Так вот, осторожно проезжая по кривым и пыльным улочкам, я пытался выбраться на дорогу в сторону трассы Севан-Ереван, попутно рассматривал и удивлялся ветхости строений. У последнего домика с забором сколоченным из почерневшей, от дождя и ветра, фанеры замечаю своеобразную витрину – полки, наполненные разными продуктами в ослепительной обёртке, поражающей воображение причудливыми формами и переливами цветов. Этакий придворовой «супермаркет» из двух полок. На отдельном лотке сгрудились бутылки спиртного разного калибра. От высоких, с броской надписью «Советское шампанское», которое, быть может, разливают в соседнем подвале, до стограммовых водочных бутылочек того же изготовителя.
Предприимчивые хозяева в наших краях взяли за привычку организовывать торговлю «не отходя от кассы», то есть у порога своего дома.
Перед тем как свернуть на соседнюю улицу, я увлёкся естественным любопытством и ещё раз бросил взгляд на пёструю витрину и заметил на этикетке одной из водочных бутылок знакомые лица, вернее, кадр из кинофильма «Кавказская пленница».
Помните, как популярные герои из фильма Леонида Гайдая, "Кавказская пленница" Трус, Бывалый и Балбес, пытаясь задержать комсомолку, красавицу, спортсменку, в одном флаконе, взялись за руки и преградили ей путь – она удирала от них на допотопном санитарном грузовике? В том эпизоде по краям стояли Бывалый и Балбес, а Трус в центре, как и положено трусу, вполне натурально трясётся от страха. Именно этот кадр красовался на нескольких, скромно разместившихся на лотке бутылках. И как вы думаете называлась эта водка? Правильно. «Тройка». А как ещё назвать её?
Я решил купить эту бутылку и резко притормозил, подняв перед собой клубы пыли. Отъехав под крону тутового дерева, я припарковал машину и направился в «торговый центр» сельского разлива.
Без сомненья, содержимое этой бутылки не могло вызвать уважения, подумал я, в лучшем случае то был разведённый спирт, от которого утром тошнить будет, а вот этикетка, да, заинтересовала...
Дело в том, что среди моих многочисленных друзей «особняком» расположился мой московский товарищ Владимир Цукерман. Он с восьмилетнего возраста увлекся гайдаевскими героями. В то время только-только появились короткометражные фильмы «Пёс Барбос и необычный кросс» и «Самогонщики», ставшие в мгновение ока сверх популярными. Бобины этих фильмов и стали первыми экспонатами, основой оригинальной коллекции. Со временем, уже в двухтысячные годы, когда число сувениров указанной тематики перевалило за пятнадцать тысяч, возникла идея организовать оригинальный музей, под названием музей «Трёх актёров». На торжественное открытие явилась вся тройка в полном составе, и Юрий Никулин в очередной раз блеснул своим остроумием. Он, уподобившись своему герою, почесал за ухом и шмыгнув носом сказал:
– Когда умирают известные популярные люди, в их честь создают музеи, а раз музей уже есть, чему мы все являемся свидетелями, выходит, нам и умирать теперь необязательно.
Владимир Исаакович Цукерман, или Володька по нашему, стал, соответственно, директором и всю свою жизнь посвятил бравой тройке. К нему зачастили туристы, школьники, журналисты, но это не помешало ему и в пятьдесят с лишним лет оставаться тем же восьмилетним мальчиком. Он с увлечением собирал экспонаты, трясся над ними, и гордился ими. Все эти годы я был одним из тех, кто поддерживал Володю и, по мере возможности, снабжал его трусо-бывало-балбесовскими музейными экспонатами. Присылал с Сахалина газеты, из Болгарии книги, всего и не упомнишь... И вот теперь появилась возможность пополнить музей «Трех актёров» ещё одной редкостью – именной бутылкой водки.
Хозяин импровизированного ларька не заставил себя долго ждать. Не успел я толком рассмотреть выставленные товары, как скрипнула дверь и усатый самодовольный мужчина, вытирая руки о штаны и широко улыбаясь, заторопился ко мне. Как показалось, его не удивил мой выбор. Он ловко выдернул из общей кучи одну бутылку, всколыхнул содержимое и прищурив глаз, осмотрел донышко, затем достал из кармана носовой платок не первой свежести, протер им запыленные физиономии трех популярных героев. А там уже, вполне профессионально и расторопно завернул музейный экспонат в прошлогоднюю пожелтевшую газету и услужливо протянул мне.
Приняв деньги, он открыл коробку из-под леденцов, очевидно, намереваясь, отыскать нужную сумму для сдачи, но там оказалась только шайба десятого размера.
– Ещё приедешь, – сказал он, слегка сконфузившись: – Ко мне часто из Еревана приезжают, по десять бутылок берут (Он как в воду глядел). – И многозначительно добавил: – Не волнуйся, я запомню тебя.
Но услышав мой ответ: «Сдачи не нужно», повеселел и, посчитав моё предложение вполне естественным, добавил:
– Водка классная, моя мама готовит, у неё свой рецепт. Никому не рассказывает. И, тяжело вздохнув, заключил: – Если уйдёт, она старенькая уже, придётся закрыть производство.
Я никак не отреагировал на мрачную перспективу производства уникального товара, решил сосредоточиться на первой части его сообщения – сделал удивлённо-восторженное лицо, мол, вот как повезло мне! А от сдачи отказался, так как подумал, что поиск сдачи займёт немало времени, хотя потом выяснилось, что он и не собирался заниматься этим делом.
Вечером позвонил Цукерману и услышал его коронное:
– Внимание, внимание, с вами говорит автоответчик. Если вы хотите справится о здоровье Владимира Исаковича нажмите цифру один, если вы желаете одолжить ему немного денег нажмите цифру два, а если вы хотите попросить у него взаймы, то ничего нажимать не надо, просто положите трубку и никогда…
Я оборвал его:
– Володька, хватит придуриваться, пляши прямо сейчас. Я достал бутылку водки, называется «Тройка». А на этикетке кадр из фильма «Кавказская пленница».
Директор музея после небольшой паузы, очевидно пауза потребовалась, чтобы осмыслить услышанное, завопил: «Ура-а-а-а!!!» И от нахлынувшей радости запрыгал по комнате. На следующий день сам перезвонил, что с ним случалось крайне редко.
«Неужто решил отказаться?» – подумал я, выслушивая его невнятное бормотание о сложных буднях московской жизни. Отработав положенные минуты разговорами ни о чём, как того требуют правила приличия, Володя перешёл к конкретике:
– Ваагн, а когда ты приедешь?
Затем состоялся примерно следующий диалог.
– Скоро. На 14 марта уже куплен билет. Приеду на Всесоюзное совещание работников Центров народного творчества.
– А ты мог бы ещё такой водки достать? – вкрадчивым голосом поинтересовался Володя.
– Можно, а зачем тебе? Ты же не пьёшь.
– Они тоже хотят.
– Кто это они?
– Так уж получилось…
– Объясни. Может, коньяк нужен, а я припрусь с водкой.
– Все трое.
– Оп-паньки! Интересный расклад получается. Ты рассказал им?
– Нет.
– А откуда они узнали?
– Ну... я позвонил Жене (Евгений Моргунов), спросил как дела, он в последнее время всё по врачам ходит, ты знаешь... он страдает от сахарного диабета, – стал ныть в привычной для себя манере Вовка. – Женя подробно рассказал мне, какой у него холестерин, насколько превышает норму сахар. А потом, спросил, что нового?.. Я и сказал, а он заверил, что заплатит за водку.
– Понятно. Потом ты позвонил Вицину.
– Ну, да... А потом мне позвонил Никулин…
– Вовка, по бутылке мало, нужно хотя бы по три.
– Но Моргунов за заплатит одну. За три не ручаюсь...
– Вовка, ты чего? Не стану я с них брать деньги!
– Но Моргунов сказал, что заплатит...
– А Вицин?
– Промолчал, но сказал, что тоже бы не прочь одну бутылку… На память...
– Вовка, если будешь общаться с ними, о деньгах больше ни слова. Я привезу десять бутылок. Одну тебе и по три каждому. Слышал?!
– Слышал, слушал, да прослушал! – съехидничал недовольный Вовка.
С утра пораньше следующего дня позвонила секретарша и попросила зайти к директору, любителю давать ценные указания. Я и рассказал ему историю с водкой. Мусаэл Анушаванович, он же директор нашего заведения, воодушевившись возможностью непосредственно приобщиться к самому важному из искусств, по определению Ленина, принимая на грудь содержимое «Тройки», в тот же час отправил своего водителя в село Арамус. Водитель привёз пять бутылок. Четыре Мусаэл Анушаванович торжественно вручил мне, мол по одной от меня в подарок артистам, а на четвертой пусть распишутся на память. Пятую мы втроём, не особо напрягаясь распили в обеденное время. К нам присоединился заместитель директора Семён Саакович, легендарная личность по управлению застольем, он неожиданно нагрянул в директорский кабинет, видимо, шестым чувством уловил, что мы чего-то затеваем. Нужно сказать, что водка приятно удивила своей мягкостью и хорошим градусом.
– Градусов шестьдесят, не меньше, – немного поморщившись и вытирая с подбородка жирный след от украинского сала, со знанием дела заключил заместитель директора, и тут же снова разлил водку по рюмкам.
Через день, ближе к обеду, ко мне заглянул директор и, не переступая порога, спросил:
– Ты бутылки здесь хранишь или отвёз домой?
– Здесь, не успел ещё увезти, – показал я глазами на сейф.
– Тут вот какое дело. Сёма (Семён Саакович) заказал шашлыки, сам понимаешь, бери одну и ко мне.
Потом наступила моя очередь раскошеливаться, я заказал грузинские хинкали. Вкусные, пальчики оближешь.
Когда, к концу недели, я выложил на стол последнюю бутылку, решили сохранить память о нашем почтительном отношении к известным актёрам и во время рабочего перерыва сфотографировались на фоне бравой троицы.
Через пару дней Мусаэл Анушаванович положил мне на стол несколько снимков:
– Пусть подпишут и ладно.
* * *
За день до отъезда в Москву я поехал за водкой в село Арамус. Сын изготовителя водки «Тройка» и по совместительству хозяин торговой точки, когда увидел, а затем и узнал меня, несколько расстроился, но зафиксировав мою доброжелательную улыбку, облегченно вздохнул, а окончательно успокоился, лишь услышав моё желание приобрести ещё десять бутылок. Он от удовольствия развёл руками. Мол, я же говорил, помнишь?.. И поспешил в дом за товаром.
Здесь читатель резонно задастся вопросом. Ведь нужно девять бутылок, а не десять?
– А потому что, – отвечу я ему, – и моя бутылка приказала долго жить, оказавшись в кабинете директора.
В самолёте стюардессы, увидев меня, обрадовались, загорелись желанием поскорее накормить мою персону от пуза, а заодно попотчевать остатками и остальных путешественников. Первая стюардесса принялась раздавать подносы с едой, а вторая шла следом и разливала абрикосовый сок. Очевидно по недосмотру техперсонала у путника передо мной не оказалось пластикового стаканчика, тот не растерялся сложил руки трубочкой, мол, наливайте, что вызвало улыбку среди свидетелей этой, не предусмотренной правилами аэрофлота, сцены. Но стюардесса не оценила оригинальность предложения и отправилась к себе в каморку за стаканчиком. Принесла и наливая сок, пролила мимо, прямо на брюки. Гражданин вскочил на ноги и глядя на побледневшую стюардессу с обидой прокричал:
– Надо было потренироваться дома!
Совестливые пассажиры притихли, ехидные фыркнули, исследуя границы разводов на штанах, наглые загоготали, глядя стюардессе прямо в глаза. Бессердечный мужчина, к тому же пьяный, встал с места и захлопал в ладоши. А я, как творческая натура, отстранился от самолетной драмы, стал размышлять, как можно было бы обыграть эту анекдотичную ситуацию, мысленно перебирал варианты. В голове вертелась реплика: «Надо было потренироваться дома!»
Через некоторое время в моем воображении нарисовалась смешная картина. Я разулыбался, представляя, как это выглядело бы на самом деле. В эту минуту, надо же такому случиться, мимо проходила раздосадованная стюардесса и, взглянув на меня, ошарашила вопросом.
– С вами всё в порядке?
Я сконфузился, растерялся, испуганно посмотрел на строгую стюардессу:
– Да, а что?
– Вы как-то странно улыбаетесь.
Я заёрзал на месте, вмиг посерьёзнел. Понял, что допустил оплошность – не подумал о том, как выгляжу со стороны. Представьте себе, сидит человек и улыбается...
Это сегодня я понимаю весь маразм идеологии советского прошлого, когда обыкновенная улыбка приравнивалась к преступлению. Убил человека, ещё понятно, мотивы, причины, состояние аффекта и прочее, а улыбку никак нельзя объяснить и ничем оправдать. Вот так и жили.
Я помню фотографию в журнале «Огонёк. В те годы произошло небывалое – состоялась встреча советских и французских лётчиков, и по этому случаю журнал поместил огромный репортаж и, самое главное, опубликовал совместную фотографию на полстраницы – на ней, наверное, человек тридцать. Глядя на этот снимок, я ещё в то время удивлялся тому, как пропустил её Главлит, осуществлявший цензуру печатных произведений. Нет, в очерке отсутствовали антисоветские лозунги, призывы к свержению Советской власти и прочее. Я обратил внимание на другое, более серьезное. На снимке, для того, чтобы отличить советских от французов не надо было в погоны вглядываться, достаточно было посмотреть на лица. У советских лётчиков замкнутый, я бы сказал, железный взгляд, скулы сведены в неописуемом напряжении, как перед смертельной атакой, вот-вот нужно броситься на амбразуру откуда рокочет пулемёт. А французы, как пятилетние шаловливые ребята, вовсю улыбаются и им всё нипочём. Не спутаешь, вот наш, ещё наш, француз, снова наш, рядом с ним француз, следующий опять француз и так далее... Этот снимок я счёл бы главным обвинением социалистического строя, в котором под запретом находилась обыкновенная улыбка.
Однако, пока мы тут злопыхаем на Советскую власть, самолёт успел приземлиться, а ваш покорный слуга устроиться в гостинице «Мир».
Я разложил вещи и перед тем как выйти в город и полюбоваться вечерней Москвой, позвонил Володе и услышал:
– Чистокровный русский, Владимир Исаакович Цукерман на проводе.
– Понял, Вовка. Понял. То, что ты чистокровный русский и объяснять не надо, на лбу написано. Я в Москве.
– Ваагн !!!
И следующая фраза:
– Привёз?!
– Да, Вовчик, все десять живы и здоровы, ни одна не разбилась. Я завтра освобожусь после четырёх...
Но Володя обрывает меня:
– Можно, я заеду сегодня?
– Можно.
«Вот, как не терпится Володе!..» – подумал я, хотя прекрасно понимал его. Сам такой. Договорились во сколько мне ждать его в вестибюле гостиницы. Поскольку шёл двенадцатый час ночи, я не стал задерживать Володю. Решили на потом оставить общение.
Через день рано утром Володя позвонил:
– Привет. Я передал. Низко кланяются тебе в ножки и говорят спасибо. А Юрий Владимирович хотел бы увидеть тебя. Сможешь?
– А чего это он?
– Не знаю.
– Я послезавтра улетаю.
– Можно сегодня или завтра. Давай сегодня. Он допоздна сидит у себя. Затеяли капитальный ремонт цирка.
Договорились в пять вечера встретиться у цирка.
Оба не опоздали, пришли минута в минуту.
Я ему:
– Думал, опоздаешь.
Вовка мне в ответ:
– А я был уверен, что опоздаешь ты.
Вошли в цирк, поднялись вверх по служебной лестнице Дверь директора полуоткрыта, слышен возмущенный голос Никулина.
– Я не могу понять!.. – гремел он. – Как могли два вагона со стройматериалом из Финляндии минуя Москву оказаться в Новосибирске?!
Володя, не церемонясь, заглянул в кабинет. Никулин махнул рукой, мол, заходите. Мы вошли и скромно уселись на диване.
Никулин, не глядя на нас, продолжал возмущаться:
– В первом доски. Да, да, обыкновенные доски! Ну ты мне Америку-то не открывай! Леса у нас много. Но его обрабатывать надо уметь! Не могут?.. Ну всё, у меня гости.
Никулин не выдержал, бросил трубку и выругался:
– Подумать только, мать вашу!.. Даже лес из-за границы завозим!
С минуту помолчал, глядя на нас, перевёл взгляд на меня, и его лицо потеплело.
– Я не спрашиваю, кто изготовитель, хотя интересно было бы узнать?..
– Юрий Владимирович, водка очень вкусная, ручаюсь, – ушёл я от ответа.
– Знаю, пробовали уже! – воскликнул он. – Действительно, вкусная. Вот бы эту технологию в Москву... – Затем полез в карман, достал кошелёк: – Сколько я должен?
– Ну что Вы, Юрий Владимирович. Хотите, каждый раз буду привозить вам в подарок?
– Ну нет, каждый раз это уж слишком. И за это спасибо, – отмахнулся Никулин, и как-то странно взглянув на Володю, убрал подальше от посторонних глаз свой кошелёк.
– Юрий Владимирович, можно я вам анекдот расскажу, – набравшись духу, спросил я.
– Давай, рассказывай, – услышав такое предложение, расцвёл Никулин и обратился весь во внимание.
Как только Володя сообщил о желании Никулина нас увидеть, я решил рассказать ему, при возможности, анекдот, который придумал в самолёте. Не мог только определиться, сообщить ему, что я являюсь автором, или просто рассказать, а там видно будет. Я почти не сомневался в том, что Никулин услышав анекдот усмехнётся и скажет, что уже слышал где-то или когда-то и я окажусь в неловкой ситуации, если сообщу о своём авторстве.
Я никогда не забуду, как жестоко обошёлся со мной один из моих сокурсников в студенческие годы. Я написал стихотворение и мне не терпелось с кем-то поделиться. Вышел из комнаты, а я в общежитии жил, слышу через дверь шум, отмечают что-то. Я постучался к ним. И действительно, сдвинули пару столов и вокруг человек десять разместилось. Увидев меня расшумелись, уже поддатые были:
– О-о-о Ваагн! Проходи, за тобой тост! – Наливают полный бокал портвейна и мне в руку суют.
– Хорошо, – ответил я, но вместо тоста, я прочитаю вам стихотворение.
Встаю и без бумажки читаю, память хорошая была. Заканчиваю декламировать в твёрдой уверенности, что последует взрыв аплодисментов, но не успел поставить точку, как один из присутствующих спокойно глядя мне в лицо сказал:
– Читал я это стихотворение, то ли в «Юности», то ли в «Московском комсомольце», не помню.
Я готов был от стыда сквозь землю провалиться, потому как чувствую, что поверили ему. Не прикоснулся к бокалу, молча поставил его на стол и вышел. Остальные два года учёбы, вплоть до получения диплома, я старался не замечать его, хотя он при каждом удобном случае лез пообщаться.
Поэтому я решил авторство своё не показывать до поры до времени.
– Значит, – приступил я к анекдоту, волнуясь и спотыкаясь на каждом слове. – Мужчина привёл старенькую мать к невропатологу. Врач просит вытянуть правую руку и средним пальцем достать кончик носа. Старушка первый раз попадает в ноздрю, во-второй раз получается ещё хуже, средний палец упирается в середину щеки. Врач сочувственно качает головой, а сын начинает оправдываться:
– Говорил ей, потренируйся дома, а она ни в какую.
Володя и Владимирович дружно рассмеялись.
– Хорошо, – сказал Никулин, – даже очень, – и, пристально посмотрев мне в глаза, спросил: – Ты придумал?
Я растерянно кивнул головой.
– Мне его даришь? – продолжил Никулин.
– Да, конечно, с удовольствием.
– Хотя я мог бы и купить его у тебя, – Никулин откинулся на спинку кресла и стал наблюдать за моей реакцией.
– Было бы неплохо, – осмелев, начал я, – но поздно. Я ведь уже подарил его вам.
