Приобрести книгу Ванадии Ермековой «Золотые сечения», 336 страниц, твердый переплет, можно здесь

Как я уже писала, в мединститут по облегченному варианту принимали спортсменов с большими или даже средними регалиями. Связано это было с манией, живущей и поныне во всех странах, чтобы высшие учебные заведения участвовали в студенческих Спартакиадах и приносили институтам спортивную славу. При этом не имелось в виду и даже надежды особой не было, что вместе со спортивной славой они составят профессиональную честь института.

На втором курсе, в новой группе, я подружилась с самой яркой девочкой нашего курса, Голубой Звездочкой на Млечном Пути. У нее была фигура спортивной гимнастки, хотя она никогда не занималась гимнастикой; ноги балерины, хотя она никогда не занималась балетом; большие голубые чуть приподнятые к вискам, как у зайца, глаза и лицо готовое к радости

На первом курсе наша маленькая шайка-лейка разбилась на дружеские подгруппки. У нас сложилось трио: дочь министра – Душевная Умница, Тайный незаконнорожденный Принц и я.
Моя дружба в институте с Душевной Умницей имеет предысторию.
Мы с ней познакомились случайно оказавшись рядом на вступительном письменном экзамене по физике. Я довольно легко ответила на теоретические вопросы, решила две задачи и никак не могла справиться с третьей. Моя соседка увидела это, боковым зрением прочитала условия задачи, быстро разобралась с ней, подсунула мне листок с решением и прошептала, чтобы я все переписала на свой черновик, потому что черновик надо тоже сдавать.

На первом курсе, после возвращения из колхоза, начались занятия и сразу выяснилось, что вся наша маленькая шайка-лейка – настоящие, без дураков, отличницы, старательные трудяги. Опять-таки, кроме дочери директора клинического института, Красотки.
Не красавица, а именно – Красотка, добродушная и веселая. Не по отсутствию способностей, а по глубокому убеждению, она ни за что не желала учиться. Красотка всегда была шикарно и модно одета, чем отличалась от нас отличниц. Мы были одеты с исключительной, я бы сказала, даже с излишней простотой, что не диктовалось финансовыми соображениями (мы все были из достаточно обеспеченных семей), а потому что в те годы родительское воспитание «хороших девочек» включали как скромность поведения, так и скромность одежды.

Мы, студенты 60-х годов, были счастливчики: мы застали профессоров из «раньшего времени». Ах, какие у нас были профессора! Не понимали мы тогда, что это необыкновенно хорошо, а думали, что это, может быть, и обыкновенно. У нас было много замечательных профессоров, но особенно мне помнятся два профессора первых курсов. Лекции и практические занятия по анатомии начались на первом курсе. Лекции читал старый профессор. У него был тихий голос. Он был плохо, почти неопрятно одет. Всегда в одном и том же же черном, лоснящимся от долгой носки костюме, белой рубашке с потертым воротничком вокруг слабой худой шеи, скрученном галстуке, и из под коротковатых брюк у щиколоток болтались  завязки кальсон.

Как, наверняка, помнят мои ровесники, которые имели желание получить высшее образование, как знают некоторые наши дети по рассказам или как не могут даже взять в соображение наши внуки поколения Пепси, – в 60-х годах Никита Сергеевич Хрущев придумал, чтобы в институты, в основном, принимали абитуриентов, имеющих минимум два года стажа работы «стажников». А десятиклассников – только в проценте, отражающем общий процент гениальности в человеческой популяции или процент высокопоставленных родителей, хотя это не одно и то же.