ШИПОВНИК
Юрию Ряшенцеву
Затейник июнь раздобыл акварель
салатно-зелёную, синюю,
и в той синеве затянул менестрель
канцону свою соловьиную.
Ваганты-лягушки о чём-то кричат,
о чём не скажу – неприличное,
лихой одуванчик меняет наряд
на пух, легче пёрышка птичьего.
Ну как мне, скажите, в такой лепоте
не позабыть своё прошлое,
отрезать и сжечь его чёрную тень,
а дальше – июньски-хорошею –
остаться промытым зелёным листком,
шиповника белым душистым цветком,
всей веткой-царапкой, её коготком,
смеющейся праздничной ношею?
УТРО
Cквозь листья сверкает ворсистый цветок –
протиснулся солнечный луч между строк –
пардон, между веток платана.
Закрою глаза, повернусь на восток,
туда, где махрово-пушистый цветок
серебряной сеет нирваной.
Как долго я шла, я устала кружить
по льду да ухабам.
Мне хочется жить
и нежиться в солнечной ванне.
Июньское небо – лазурь с молоком,
орёл, точно символ, что с детства знаком,
висит, к ней пришпилен навечно.
Деревьев глаза в небесах высоко –
где белое варится молоко
и пенка из облака млечна.
Я тело лелею, и душу, и дух,
я думы гоню – надоедливых мух,
и всё же рождаются мысли,
а после стекаются к карандашу,
но тот карандаш, что в руке я держу,
до грифеля мыши обгрызли.
ПЛАЧ
Ах, мама-мама, как же так,
куда ты, право?
Хоть много лет ты прожила,
а было рано
в жгуты сворачивать свои
манатки-торбы,
тобой изжитые семьи
обиды-скорби.
Глазетом позднего луча
лист оторочен…
Не надо тормошить врача,
чтоб вызвал срочно
психолога и медсестру,
хоть бога с чёртом!
(Как он дышал в одну ноздрю,
алкаш упёртый!)
Чинуши, лекарская знать,
специалисты,
а если б вашу – вашу мать! –
с таким же свистом
гнобили властною рукой,
уж вы бы взвыли!
Что, мама, сделали с тобой,
чем отравили?
Ты доживала злой, слепой,
скупой на милость,
но заменить тебя собой
не получилось.
Сиделка отвернулась, чтоб
поставить чашку.
Сиделка и закажет гроб,
в который ляжешь.
И вот тогда явился бог,
и чёрт приплёлся.
Подпёрли молча потолок,
чтоб не повёлся
и не упал – не приведи! –
на богадельню,
чтоб ты успела снять с груди
свой крест нательный.
Остался бог, остался чёрт,
и стол со стулом,
а ты легла на правый бок и –
ускользнула…
***
Я собиратель камешков, травинок,
Искатель смысла в направленье ветра,
Соединитель светлых половинок –
а тёмных нам не надо, это ретро.
Ещё я собираю звёзды ночью,
ворую, наливные, прямо с неба.
А днём сижу – нанизываю строчки
на нити трав, сплетая быль и небыль.
Из небылиц, из строчек ярких бусин
является такое хали-гали,
что бытия ломоть душист и вкусен,
что я и посолю его едва ли.
А что еще поэту – кроме строчек?
А что еще поэту – кроме неба?
А что еще поэту – кроме хлеба?
Чтоб солнце днём сияло, звёзды – ночью.
***
Марине Цветаевой
«Я любовь узнаю по боли…»
Нет, Марина, любовь – не боль.
Облегчение страшной боли,
и – спасенье. Морская соль
океанов-морей имеет
мало общего с солью слёз.
Вроде жидкость одна. Но лелеет
лишь морская, я – с нею сольюсь.
ДОРОГОМУ ПРОСТИТЬ…
Дорогому простить
без аннексий и контрибуций.
Ничего не просить –
проживу без подачки куцей!
Всё смотреть и смотреть
в черноту в белой раме.
И подумать не сметь,
что любовь его – камень.
И подумать не сметь,
что меня не любили.
Этот всё же на смерть
не послал, как другие.
Снег спешит и спешит
обелить чёрный город.
В капюшоне шуршит,
западает за ворот.
Тонкой струйкой течёт
по спине меж лопаток…
Дорогому почёт,
а моя в чём вина-то?
А моя в том вина,
что любила я слишком.
Вот стою у окна
белым северным мишкой.
КЛЕОПАТРА
Отправила в изгнание детей.
Похоронила, как сумела, мужа.
Не страшно было? Страшно! Но, ей-ей,
никто на свете больше не был нужен!
А от позора смерть одна спасёт
и вынесет к заоблачному Нилу,
где, серебристая, как молодой осётр,
душа Антония от дел земных остыла.
Прохладный ветер с моря чист, колюч.
Он тучек напрягает парусину.
А змейка, стало быть, к заветной двери ключ,
всего лишь ключ, свернувшийся в корзине.
АБРИКОСЫ
Ф.
Загорелые до смуглоты абрикосы.
Позолоченный осами сок,
растекающийся по саду струйками.
Спайки между ореховыми молочными дольками.
Мокрая морщинистая скорлупа под пальцами.
Чёрная и жаркая, как раскалённая сковорода, ночь,
переходящая в молочное утро,
перетекающее в оранжевый день.
И опять: бесконечные абрикосы,
виноград на шпалерах,
ремонтируемых ежегодно,
потому как ломаются под тяжестью гроздьев.
Не детство, сплошной праздник урожая.
Этакая разминка перед жизнью.
Знать бы тогда, что лучшего и не будет...
...абрикосовый абрис августа