ай, Бог с ними.

«Попишу немного», – решает Ваня с удовольствием.

Включив компьютер, он в растерянности ищет сохранённые файлы со своими стихами. Ладно бы не было только их, так ведь и вся папка «Творчество и Образование» – исчезла! С необыкновенной пристальностью он разглядывает пустые ярлыки на локальном диске «D».

«Ужас!» – страшная мысль будто впивается в мозг. – «Устарела защита! Вирус «поел» и файлы мультимедиа, и документы «Word»!».

Поэт не выдерживает. Он истерично кричит, грозно разговаривает сам с собой, невольно вспоминая обидчиков и тех, кто когда-то завидовал его успехам в стихосложении. Вскочив со стула, Иван рыдает, протяжно причитая, и машет руками, представляя, что бьёт своих недругов. Крайняя степень отчаяния овладевает им: он думает о суициде! Быстро, топая ногами, идёт на кухню. Но резко останавливается в коридоре. Бабушка не поймёт. Нет, Ваня не оставит бабушку. Она у него единственная. От мыслей, что захотел покончить с собой, делается мерзко. Воспалённый мозг работает болезненно: ни о чём, кроме утраченных работ, Ваня думать не может, предметы перед глазами расплываются в бледно-сером тумане. Ему становится плохо: кружится голова, желудок не выдерживает напряжения. Парня тошнит.

«Мы не можем ждать…» – навязчиво звучит в мозгу. – «Нашли, нашли… Артефакт. Очень важный!»

***



Открыв глаза, капитан видит, что лежит на коленях девушки, облачённой в специальный костюм. Пёстрая одежда очень идёт к её чумазому, натянуто улыбающемуся лицу.

– Сэр, мы думали, что не пройдём! – говорит она взволнованно. Капитан встречал её раньше, но не помнит где. Забыл, как её зовут. Хотя нет. Эльвира! Капитан не может улыбнуться – деревенеет лицо.

– Осталось несколько отсеков до реактора, их надо пройти, чего бы это ни стоило! – надрывно кричит кто-то знакомый из дыма.

– Впе-род! Нэ-до двэ-гэть! – подбегает сержант Старк, помогает подняться. Он говорит на ломаном межгалактическом языке, который капитан Крайг понимает с трудом.

«Крайг!» – осеняет капитана корабля «О-Беннен». –  «Я – Крайг!»

Но почему он думает о каком-то Иване Таране, находящемся столь далеко от галактики Галла?

– Где мой лазерный резак? – спрашивает капитан мрачно. – Придётся снова пробиваться!

***

– Вано, круто! Осталось только найти авторов и средства собрать. Мы теперь будем в почёте! – эти слова словно бьют его по голове. Иван переносится в свою квартиру, в бывшую мамину комнату. Что он здесь делает, ведь зарекался не заходить в неё? Он думает о капитане Крайге и как тому трудно в горящем корабле. Но видит перед собой Игоря – такого же, как он сам, непризнанного поэта. Жаль, что друга не было на семинаре, он бы поддержал Ваню!

– Ты загруженный какой-то, Ванька! – улыбается Игорь своей беззаботной улыбкой. Белеют его ровные передние зубы, щурятся карие глаза. С длинными пушистыми бакенбардами он похож на Пушкина. – Не достучаться до тебя. Идею подкинул – класс! «Здравый разум» – альтернативный бездуховному новаторству альманах – звучит круто! Только убрать строчки про ханжей и лицемеров…

– Я тебя пустил? – вдруг спрашивает Ваня недоверчиво. – Какую идею подкинул? Альтернативный альманах?

– Деда Петя пустил – твой сосед, – весело смеётся Игорь. Он возбуждён мыслью о создании журнала: она уже цветёт в голове студента и дурманит, немедленно побуждая к делу.

– Как деда Петя? – недоумевает Ваня, хмурясь.

– Шуток не понимаешь? – бросает Игорь. – Принёс тебе нового «Каспера» – антивирусник нормальный! Лицензия на полгода, прикинь! Витька скачал недавно с «доунлоудов». Топ Софт!

– Блин, мне надо готовиться к конференции, – качает головой Иван. – Извини, Игорёха. Привет Витьку передавай, пусть заходит.

– Нормаль, братиша, я полетел, – не обижается Игорь, пребывающий в прекрасном настроении. – Подумаю, кого пригласить в проект Ивана Тарана!

Низкое небо сеет мелкий дождик. Сначала редко, потом чаще полыхают зарницы. Вспыхивает молния – деревья палисадника проступают в её свете чёрными изваяниями. Из открытой форточки веет приятной влажной свежестью.

Ваня сидит за компьютером. Непонимающе смотрит на дату: отображалось ведь 26-е июня, а теперь – 27-е.

«Что со мной творится?» – дышит Иван глубоко, глядя на стены и словно пытаясь запомнить их. – «Надо поговорить с психиатром.»

Его мысли занимает конференция, которая пройдёт в Москве. Через пять дней. Нужно срочно готовиться, штудировать массу трудов. Хорошо, что билеты на поезд он приобрёл заранее!

«Когда успел предложить издавать альтернативный альманах? Я ли вообще предложил?» – вопросы громоздятся в голове Ивана. – «Прочь непонятные мысли, прочь! Следует сосредоточиться на работе, чтобы выглядеть на конференции достойно.»

Пасмурный, но тёплый день. Ваня торопливо собирается на вокзал. Его провожают друзья: Настя, Игорь и Витя. Первая крепко обнимает его, вдавливая в своё мягкое тело, целует в щёку пухлыми влажными губами. Оставляет бледно-красный отпечаток помады, который сама же и стирает платочком. Игорь и Витя, зная, что у друга мало денег, принесли несколько коробок китайкой лапши, пару жестяных банок пива, палку копчёной колбасы, хлеба и сладких рулетов. Звонит бабушка из Раменского.

– Ванюша, я за тебя, Солнышко! – ласково звучит в трубке её взволнованный голос. Тепло становится на душе у Ивана, он улыбается, глядя на друзей. – Приеду дня через три-четыре, привезу гостинцев. Ни пуха тебе ни пера, внучок!

– Вано, ты – молодчик! – хвалит Игорь. – Я поговорил с авторами и некоторыми членами обоих союзов писателей. Дозвонился Михаилу Февралю и Онне Белле из общества «Ноктюрн». Проведал литературные объединения «Вдохновение», «Хорошее настроение», «На огонёк». И, ты знаешь, – качает он головой, улыбаясь радостно и широко, – они за нас, даже готовы в первые несколько выпусков вложить средства, кто сколько может. Крутяк, верно?! Лишь бы главный редактор был добросовестный человек.

– Ага, Ваня, надо издавать собственный журнал. У кого издание – у того  сила и почёт. Будут к нам приходить, просить, чтобы опубликовали, а когда мы их напечатаем, станут хвастаться друзьям, показывать знакомым. Там и до больших людей дойдёт, а они… – глаза Вити горят. – Помогут организовать литературную премию. Первая – главная премия – большая, вторая – тоже неплохая, но поменьше, затем – памятный подарок, диплом! Дело в шляпе, Ванька!

Витя всегда рассуждает, как менеджер, сухой и расчётливый. Его не интересует собственно литература, а только почёт, слава и та серебристая пыль, которую он пустит в глаза «зевакам». Каким? Виктор никогда не отвечает, но лицо его делается хитрым, а сам он млеет, словно баловник перед хулиганством.

Едет Ваня на поезде. Новом и синем. Перечитывает стихи любимых поэтов: Маллармэ, Бодлера и Поплавского. Ничего не ест, только курит и пьёт зелёный чай. Кушать не хочется, как, впрочем, и пить пиво. Единственное, чего требует душа – достойно выступить на конференции. Потом и новую монографию Иван писать начнёт, и защитит кандидатскую на «отлично».

– О чём вы думаете, молодой человек? – вдруг спрашивает старик лет семидесяти, сосед. Положив руки на столик, он внимательно смотрит на Ивана, словно пытаясь прочитать его мысли. – Мне интересно, о чём сейчас думает, мечтает молодёжь!

– Я – аспирант, – отвечает Ваня с гордостью. – Еду на конференцию.

– Очень хорошо, – старик расцветает в лице. – Я представлял, что вы скажете другое. Может, по сто грамм? – предлагает с надеждой и как бы виновато.

– У меня есть пиво, – вскидывает редкие брови Иван. – Но пить, честное слово, не хочется. Пока нечего отмечать. Не заслужил!

– Как здорово вы говорите! – довольно произносит старик. – Я – Пётр Александрович. Можете называть просто Петя.

– Ваня, – протягивает руку парень. Жмёт Пётр белую руку Ивана, трясёт с какой-то детской робостью и по-стариковски слабо.

Поэт глядит на старика, пытается угадать, сколько тому лет.

– Мне семьдесят девять, – кротко улыбается Пётр. – И вот, на старости лет, решил навестить внуков в Москве.

Ваня шарит глазами по столу, облизывает губы, ладони у него становятся холодными и мокрыми. Пётр больше не разговаривает. Ложится и устремляет пристальный взгляд в потолок. Иван внезапно мрачнеет, резко меняется его настроение. Он тоже не хочет говорить с соседом, знает, что старик – сирота войны, живёт в однокомнатной квартире на окраине города, там, где и Витя. Живёт один – жена-писательница умерла больше восьми лет назад. Есть трое детей у него, взрослых, конечно. Двое сыновей живут далеко, а дочь – в городе, но они почти не видятся. Он едет к внуку старшего сына. А до этого Пётр Александрович три дня был на охоте с известным новосибирским детским писателем. Ваня как будто знает Петра Александровича давным-давно.

«Надо покурить… хочу курить», – думает Иван напряжённо, стиснув зубы.

Парень сглатывает, дышит глубже, громче, чувствует приближающееся, непоправимое. Тошнотворный комок подкатывает к горлу. В груди горит, сердце бешено стучит, повышается температура, иммунитет отчаянно борется с болезнью.

«Нет смысла ждать!..»

Ваня всхлипывает, как обиженный ребёнок, и сжимается в комок. И вдруг перестаёт чувствовать себя прежним.

***

Капитан Крайг остаётся на мостике. Одежда на нём порвана, он ранен, но неопасно, причём своим же лазерным резаком. Его левую руку перевязывает доктор – девушка, симпатичная и звонкая. Толлен. Она неравнодушна к нему, но пока не может сказать ему об этом. Действительно, какие чувства сейчас, когда корабль наводнён кровожадными существами?

– Оно сотворило ИХ и продолжает действовать на наш мозг, – как сумасшедший, сильно растягивая губы, выдавливает из себя Стэнли, чернокожий громила-механик. В руках у него тяжёлая пушка, стреляющая мощными снарядами. «SV-ЕН 11 большого диапазона». Зарядов немного, но хватит, чтобы преодолеть небольшое расстояние и запастись взрывчаткой. Ядро реактора необходимо уничтожить, потому что с помощью магнитных излучений Артефакт распространяет волны…

«РЕАКТОР будет уничтожен! Но тогда все погибнут», – мысль приносит Крайгу мучительную боль. Однако капитан пытается быть спокойным: знает, что это единственное верное решение.

Громила хнычет, как дитё, содрогаясь всем телом. Теперь он жалкий человечишка, а вовсе не силач-механик «О-Беннена». Его худое лицо, со страдальческими морщинами возле пухлых губ и впалыми щеками, кажется ликом святого страдальца. Стэнли отворачивается, с грохотом бросает оружие на пол. Бежит к закрытой железной двери, бьёт в неё своими огромными металлическими авто-протезами рук, всхлипывает:

– Анни, я иду, держись!

Неудивительно, что Стэнли так себя ведёт – он прикасался к артефакту, даже пытался узреть неизвестные символы. А это было запрещено, когда удивительный предмет только помещали в капсулу для исследования. Артефакт продолжает мутить сознание Стэнли и сейчас. У него галлюцинации: мужчина видит свою жену, умершую при родах. Анни зовёт его открыть дверь и выйти. Прямо в космос.

Дверь закрыта намертво, и слава Звёздам, что с ней ничего не поделаешь.

Через длинный коридор можно пройти к спасательным капсулам, но Крайг не намерен бежать. Его миссия здесь – на родном корабле «О-Беннен». Последняя миссия.  

– Бывает, ворошу свои воспоминания, – вдруг шепчет Толлен. – Крайг, а мы ведь могли остаться. У нас был выбор.

– Выбор, – повторяет Крайг браво и громко, – есть и теперь!

Капитан уверен, что даже после того, как реактор выйдет из строя, им удастся спастись. Не только им, но и важному человеку… этому Тарану. Почему капитан продолжает о нём думать? Своя семья, которая, возможно, останется без мужа и отца, не заботит его так сильно, как Иван. Да кто он такой, чёрт побери?! Крайг только слышал о нём от друзей. Какая-то слабая и ничтожная личность на далёкой планете, где ещё бытуют двигатели на реактивной тяге.

– Сэр… Крайг, я не могла тебе сказать долгое время, – Толлен выглядит робко и печально. Её почему-то не тревожат огромные потери и шедевр великого конструктора О-Кейна – корабль «О-Беннен».

– Позже, Тол, позже, – понимающе говорит капитан. – Спасибо, – кивает на перевязанную рану. – С меня причитается!

Крайг приказывает механику собраться. Стэнли, словно очнувшийся после кошмарного сна, подхватывает оружие, тяжело и неуверенно идёт за капитаном.

Крайг, верзила-механик и доктор выходят в коридор. Слава Звёздам, что он пуст… или нет: большая труба, проходящая под потолком, трясётся, из неё слышен скрежет. Механик готовит оружие, целится. Капитана трясёт, в крови, в мышцах – адреналин. Он хочет быстрее разделаться со всем этим. Закончить миссию.

***

Рыжий мальчишка, который написал на постель соседа по палате, наверняка – храбрый малый. Сосед – мужчина зрелого возраста, крепкого телосложения и мрачный, точно грозовая туча, если не всыплет, как следует, то пожалуется санитару или старшему врачу. Хотя зачем жаловаться санитару, ведь этот громила сам виноват – не пускает в туалет, лепечет: ремонт, мол, ремонт.

– Где я? – оглядывается Ваня в совершенно незнакомой обстановке. На его правом плече белеет повязка, неприятно пахнущая мазью, больницей. Парень сидит на стуле перед выключенным телевизором в большой комнате, где находится много людей. Странных людей. Они – будто не в себе: кто разговаривает сам с собой, поёт, кто играет в карты и хохочет без причины. Люди здесь – словно инопланетяне, пытающиеся приспособиться к земным условиям существования.

В просторном оживлённом помещении работает кондиционер, царит мягкая приятная прохлада. Тут светло, уютно, несмотря на тёмные решётки на окнах. Нравятся Ивану розовый цвет стен, бледно-синие тона потолка, белые халаты двух медсестёр. Одна из них – милая девушка – медленно подходит к нему и, улыбаясь, спрашивает:

– Здравствуйте, как вас зовут?

– Иван, – пожимая плечами, по обыкновению отвечает парень. Но вдруг его охватывает напряжение, и он хочет немедленно покинуть это заведение.

– С платформы говорят: «Это город… Киров! Большой дом для… НАС!» – радостно декламирует какой-то старик. Он ходит взад и вперёд, рисует пальцами в воздухе различные фигуры. Потом отвлекает «карточного игрока» и спрашивает, мол, как ему квадратные и треугольные фигуры. «Карточный игрок» нервно подёргивает головой, не отвечает, поглощённый игрой с самим собой.

– У меня конференция… – объясняет Ваня медсестре, волнуясь, жестикулируя. – Который сейчас час?  Что произошло со мной?

Круглые часы высоко висят на стене. На них – без пяти двенадцать.

– Через несколько часов литературные чтения в Москве! – буквально кричит Иван. Он поднимается, ищет выход из комнаты. Находит, идёт по коридору со множеством дверей в палаты. За ним, не торопясь, следует другая медсестра, говорит, что он находится под наблюдением ровно два дня.

– Мне очень жаль, – оправдываясь, тихо добавляет женщина. Она что-то записывает в большую белую тетрадь, посматривая на Ваню, щурясь, словно от яркого света.

Дорогу преграждает санитар – здоровенный детина в белой безрукавке, бритый наголо, с тупым взглядом и крупным лицом неандертальца. Он недовольно спрашивает:

– В туалет?

Органы в животе Ивана будто сворачиваются в клубок и прекращают функционировать. Не хочет он в туалет. Не хочет и курить, что удивительно, а главное – его даже не заботит, где припасённые им в дорогу несколько пачек сигарет. Становится мерзко от мысли, что может закурить когда-либо.

– Пожалуйста, Иван, вернитесь в комнату, – просит медсестра. – Ваша рана не затянулась, как следует.

Всхлипывая, он возвращается, глядя на людей обиженно, исподлобья.

Через некоторое время он ходит по кабинетам психотерапевта, психолога и психоневролога – в надежде услышать, что свободен и может уезжать на все четыре стороны.

– Обычно мы не говорим пациентам диагноз и даже не рассказываем об их бессознательном состоянии, но вам скажем… – Геннадий Михайлович – психотерапевт, мужчина в годах, крепкий, наверняка – бывший санитар. Он читает листок формата А-4 с фотографией Ивана, исписанный неразборчивым почерком. – Иван Сергеевич, верно?

– Да, – кивает Ваня, пристально глядя в пол между собой и столом врача.

– Часто теряете сознание? – психотерапевт спрашивает мягко, он словно знает, как излечить Ивана, и тем самым вызывает доверие. – Что происходит перед потерей сознания? Расскажите подробно, и мы решим, как вам помочь.

– Слышу голос, – признаётся Иван хмуро и виновато. – И потом – я уже не Иван… и даже не думаю о нём, точнее – о себе… о господи!.. – Ваня плачет, пряча рот в ладонях.

– Успокойтесь, прошу вас, Иван Сергеевич! Лекарство есть, но необходимо обследование, – примиряюще поднимает руки Геннадий Михайлович, глядит с пониманием, уверенно. – Вашей бабушке сообщили, поэтому не волнуйтесь.При слове «бабушка» в груди Ивана теплеет, ему становится легче.– У вас раздвоение личности. Эти слова вам ни о чём не говорят, понимаю, но гипноз поможет вернуть кое-что на свои места. Вот ваш телефон. Он звонил, так я и поговорил с вашей бабушкой и с двумя молодыми людьми. Игорем и Витей.Ивану назначают срочную МСЭК*. На него продолжают смотреть люди в белых халатах, говорят с ним осторожно и странно, прицепляют к его голове присоски, исследуют мозговые импульсы, предлагают устные и письменные тесты. Процедуры завершаются к обеду.

Иван сидит за столом, кушает толчёную картошку и тефтели, не чувствует вкуса. Нет, не потому, что больничная еда пресная, а потому что в голове Вани – сумбур, вязкий и пугающий. Рядом присаживается рыжий мальчишка, улыбающийся широко, беспечно.

– Как тя звать? Не говори… – пацан разговаривает с полным ртом. Его губы блестят от подливки. – Ванька! Я знаю, спрашивал. Я – Серёжка! Или Рыжик! Меня недавно сюда перевели, когда исполнилось восемнадцать. Я тут долго лежу, не помню сколько, но тут прикольно: учиться не надо, только говоришь обо всякой ерунде.

– Слушай, Рыжик, – вдруг оживляется Ваня. – Отсюда можно сбежать?

Минуту Серёжа молчит, обдумывая вопрос нового знакомого, затем разражается прерывистым смехом, отвечает:

– Отсюда – можно, но нафиг надо? Неплохие условия, хавчик – нормальный, проблем – нету! Побежишь – поймают, переведут в какое-нибудь отделение, откуда не выйдешь. У тебя ведь паспорта нет и деньги на хранении…

– Точно, – спохватывается Иван, сжав голову руками. – Что-то я совсем без ума.– Не понти, – говорит Серёжка. – Тебя скоро выпишут, если не будешь носиться по коридорам и кричать невесть что.

Тебе видео не показывали ещё?
– Нет, – задумчиво роняет Иван, глядя на человека, который ест за соседним столом картошку, как собака.
– Покажут, наверное. Мне демонстрировали мои проделки в бессознательном, как выражается Михаил Геннадьевич, ой, погоди, Геннадий Михайлович вроде… Но меня уже меньше рвёт на всякую фигню – лечат.
– Сколько ты в психушке?
– Не считал, – пожимает плечами Серёжа с безучастным видом.
– Я тут отдыхаю. Иногда бывает, конечно, псих увяжется за тобой с какашкой, но это прикольно. А что я нассал на кровать, так по-другому нельзя – я ведь больной и плюс туалет закрыт.– Ладно, – неохотно соглашается Иван, ковыряя ложкой в остывшей пище.
– Поем, а то сил нет.Ивану прописывают два препарата. К их приёму он приступит завтра. Они помогут погасить в нём «бессознательное» и вернут в его жизнь постоянное здравомыслие.

Темнеет. Палата погружается в серые сумерки. Больные готовятся ко сну, начинают зевать, тихо переговариваются. Приходят медсёстры и врач. Кому-то ставят укол, кому-то дают таблетку. Кому-то, как Серёже, – ничего. У Вани плохое предчувствие. Съёжившись на койке, он ощущает себя так мерзко, словно на него порчу навели. Завтра голос исчезнет, это здорово, но Ивана почему-то не радует. Ему кажется, что он предаёт себя. И что это за артефакт там ищут? Может, когда артефакт найдут, всё станет гораздо понятней. Может, стихи поэта Ивана Тарана будут лучше. От хаотического потока мыслей кружится голова, он закрывает глаза и слышит:«Не видишь, мы нашли!..»

Иван не сопротивляется голосу, лежит спокойно, расслабленно.

***


За стеклом исследовательской капсулы находится нечто конусообразное, лиловое, похожее на памятник какому-то растению. Изборождённое множеством неясных, выдавленных на нём, символов, оно вызывает интерес и восторг. Профессор Таррай, перед тем как сойти с ума и убить собственного помощника, говорил, что с помощью сконцентрированного луча света в точку «ЗИ» можно познать такие истины, что законы Метронома Агарса покажутся детским лепетом.

– «Мы нашли то, что родилось на истоке времён», – повторяет Толлен монотонно. Она не в себе. Нарушена гравитация: девушка медленно плывёт, касаясь кончиками пальцев потолка. Толлен похожа на глупую куклу. Она – безвольна, как вещь, беззащитна, как белый котёнок… Крайг думает о том, что он давно без женщины, а Толлен – привлекательная. Нет, это артефакт…

– Прочь из моей головы! – кричит Крайг. В руках у него мощный и тяжёлый заряд с таймером, но тяжести не ощущается. Гравитация нарушена – выведен из строя импульсный двигатель-реактор. Жить осталось ровно столько, на сколько хватит кислорода. – Уничтожу!..

Голова капитана начинает болеть, мозг словно пытается раздвоиться…

***

Иван смотрит видео: человек в такой же одежде, как у него, с повязкой на руке, блуждает по коридорам, стучась в палаты. Выходят разбуженные люди, он дерётся с ними, кричит, заталкивает их обратно. Затем появляются два санитара, просят больного вернуться, пациент отвечает на непонятном языке. Ваня затрудняется сказать – на каком, а Геннадий Михайлович, вслушиваясь, предполагает, что такого языка не существует вообще. Камеры стоят не везде, трудно проследить, что делает парень вне обзора, из мягких сумерек, пронизанных тусклым светом ламп, доносятся лишь глухие возгласы испуга и удивления. У пациента проявляется странный лунатизм. Обычно лунатики блуждают в состоянии глубокого сна, а этот чётко координирует движения. Иван видит, что парень похож на него, и не верит, что на экране – он сам.

– Раздвоение личности, – заключает психотерапевт задумчиво, не глядя на Ваню. – Лекарства помогут подавить факт, вызывающий состояние психо-симбиоза. Соматическое расстройство.

– Почему вы мне это говорите? – удивляется Иван.

– Потому что с помощью лекарств мы только временно подавим очаг вашей болезни, а вот гипноз откроет нам суть проблемы.

– Почему временно? – боится Ваня, ёжась на стуле. Он снимает очки и трёт глаза, на которые что-то давит.

– В течение курса терапии состояние раздвоения уйдёт, а после – нет гарантии, что оно не вернётся. Вдруг второй натворит что-нибудь… вы понимаете меня, Иван Сергеевич?

Надев очки, Ваня видит озадаченного психотерапевта, пытается найти в нём хотя бы каплю уверенности в будущем. Доктор выключает видео и с надеждой смотрит на листок, принесённый ему медсестрой.

– Мой результат, исследование мозга?.. – спрашивает Иван быстро и требовательно.

Врач слегка кивает, спрашивает:

– На гипноз согласны?

– Не опасно?

– Нет, можете быть спокойны, Иван Сергеевич.

«Принимаю лекарство, значит, состояние РАЗДВОЕНИЯ не должно тревожить», – думает Ваня, надеясь на лучшее. – «Гипноз безвреден.»

Молнии в небе вспыхивают беззвучно, таинственно. Их не видно полностью из-за высоких сосен: психиатрическая лечебница Кирова находится вблизи старого соснового бора. Только верхушки деревьев освещаются бледным призрачным светом. Часа гипноза Иван боится, несмотря на уверения доктора. Вот-вот в его голову заберутся и начнут что-то выпытывать… Ему становится нехорошо: голова начинает кружиться, внутренние органы словно переворачиваются, поддаваясь какой-то демонической силе.

– Сейчас главный псих разрулит твою репу, Ваня! – успокаивает Серёжка. – Как тебе поднять настроение, дружище? Хочешь, нассу на койку громилы? – лицо друга вытягивается, он по-волчьи скалится. Ивану кажется, что Серёжа – волк и сейчас загрызёт кого-нибудь.

– Не надо, Серый, – отвечает Ваня, вдавливая затылок в подушку. – Начинается.

– Тебя наркотой напичкали, чтобы не буйствовал? – улыбается Сергей. Его черты постепенно изменяются: он превращается в существо, теряющее человеческий облик. Голос внутри Вани наставительно шепчет:

«Артефакт не уничтожен, остались осколки…»

Иван видит перед собой худое чёрное чудище, похожее на Кощея Бессмертного. Парень знает, что это Серёжка – существо, подавшееся чарам неисследованного субъекта на корабле «О-Беннен». Находясь в голове другого человека, волнующегося и почему-то не двигающегося, он думает его мыслями:

«Меня тащат вглубь по металлическому холодному коридору, наверное, пытать…»

Через минуту метаморфозы и дурнота покидают Ивана: таблетка действует.

«Буду принимать регулярно», – обещает себе Ваня и радуется, крутясь на койке, выворачиваясь из одеяла. Парень вне себя от счастья. Всё так, как и говорил доктор: болезнь отступает после приёма лекарств.

– Ты совсем ненормальный, парниша! – смеётся Серёжа. Некоторые больные тоже начинают хохотать, а некоторые, более здравомыслящие, интересуются и подбадривают:

– Припадок, что ли? Лекарства помогают!

– Главное – не волноваться.

– Ага, дурь в башку теперь с трудом залезет! «Колёса» превращают тебя в тупого! – комментирует Серёжка.

Поэт встаёт, готовится записать стихи. Парень невероятно вдохновлён. Он умывается, садится за стол возле койки и пишет:

«Я, не украшенный цветами,

Приду не к водам Иртыша –

Во двор свой, где убогий палисадник,

В уме о сумасшествии своём пиша…



Где мой не найденный трилистник?

Я жив, но чувствую, что жить – нельзя.

Отвезите меня в психбольницу,

Пусть узнают лукавые друзья.».


– Точно у тебя кукушка кукует! – как больной, содрогаясь всем телом, отрывисто, хохочет Серёжка, читая стихи Ивана. – Хочу сообщить плохие новости…

Ваня смотрит на друга выжидающе.

– Меня на днях освобождают, и мы наверняка не увидимся.

– Хорошо, – радуется за друга поэт. – Ты мне свой адрес и телефон напиши, глядишь, встретимся когда-нибудь. Киров красивый город?

– Очень, – переминаясь с ноги на ногу, отвечает Серёжа. Глядя на Ивана наивно, с презрением добавляет: – Полный отстой! Но ты звони, придумаем что-нибудь. Голь на выдумки хитра, как говорит мой папаня!

Ивана вызывают в кабинет психотерапевта. Медсестра ставит ему укол в плечо, Геннадий Михайлович уговаривает расслабиться. Парень боится гипноза: вдруг случится что-то страшное? В бессознательном  состоянии человек может чёрт знает что натворить.

– Нет, лекарства принимаешь, поэтому ничего не случится, – убеждает врач. – Успокойтесь, Иван Сергеевич. Я сотню раз проводил данную процедуру и уверен.

В голове Вани приятно шумит, мышцы становятся невесомыми. В кресле ему так удобно, что хочется заснуть. Доктор говорит протяжным голосом:

– Досчитаю до пяти – вы, мой друг, заснёте!

Иван видит только лицо Геннадия Михайловича и его шевелящиеся бледные губы.

– Пять, – замолкает врач.

Ивана больше нет.

– Я – капитан корабля «О-Беннен»! – раздражённо отвечает Крайг. – Какого дьявола вы держите меня на корабле орбитальной гвардии? Хочу видеть доктора Толлен.

– Успокойтесь, – тихо говорит человек в белом халате и тёмных круглых очках. Нажав кнопку на пульте дистанционного управления, он выжидающе смотрит на капитана.

Через тело Крайга проходит сильный разряд электричества. Мужчину жутко трясёт, но вырваться он не может – прикован к сиденью. Он слышит голос. Кажется, это говорит с ним старый знакомый с далёкой планеты – странный человек, владеющий телепатией, – Таран. Капитана пытают непонятно почему, а в голове – идиотский голос. Крайгу плохо, он попадает, как «болванка*», в чёрную дыру.

– Я вам говорил: Артефакт нашли на планете... Что вам, чёрт возьми, надо, мерзавцы?

– Тогда… – наигранно заключает таинственный доктор. – Вы нам не нужны. Привести второго.

Механизм, встроенный в кресло, моментально ставит Крайгу укол в плечо. Усыпляющий препарат.

«Проклятые!.. За животное меня считают!» – думает со злостью капитан.

Страшная слабость в теле. Тяжелеет голова, и никакими средствами не восстановить силу и не отогнать застилающую глаза муть.

Вдруг Крайг напрягается, ощущая внутри неимоверный прилив. В груди его горит, кровь будто закипает в сердце. Усыпляющее вещество словно перегорает в жилах. Он перестаёт себя контролировать. Железные оковы ломаются, точно игрушечные, руки его лопаются, не в силах сдержать мгновенно выросшие мышцы. Капитан – не человек. Монстр, захвативший  сознание Крайга, жаждет крови и мщения. Капитан не сопротивляется: чувствует, что чудище, мутант, в пять-шесть раз превышающий массу тела самого Крайга, пытается ему помочь. Через несколько секунд стены камеры окрашиваются красным. Охрану и недоброжелателя в белом халате теперь не узнать: от них остаётся куча плоти и окровавленной униформы. Железная дверь – не преграда для монстра Крайга. Капитан вышибает её мощным кулачищем с одного удара. Сила и ненависть бурлят в нём одним ужасным горячим водоворотом. Крайг несётся по коридору, в ушах у него шумит, а в груди громко стучит. Дышит он гулко, как зверь, рассерженный, а потому опасный.

«Уничтожить врага, УНИЧТОЖИТЬ», – думает в остервенении какое-то существо в нём. Капитан, повинуясь неизвестному, но прекрасному зову, остаётся во власти демона. Это влияние Артефакта, который не уничтожен до конца. Осколки, способные изменять сознание и тело, находятся под стеклом в исследовательском отделе корабля орбитальной гвардии. Да, зря солдаты не позволили уничтожить Артефакт, ворвались, когда Крайг был готов пожертвовать ради мира своей жизнью.

Натыкаясь на солдат в коридоре, монстр рвёт их на части. Открывается стрельба со всех сторон – Крайга обнаруживают камеры, охрана вызвана на перехват. Но лазер лишь раззадоривает монстра (ранения получает монстр – сам капитан не чувствует боли). К тому же, мутировавшему капитану «О-Беннена» приходят на помощь другие, такие же, как он. Это те, кого он только что уничтожил. Да, трупы обращаются в нечто, подверженное невидимой силе Артефакта. Зря они не позволили разделаться с находкой, зря… Странно, но смерть мутант Крайг воспринимает не как конец жизни, а как её начало… в новом облике. Одержимый идеей перевоплотить соратников в нечто лучшее, в расу сильней человеческой, он убивает их. Убивает ради бессмертия и силы, которая придёт свыше…

«Здесь где-то доктор Толлен, она – жива», – Крайг ощущает это своей звериной сущностью. Она близко и наверняка испугается, когда увидит его, точнее того, кем он стал. Надо что-то предпринять.  

***

Перед Иваном – по-прежнему озадаченный Геннадий Михайлович, откинувшийся на спинку своего кресла.

«Гипноз, похоже, закончился», – думает Ваня тоскливо. – «Ничего не помню. Какой в нём смысл?»

– Странный симбиоз, – качает головой психотерапевт. – Необычный!

В кабинет заходит невролог и спрашивает про здоровье пациента Ивана Тарана, передаёт, что звонила бабушка, волновалась.

– Что будет, доктор? – настойчиво спрашивает поэт.

– Принимайте лекарство, Иван Сергеевич, – объясняет психотерапевт. – Потом придёте в местную клинику за новой дозой. Вы – парень умный, без двух минут кандидат филологических наук… не говорите ни слова, это ваша бабушка сказала. Когда вернётесь в родной город, обратитесь в больницу, на днях напишу вам направление на обследование. Лист диагноза и прочие пометки отправлю специальной почтой в Омск. Не волнуйтесь, пожалуйста.

После того как выписывают друга Серёжку, Иван неделю живёт в тумане, волнении и каком-то нетерпении. Он пишет огромное количество стихов. Нигде ещё он так много не писал! Теперь он прекрасно понимает, почему Аркадий Кутилов любил отдыхать в подобном заведении в Омске.

– Иван Сергеевич, вам звонят… – мило передаёт медсестра, заглядывая в палату.

Прервав удивительный поток сознания, поэт раздражённо откладывает лист, бежит к телефону.

– Вано, как житуха? – спрашивает Игорь. – Мы заждались, братан! Хорош отдыхать. Издание горит – «ЗДРАВЫЙ РАЗУМ». Хотя… тут ребята по-другому думают его назвать – «ВОЛЬНЫЙ ЛИСТ». Набрали мы «рыцарей круглого стола» – редколлегию, взяли советчиков – редакционный совет. Крыши, правда, нет. Знаешь, как у любого литературного журнала… много известных имён, которые побоятся критиковать.

– Если в Омске такие есть, они вряд ли свяжутся с молодыми, – сомневается Ваня.

– Во-о, – радостно тянет Игорь. – Слышу бодрый голос Ивана Тарана – главного редактора альтернативного издания.

– Не тушуйся, Ванька! – довольно кричит в трубку Витя.

«Здорово!» – думает Иван, улыбаясь. – «Друзья со мной!»

– Представляешь, это наваждение какое-то. Диму Соснова тоже положили в «дурку». Он тут забежал в Союз писателей России и давай орать, материть председателя правления и тех, кто рядом был. Мы за ним, конечно, замечали странности, но чтобы так круто!.. Короче: Дима – наш человек, – хохочет Витя.

– Ага, – перехватывает трубку Игорь. – Написал в книге отзывов и предложений музея Достоевского всякую белиберду психозную, а спёр на литературный клуб «Погреб».

– «Погреб»? – спрашивает Иван заинтересованно. – Хорошее название, в Омске нет ни одного литературного клуба.

– Теперь есть, и тебя там ждут, – уверяет Игорь. – Петрушка и Гоша – тоже два сумасшедших эпатажных поэта. Они готовят видео-журнал, и принимать участие в нём будут не только авторы из нашего города, но в проекте – внимание и к иногородним. Ладно, Вано, долго не будем. Короче, возвращайся, пацанчик! Блатные рифмоплёты-графозвоны – ждут!

После разговора с друзьями  у Ивана  прекрасное настроение: хочется творить с новой силой.

«Стих будет хороший – «Графозвон»!» – думает Ваня вдохновенно, садясь за стол. – «Но лучше – «Графоблуд»!.. Хотя нет, напишу космические стихи!», – поэт дрожит от сильного волнения, его охватывает чувство нетерпения перед любимым делом. Вокруг – душевнобольные, тихое помешательство, скука, но это – не беда, ведь есть вдохновение и желание творить. – «Корабли, чёрные дыры, звёзды, планеты… Уж очень привлекает загадочное пространство космоса. Почему я не писал об этом раньше? Бог с ними, с этими светилами!»

Странно, но никогда парень не любил космические истории братьев Стругацких, не смотрел фантастические фильмы про звездолёты, а теперь, поддаваясь необъяснимому желанию, Иван кропает и кропает неустанно. Строка ложится на лист за строкой. И с каждой новой – растёт новое стихотворение. Вырос один ровный столбец – рождается, бежит под ручкой другой. Третий вырывается в каком-то приятном бреду, в эйфории. Его словно диктует друг – человек страшно сильный, неуёмный в своей жажде писать, приходящий к поэту поддержать, посоветовать.

– Поток сознания – как Млечный Путь! – повторяет Иван, находясь в состоянии невероятного подъёма.

В животе урчит, хочется кушать, радует, что скоро обед. Но лучшие стихи пишутся натощак, поэтому Ваня ещё подумает, «быть или не быть»!..

После второго сеанса гипноза Геннадий Михайлович уверенно заключает:

– Вас беспокоят воспоминания прошлого, вероятно, в детстве была травма. Просмотрев записи психолога, можем предположить, в какой именно период она случилась, но возвращаться к ней не будем. Нельзя, чтобы вы переживали её второй раз! Что же, Иван Сергеевич, выписываем вас. Завтра зайдёте за рекомендациями, и, пожалуй, останемся друзьями, привет Омску!..

В Омск Иван приезжает через неделю. Встречают его бабушка и друзья: Игорь, Витя, Настя. Бабушка обнимает внука, нетерпеливо чмокает в щёки. Девушка прижимает к себе парня так крепко, что у того едва не вылезают на лоб глаза, а дыхание перехватывает. Она медленно целует его пухлыми ненакрашенными губами, от неё разит табаком. Настя что-то шепчет на ухо, взгляд её делается масляным. Демонстративно достаёт пачку дорогих сигарет, которые иногда, по праздникам, курил Ваня. Однако теперь они не возбуждают в нём интереса. Удивительно, но Иван не желает курить, даже и не думает о повседневной дозе никотина. Он кривится, морща нос, трёт пальцами небритый подбородок. Друзья по очереди хлопают его то по плечу, то по спине, словно удостоверяются: он это или не он? Ваня не реагирует, пребывая в своих мыслях. Но, конечно, это он – дружище-поэт, будущий главный редактор независимого альманаха.

– Много дел, КУЧА! – буквально кричит Игорь, пытаясь перекричать сигнал электровоза. Поэт размахивает руками, перечисляет последние приготовления: – Забежали с Витьком в одно лито, в другое – ребята на ура принимают! У тебя кукушку больше не снесёт? Начнёшь собирать тексты, а крыша поедет…

Ваня пожимает плечами, тоскливо оглядывая родной вокзал. Но через минуту он уже взбудоражен, как будто выпил несколько банок энергетического напитка: бурлит в нём неиссякаемое желание творить.

– Домой, домой… – повторяет он быстро и громко, не останавливаясь, как осенённый.

– Ненадолго и – к нам, в «Погреб»! – настойчиво зовёт Игорь. – Листовки клеить!

– Из погреба в небеса!.. – проговаривает Виктор задумчиво. Видно, что после дрязг на литературном семинаре он хочет заявить о себе не меньше друзей.

– Ваня, я очень скучала, – признаётся Настя, тяжело передвигая огромные ноги. – Валялась с банкой пива, обнималась с тетрапаками, с тремя сразу, прикинь!..

Дома Иван пишет стихи, читает литературу по стилистике, без дела не сидит ни минуты. Бабушка суетится около него:

– Поешь, поешь, внучок. Блинов наделала. Со сметанкой – пальчики оближешь.

Жуя блины, парень не отрывается от книги. В планах – написать критическую статью, буквально разделать под орех светил-семинаристов, доказать им свою силу и превосходство. Они не могут навязывать никакие правила. Каждый творит в зависимости от собственных ощущений.

«Слушайте, да не слушайтесь!» – вспоминает Ваня высказывание одного известного поэта, и на душе у него становится легче.

Вечером звонит Дима. Поэт не в себе – он шипит в трубку, как змей, приказывает никуда не ходить, не дружить с литературным клубом «Погреб». В педагогическом университете – листовки со стихами, бездарными, призывающими к бунту в литературе, к переосмыслению ценностных ориентиров, к свободе творчества. И кто-то называет эту свободу абсолютной, хотя есть сомнения, что таковая существует…

– Тебя никуда не примут… – уверяет Дима грудным басом, он буквально выплёвывает слова в трубку. – Будешь побираться, как Аркадий Кутилов и многие другие. Вы – ПРОКЛЯТЫЕ поэты! Надо слушаться коллектив и не идти против.

– Какой коллектив? – не понимая, переспрашивает Иван. – Я иду туда не потому что против кого-то, а потому что они – мои друзья, Дим. И с ними мне будет здорово. Хорошо, когда тебя поддерживают. Разве нет?

Дима кричит, кажется, его вот-вот вывернет наизнанку от необоснованной злости – от злости на самого себя.

После разговора Иван чувствует слабость, в голову приходят сомнения. Он ложится отдохнуть, закрывает глаза, плавно являются ему яркие образы человека не знакомого, но доброго и сильного, готового оказать неоценимую помощь. Человек этот – в красивом и необычном костюме с неизвестными символами на груди и на рукавах и с бледно-синими погонами, но его звания поэт не ведает – оно составлено непонятными фигурами. Ваня знает, что перед ним – капитан известного космического корабля, потерпевшего крушение из-за влияния древней находки, которую называют «Артефакт». Он говорит с поэтом назидательно и тихо. Каждое слово парень обдумывает, во сне его мозг работает, как мощная вычислительная машина. Вот Ваня на планете, где вместо воды – прохладная лиловая жидкость, пахнущая затхлым, затем – он переносится в космос и рассматривает свою планету, красочную, но скучную и одинокую. Грёзы у поэта мешаются с действительностью. Совсем ещё недавно жил Иван жизнью, не похожей на эту, и в дремоте ему всё кажется, что сейчас он проснётся в привычной обстановке лучшего – не такого серого и глупого, как реальность, – мира…

Ваня встречается с друзьями в центре города. В руках у Игоря – большая сумка почтальона, набитая листовками, отпечатанными в типографии, где обычно известные омские писатели и поэты издают свои книги. Витя держит клей и целлофановый мешок с пирожками из «Казачьей слободы» – он, толстяк-обжора, всегда что-то ест и щедро угощает друзей.

– Если перед тобой закрыты двери, подумай, что они закрываются автоматически, – вместо приветствия говорит Игорь, таинственно улыбаясь.

Петруха, парень невысокого роста, худощавый и загорелый, с короткими, выгоревшими на солнце волосами, глядит на Ивана искоса, хитро. Щёки на его широком смуглом лице круглятся – он улыбается, обнажая ряд крупных желтоватых зубов, морщится его сливообразный красноватый шелушащийся нос. В широких старых шортах и красно-зелёных башмаках, с обнажённым торсом, похожим на коричневую фанеру, он походит на беспризорника из популярного японского мультфильма. Поэт Петруха предупреждает, картавя, быстро покачивая указательным пальцем:

– Поймают, Ваня, говои, что во имя культуы и екламы!

– О-кей, – за друга отвечает Игорь.

Июль, жара, а ребята бегут по городу, клея листовки на столбы, милицейские будки, автобусы и троллейбусы. Листовки с эмблемой литературного клуба «Погреб» и надписью ««Вольный лист» за…», со стихами и прозой членов клуба, с высказываниями известных философов античного мира. За несколько минут на столбах, заборах и рекламных щитках их появляется великое множество.

Гоша снимает всё это, комментируя. Позже видео разместят в Интернете в качестве рекламы клуба и независимого издания «Вольный лист».

У ресторана «Графоман» стоит Дима Соснов. На действо ребят он смотрит с остервенением, жутко недовольный. В руках у него – большая палка. Внезапно он начинает погоню за ними, несётся и кричит:

– Валите, сумасшедшие, из города! Набью ведь! Это точно!

Кто-то заранее оповестил его о рекламном мероприятии: в клубе завёлся предатель.

Оторвавшись от Димы, ребята встречаются снова. Поев пирожков с курицей, грибами и картошкой, попив кока-колы, расходятся по домам.

Не зря Ваня участвует в мероприятиях «Погреба» – знает, что это способ заявить о себе. Но, садясь за стол, он почему-то не может написать хорошего стихотворения: устаёт, чувствует себя пустым. Слушает любимую музыку – симфонии Чайковского, Бетховена, начинает писать, но строчки выходят с трудом, натянуто, раздражает поэта собственная неискренность. Иван злится, сжимая кулаки, потом снимает очки и напряжённо трёт глаза. Бабушка, понимая внутренний разлад внука, предлагает ему полакомиться только что испечённым печеньем с орехами. Рассыпчатое, с корицей – такое она делает очень редко. Но Ваня качает головой. Где же вдохновение, чёрт возьми?! Поэт судорожно чертит в воздухе замысловатые фигуры, вспоминая те рисунки, которые у него в домике на даче. Однако и это не помогает. Кому позвонить, с кем поговорить? Мучается парень, плотно сжимая губы. Ему нужен совет – помощь настоящего друга. Нет, не Игоря, не Витька, не Настюши. Они, конечно, славные ребята и тоже понимают что к чему, но здесь другое, то, что Иван не объяснит. Необходим совсем иной человек. Таковым он считает капитана космического корабля «О-Беннен». Как он сейчас и где? Чем занимается? Теперь Ваня искренне верит, что есть параллельный мир, где живут придуманные герои, и что когда тем, кто их породил, требуется помощь, они связываются с ними, чего бы этого ни стоило.

«Наверняка лекарства подавляют героя. Может, прекратить приём?..» – думает Иван с опаской и с недоверием к самому себе. – «Приостановлю ненадолго, ведь не могу без друга.»

И неделю-другую парень не принимает прописанные препараты. Носится по улице с друзьями, расклеивает листовки – времени на диссертацию у него нет. Общественная жизнь заботит поэта больше, чем личная, больше, чем карьера.

Вскоре Иван попадает в милицию, в отдел «Э». Тучный милиционер неприятного вида орёт, матерится, размахивая волосатыми ручищами, грозит забить парня до полусмерти: мол, у правоохранительных органов и так много дел, некогда разбираться с глупостями студентов.

– За культуру! – говорит поэт горячо, веря, что действительно сможет изменить её к лучшему.

– Кости поломаю к чертям! – стучит начальник своим кулачищем по столу. – Тебя сдали свои же. Вы – маленькие ведь, на вас надави, так сразу раскалываетесь! Чья это идея, признавайся? Григорьева Егора? Он сказал, что твоя. Призыв к бунту! Вы что, ребята, опупели? За это сидят в камере! Совсем не соображаете ни ***!

На столе лежат несколько листовок с символом «Погреба», рядом – залитый кофе, помятый неформальный журнальчик «Ноктюрн».

– Какая идея? – спрашивает Иван спокойно. И вдруг вспоминает, что уже больше двух недель не принимал лекарства.

– Товарищ капитан, Иван Сергеевич Таран состоит на учёте в психлечебнице, – предупреждает другой работник, вернувшись.

– С этого бы и начал… Ваня, – качает головой капитан,  облегчённо вздыхая.

– Сами, мать вашу, пойдёте в психушку или отвезти? – иронизирует офицер со злой ухмылкой.

«Мы в порядке, друг, не волнуйся…»

Ваню передёргивает, по телу бегут мурашки, глаза его расширяются от страха. Сердце бьётся быстрей, пульс отдаётся в висках. Во рту – сухая горечь. Парню плохо: не то реальность раскачивается перед глазами, не то он сам колышется, как стебель на ветру. В капитане милиции ему чудится привидение. «Откормленного борова» больше нет: офицер перевоплощается в знакомого человека. И самого Ивана нет: он становится миром космического друга…

***

– К чертям воспоминания! – бросает Крайг, иронично глядя на жену и ребёнка – славного мальчугана с таким же крепким подбородком и карим взглядом, как у папы. Раздевшись до плавок, капитан стоит на песчаном берегу и вдыхает солоноватую свежесть чистой воды. – Купаться, бегом, Кэл! Небось, отвык от воды родной планеты? Лиловый источник на Гранд-Стриме больше по нраву?

Мальчуган несётся за папой, взметая брызги. Звезда, Санкта Эрум, в обед лучится сильней. Синевато-розовое сияние окрашивает воду: по ней быстро движутся серебристо-розово-синие слепящие пятна. Царит штиль. Купаться в такую погоду очень приятно. В прохладной воде Крайг подкидывает весёлого Кэла, и мальчик хохочет, радуясь отцу, которого долго не было рядом. Мама обнимает папу, что-то шепчет на ухо.

«Как здорово, что мы – вместе!» – радостно думает Кэл, ощущая сильные добрые руки отца.  

Домой они возвращаются под вечер, когда Санкта Эрум постепенно исчезает на небе за планетой рудников – Фэррой. Крайг шагает в задумчивости, он печален, это связано с доктором Толлен, которая… к этим воспоминаниям он больше не возвращается, запирая их в тёмный уголок сознания. Но теперь его снова тревожит человек с глупым инопланетным именем Иван, у которого множество проблем, связанных с кораблём «О-Беннен». Артефакт даже в разрушенном виде повлиял на него, находящегося так далеко – за миллиарды световых лет. Капитан загадочен, продолжает молчать, супруга не спускает с него тёплого взгляда. Не знает она, что её муж – не человек: иногда не может контролировать поселившееся внутри него НЕЧТО.

«Не беда», – думает Крайг, внезапно одухотворяясь, глядя на ровную гладь океана. – «Это ведь помогает моему дальнему другу.»

***

Иван просыпается. Лежит, положив мокрую, вымытую с душистым шампунем голову на руки на столе. Он – в пижаме, той самой, разноцветной, которую подарила мама, и которую давно перестал носить. Под руками – несколько исписанных листов. Он видит прекрасные стихи, написанные красивым почерком. Оживляется. Бабушка волнуется:

– Внучек, миленький, что случилось?

Парень вспоминает посещение участка и разговор с грубым работником милиции. Ничего больше.

– Нормально вроде, – украдкой улыбаясь, пожимает  плечами.

– Ванюша, лекарство принимаешь?

– Да, – зачитываясь новыми стихами, отвечает Ваня погодя.

Потом звонят из психиатрической лечебницы, интересуются здоровьем Ивана Сергеевича, приглашают на приём, на обследование. Иван доволен: почему бы не отдохнуть, как его любимый поэт – Адий?.. В психушке он писал прекрасные стихи, даже не общаясь с космическим другом. Но пока туда нельзя – друзья ожидают поддержки, однако и откладывать – тоже не следует: вдруг начнутся приступы дурноты? Ваня находится в раздумье.

«Ладно», – решает он мрачно. – «Погодь!»

Переустанавливает операционную систему на компьютере, ставит новый антивирус. Проверяя электронную почту, с восторгом обнаруживает множество писем с прикреплёнными файлами. Поэты и писатели присылают свои сочинения, рекомендуют создать виртуальный кошелёк: так можно без лишних усилий получать средства от авторов из других стран. Некогда идти в психушку – надо работать, помогать изданию.

«Иван, нужно встретиться, – читает поэт письмо Дмитрия Соснова. – Завтра в шесть на Камерном переулке. Срочное дело!»

«Зачем видеться с этим буйным?» – думает Иван недоверчиво. – «Ничего, кроме неприятностей, не принесёт… Ай, да чёрт с ним! Увижусь, ведь людям надо верить!»

Приходит парень на встречу, а там его ожидает несколько человек: обиженные поэты, которых не публикуют нигде, кроме платного издания для авторов – восемьсот рублей за полосу. Они окружают Ивана, требуют напечатать их в первом номере «Вольного листа». Каждый держит рукописи и дискеты с электронным вариантом текста.

– Трудно сказать, кого из вас опубликуем, ребята, – отвечает Ваня, боясь. – Альманах будет со своей эстетической программой… только так возможно его существование…

– Что ты – придурок? Псих! Ни черта не смыслишь…

– Слушай нас, не то дурно станет, графоман!

– Парни, перестаньте, – поднимая руки, Иван хочет замять конфликт, но ребята не унимаются, толкают его каждый со своей стороны. Вот Стёпка Хлобыстин и Гриша Глушин, которые готовы на всё ради публикации. Кто-то из них даже бьёт Ивана в спину. Парню обидно, блестят его глаза, а лицо от досады кривится. Ивана одолевает страх – поэт чувствует нарастающее напряжение, слышит крики. Собравшиеся вот-вот побьют его, потому что им ничего не остаётся, лишь так они могут его запугать и подавить. Ваня вдавливает голову в плечи, прижимает локти к бокам, сутулится. Быть избитым ни за что графоманами, собратьями по перу – оскорбительно.

«Без тебя никак…»

Голос не уходит из головы, зовёт и зовёт. Это знакомый до боли человек. Сейчас он в смятении. Парня бьют: удары сыплются сначала неловко, трусливо, исподтишка, а затем браво и уверенно – ребята входят во вкус и не могут остановиться. Но Ваня не чувствует их, его больше нет – он становится миром своего героя…

***

– Проклятия Звёзд!.. – он поднимается тяжело и неуверенно. Ослабшие ноги трясутся, а в голове – страшный гул. Вокруг – пространство большой камеры с капсулами анабиоза. Одна из них открыта – из неё, значит, он и выбирается. Он… да, и не больше – собственного имени он не помнит. После длительного сна наступает временная амнезия. Своё имя он читает на левом рукаве: «Крайг Заррату Элв III, капитан корабля «Райх-Отоунд» первого ранга».

Мерцает свет на потолке: нарушено энергоснабжение. Об этом гласит шкала-индикатор на мониторе, встроенном в стену возле ряда капсул. Крайняя от выхода в другой отсек корабля капсула гудит: механизм стеклоподъёмника срабатывает резко, открывает её. Оттуда буквально вываливается женщина. Она дышит с трудом, бессмысленно глядя в пол. Словно пытаясь узнать себя, быстро и с каким-то остервенением щупает свои плечи, шею и лицо. Поднимает голову, искорки надежды мелькают в глазах, когда она видит Крайга. Встаёт быстро, торопливо отсоединяя присоски от головы. Она тоже замечает своё имя на рукаве: «Милена Рокхарт, оператор  мостика системы «Путь №1»». На капсуле Милена читает инструкцию про временную амнезию и про то, как быстрее вернуть себе память. Оказывается, после нескольких часов требуется укол адреналина. Память в таком случае восстанавливается частично и потом нужно ещё некоторое время, чтобы она вернулась целиком.

– Ничего не помню, но чувствую нутром – дело дрянь! – бросает Крайг. – Пожрать найдём?!

В полумраке набив утробы найденным в холодильниках провиантом, капитан и Милена выходят на мостик. Из-за нарушения энергоснабжения невозможно войти в бортовой компьютер и понять, сколько времени прошло с начала анабиоза.

После уколов адреналина они находятся в ещё большем смятении. Вздыхая, Крайг вспоминает, что последним входил в состояние длительного сна. Курс был – на единственную пригодную для жизни планету в Экосистеме Царберус, потому что…

– О, Звёзды нечестивые! – капитана пробивает холодный пот, трясёт не то от страха, не то от холода. – Покинули затухающую планету, чтобы найти новый дом. Тогда где мои супруга и ребёнок?

– Двери не открыть, – Милена в панике. Её большие глаза черны и полны мерцания. – Что нам делать?

Адреналин будоражит Милену, но девушка ощущает лишь прилив сил и тревогу. Память пока не приходит.

– Паникой делу не поможешь, – резко замечает Крайг. Глядя на отражение исхудавшего, измотанного и мрачного человека, он не узнаёт в нём себя. – Запустим резервный источник питания, разберёмся. Пойдём через вентиляцию.

– Да, – кивает девушка, растирая плечи. – Температура понижается, поторопимся.

У капитана кружится голова – память восстанавливается болезненно. Прислонившись к стене, он дышит глубоко, настораживается. И вдруг слышит глухие звуки за дверью. Будто кто-то быстро-быстро неуклюже ходит взад и вперёд на тяжёлых ногах. Крайг никого не видит, но интуиция подсказывает, что этот кто-то – опасен.

– Слышишь, Мил? – спрашивает капитан, тихо касаясь гладкого плеча девушки.

– Слышу что? – не понимает она. Прислушивается, но безрезультатно. – Не пугай меня.

В голове у Крайга неразборчиво звучат голоса. Отчётливее других – знакомый голос человека с глупым именем Иван. Это тот самый человек, который живёт так далеко. Почему капитан разбирает лишь его голос? В корабле чёрт знает что, а его заботит этот Иван. О, нечестивые Звёзды! Когда это кончится?

Оступившись, капитан едва не падает. Милена хватает его под руку, смотрит напуганно:

– Ты прав, там кто-то есть!

Крайгу нездоровится: ему кажется, что мышцы вот-вот лопнут, а температура тела явно не в норме. Теряя сознание, он видит морщинистое лицо какого-то незнакомого, но доброго человека. Старушки, которая быстро-быстро шевелит губами, волнуется. Левый глаз её подёргивается. Она плавает в каком-то сером тумане, откуда проступают очертания странной камеры с неведомым интерьером.

– Ванюша, где ты так? – лепечет бабушка дрожащим голосом. – У тебя всё в порядке? Кто они? В милицию сейчас пойдём!

– Были уже в отделении, – парень качает головой, щурясь. Без очков видит он плохо. И хоть ничего не помнит после того, как рассерженные поэты решили выместить на нём злобу, но уверен, что поддал им крепко.

У Вани разбита нижняя губа, рассечена правая бровь, болит левый бок, но костяшки на кулаках – багровые, стёршиеся и погрубевшие. Он знает, что дрался, и не как трус, а как воин – бесстрашно и напористо.

Прерывисто пищит звонок. Приходят друзья. Игорь, Витя, Настя. Они озадачены и взволнованы.

– Кто, помнишь? – залетая в зал, спрашивает Игорь жёстко. – Порвём их! Если наши приятели – поэты и писатели – узнают о покушении на главного редактора журнала, они их просто раздавят!

– Знаю, кто!.. – отвечает Иван неохотно. – Не нужно связываться.

– Ванюша! – Настя бросается на любимого, обнимает крепко. Ваня ёжится (болит бок), терпит, стиснув зубы. Девушка крепко целует парня, вдавливая в себя, в свою грудь, рассматривает ссадины на его щеках и на лбу, и ласково приговаривает: – Главное: ты цел!

– Соберём ребят и надаём им, Ванька! – говорит Витя сердито. Он страшно недоволен, что на его друга напали. – Почему нас-то не позвал? В качестве сопровождения? Сейчас идёт борьба за читателя, не знаешь, что ли? Светила говорят об этом во всех литературных объединениях. В какое бы я ни зашёл, слышу от знакомых, мол, надо создать что-то новое, чтобы продвинуться в аудиторию…

– Не будем никого искать, я сказал! – бросает Ваня рассерженно.

Воцаряется тишина, удивлённые взгляды прикованы к поэту. Игорь не знает, что ответить, и смотрит, чуть приоткрыв рот, челюсть Виктора отвисает, он сглатывает, украдкой улыбаясь. Настя отскакивает от Ивана, словно её укололи сзади. Бабушка быстро лепечет про блины, про то, что нельзя ссориться.

– Хватит леватнёй страдать! – заключает Ваня, подняв подбородок. Виден синяк, украшающий воина. – Впереди – издание! Игорь, распределил обязанности? Тогда сейчас я, слушайте!

Этот подравшийся парень – уже не тихий и робкий Иван. Перед ними – человек, уверенный в себе, крепкий, как железо, напористый, как ручей, выбившийся из каменного мешка горы. Кажется, в Иване проснулся кто-то другой – бравый, сильный, как титан, и мудрый, как старик.  И ростом парень делается как будто выше, и в плечах шире, и смотрит свысока. Его пристальный взгляд меняется, темнеет. Поэт поднимает левую руку, сжатую в кулак, ребята изумлённо рассматривают сбитые костяшки, радуются, что в друге очнулся тот самый… Их редактор-герой, неуёмный издатель, которого режь, коли, бей, дави, жги, но он восстанет из пепла, как феникс, и продолжит дело. Ребятам чудится, что инопланетянин вселился в тело слабого и нерешительного парня. И голос Ивана грубеет.

– Бравый перец-литератор! – громко говорит Игорь, поражаясь переменой в друге. – Работаем, дружище, работаем!

– Он когда лекарство принимал? – вдруг испуганно шепчет бабушке Настя. – Такое ведь перед…

– Молоть чепуху не надо! – обрывает редактор, резко садится за компьютер, включает его быстрым щелчком. – Попинали… а толку? Сейчас скомпоную, что прислали, заценю! Подборки озаглавлю. Ага, только без компота не пойдёт… хотя за пять минут всё равно не сварите. И чай сойдёт для начала!

В зале слышатся шепотки – переговариваются Игорь, Витя и Настя. Они уверены: выдадут такой журнал, что светила обзавидуются.

– Ага, вот прислали и те, кто отметелил меня! – хохочет Ваня, уставившись в монитор. – Слабые стихи и проза неважнецкая. Такой материал поставим в рубрику «Молодой графоман»! Вот среди них и неплохая вещь, кстати. Да, стихи Соснов и Глушин пишут гораздо лучше, чем прозу. Данных не хватает, и фото почти ни у кого нет. Ладно, разберёмся, – не отрываясь от экрана, не выходя из электронной почты, Иван разговаривает сам с собой. Затем внезапно поворачивается к ребятам. – Игорь – ты блатной, ходи, рекламируй новое издание, Витя – ты напористый человек, собирай средства, Настя – останься пока со мной, через несколько минут мне захочется обниматься. Достань-ка вон те книги с верхней полки, сегодня примусь за диссертацию, надоело безделье.

Дальше парень помнит мало, лишь неразборчивые образы наводняют его сознание. Чувствует, что был тем, кем всегда хотелось, тем, кем долго не мог быть. Поэт не помнит, что говорил и делал, но уверен: друзья всё восприняли правильно. Лекарство подавляет в нём того, другого – безрассудно сильного.

Ваня лежит на койке. Расслаблен и равнодушен. В блаженной полудрёме. Поэт находится в палате психиатрической лечебницы, но пока не осознаёт этого. Он видит себя абсолютно уверенным в своих возможностях, человеком ответственным – главным редактором литературно-художественного издания и тем, кто запросто и несмотря на трудности постоит за друзей, ответит и за них перед судом светил. Каких светил? Кто считает их таковыми? Явно не поэт. Явно не Таран! Ему снится: он прошёл большой путь, положил много врагов… мечом критики, конечно, мечом здравомыслия. И теперь все внимательно слушают его, теперь он говорит, кто станет поэтом, а кому лучше не браться за это дело.

«Крайг, Таран, мы не сможем…» – слышит он издалека, из звёздного пространства. Голос доносится ему эхом оттуда, куда невозможно добраться с планеты Земля.

А Ивану необходимо знать, что «сможем», «сумеем», иначе никак – иначе погибнут все. Жаль. Страшно жаль, что, при всём желании, не слышит он ответа капитана корабля, капитана того самого «О-Беннена», где находится Артефакт.

– Сможем… сможем! – отвечает Ваня за капитана. Он чувствует тёплую мокрую соль на губах, хотя влажнеют лишь его глаза. Иван видит, как знакомый до боли человек в разодранной униформе, истекающий кровью, прорывается сквозь полчища мутантов с копьями и неизвестным оружием. Мутантов-воинов с какой-то планеты, которая совсем недавно открылась. Капитан на взводе: вот-вот его сердечный друг не выдержит и обратится в монстра. Да, обратится, а не погибнет. Второе было бы лучше, поскольку монстр не сможет помочь близким… Это беда, катастрофа пострашнее потери родной планеты. Так думает капитан и так думает Ваня, потому что они – друзья. И настоящие друзья, про каких говорят: «Одним железом кованы!».

Проснувшись, парень безразлично глядит в потолок, не помня, что ему снилось. Слышит тихие голоса пациентов, которые тоже просыпаются и говорят непонятно о чём, обо всякой ерунде. Вдруг ему делается очень горько, плохо на душе, он плачет неслышно и отворачивается к стене. Но после слёз наступает облегчение, поэт успокаивается. Садится на кровати и вяло рассматривает соседей.

– Долго не спят, долго не спят, – быстро и раздражённо повторяет мужчина лет сорока, худой и небритый. Иван щурится – без очков разглядеть людей ему трудно.

Ваня улыбается широкой, беззаботной улыбкой. Он почти дома, как его любимый поэт Адий… Умывшись, он просит у старшего врача лист и карандаш с резинкой.

– Вас хотел видеть психолог, – назидательно говорит старшая – Татьяна Сергеевна, высокая и приятная женщина. – У нас никто не уклоняется от приёма лекарств.

Иван кивает, идёт к психологу.

– Лекарства помогают вам, разве не понимаете? – качает головой пожилая женщина в квадратных очках. – С какого времени вы не принимали препарат?

– Недели две, может, больше, – пожимает плечами Ваня. – У меня стихи получаются хорошие, когда не глотаю всякую дребедень.

Она понимающе кивает, ей жаль поэта.

– Ваше состояние может ухудшиться, если будете игнорировать предписания. Аркадий Кутилов тоже принимал препараты, но у него был другой диагноз.

– Вы знали Кутилова? – вдруг оживляется Иван.

– Не лично, но с его творчеством  знакома. Думаете, никто не читает стихи наших поэтов? Аркадий Кутилов – достояние нашего дома. И как художник он проявил себя! Станьте и вы нашим поэтом! – иронизирует психолог. – Бумаги, листов и карандашей у нас полно. Но с одним условием! Принимайте лекарство. Договорились?

– Да, конечно! – поэт буквально вне себя от восторга, он возбуждается, дрожит. Руки его произвольно поднимаются. Не в силах сдержать себя, он что-то чертит пальцами в воздухе. Быстро-быстро, нетерпеливо. На душе – невероятно хорошо, свободно, светло. Неужели так просто быть собой и рисовать, писать что хочешь, не беспокоясь о суде, на который предстанешь? Наверняка Аркадий Кутилов не думал о том, кто его будет судить. А если и думал, то не придавал этому большого значения. Он творил, потому что не мог не творить.

– Помогает? – понимающе спрашивает врач. – Значит, небесполезно.

В комнату для гостей приходят посетители: бабушка и друзья Ивана. Женщина, как всегда, причитает, сетует на судьбу, целует внука в щёки. Ваня кривится: не любит, когда целует бабушка. Она едва не плачет.

– Вано, ты ошарашил нас! – бросает Игорь изумлённо. – Сначала был таким крутым, а потом понёс невесть что, напугал меня, Настю, даже Витёк струхнул.

– Ага, ё-моё, – соглашается Витя, глядя на друга.

– Ванечка, – ласково говорит бабушка, обнимая его.

– Иди сюда! – Настя крепко прижимает его к себе. Обхватывают худого поэта сильные, горячие, красноватые ручищи девушки, мнут, словно жевательную резинку. Всю нежность своей души и потребность в сердечной любви она вкладывает в объятия. Ему приятно, несмотря на то, что тяжело дышать. У парня чуть не вылезают глаза, он краснеет, но по-другому нельзя – такая традиция. Единственное, что, пожалуй, сейчас говорит о том, что он – это он, – объятия Анастасии.

– Я скучаю, – шепчет она тоскливо на ухо другу. – Решила вот сесть на диету и скинуть пару пудов, а может, и больше. Для тебя, милый!

– Надо спросить, можно ли ноутбуком здесь пользоваться шизикам? – хохочет Игорь. – Никто не расколотит его? Тут ноут по дешёвке отдают, подключим Интернет беспроводной! Вано, не боись: будешь компоновать тексты на месте!

– Очки новые будут в серебристой оправе! – обещает бабушка. Она смотрит на внука влажнеющим взглядом. Начинает плакать, морщится, словно от кислого во рту, лезет в карман за платочком.

– Не реви хотя бы тут, ба, – хмурится Ваня. – Книги принесли? Диссертация горит!

– Принесём, Вано, – отвечает Игорь уверенно. – Я на днях буду неподалёку, забегу.

– Правда? – роняет поэт радостно. От мысли, что друзья рядом, становится тепло на душе. Он готов их расцеловать, затискать, как подруга Настюша – его самого. Парень улыбается, взгляд его веселеет.

– Сейчас ты или не ты? – недоверчиво спрашивает Игорь, осторожно касаясь правого плеча Ивана. – Рад, что наконец-то в родной дурке?

– Не называй это дуркой, – отмахиваясь, говорит Ваня недовольно. – Просто дом!

– Решаем, как назвать журнал, – сообщает Витя. – «Вольный лист» или «Здравый разум»? По-моему, и то и другое – так себе. Подумаешь?

Иван кивает озадаченно. Действительно, названия неподходящие. Прощаясь, он глядит уже уныло.

Сев за стол, поэт по привычке берёт лист и карандаш, долго наблюдает за соседями по палате. Вдруг его осеняет:

– Почему бы не назвать журнал «Артефакт»?

– Да, – удовлетворённо отвечает сам себе.

Пожилой мужчина, нависая над ним, строго и мерзко приговаривает:

– Дурь, дурь, разговаривают сами с собой… дурь!

Ваня улыбается ему, кивая. Затем с надеждой смотрит в окно. Нет, до ночи ещё далеко. Вот бы друг приснился и поддержал, подсказал, стоит ли так называть?!
А тем временем в душе поэта вырастает новый космический стих – и рождаются под грифелем пламенные строки. Иван щурится, напряжённо вглядываясь в листок. Писать трудно, болят глаза, но по-другому он не может. Ведь он поэт, будущий редактор…

---