МУЗЫКА ФЕВРАЛЯ
Она жила…
Она цвела
узором на февральских окнах,
писала вязью на полотнах
заиндевевшего стекла.
Она хрусталиками льда
похрустывала в хрупких лужах,
в них, наспех застеклённых стужей,
ещё вчера была вода…
Метель замаялась уже
метаться в пляске ми минора…
В портал продрогшего собора
вмерзали льдинки витражей.
Пурга кружилась в кураже,
в органных трубах выла вьюга –
то ли сонатой, то ли фугой
парила в белом мираже…
И вот,
войдя в ажиотаж,
во двор, под арку, проскользнула,
но не умолкла, не уснула,
а поднялась на мой этаж…
и притаилась в тишине,
и в скрипе половиц в прихожей,
как оторопь, была похожей
на дрожь – ознобом по спине…
Озябших клавиш белизна
и пальцев нервное касанье
не нарушали допоздна
её прихода ожиданье.
…рождаясь вдруг,
звук
замирал,
хоть тишины и не боится,
как в дом влетающая птица,
в холодной комнате дрожал…
и в разлинованных листах,
томящихся в плену дремоты,
где птицами на проводах –
ещё не сыгранные ноты…
MOON RIVER
Johnny Mercer
Moon River, wider than a mile,
I'm crossing you in style
some day.
Oh, dream maker, you heart breaker,
wherever you're going I'm going your way.
Two drifters off to see the world.
There's such a lot of world to see.
We're after the same rainbow's end –
waiting 'round the bend,
my huckleberry friend,
Moon River and me.
ЛУННАЯ РЕКА (Moon river)
Перевод В. Соляра
Шире мили
лунная река.
Однажды к берегам
её...
в мечтах пристать бы,
ребёнком стать бы...
и с детством на время
остаться вдвоём.
Бродягой
выйти за порог
и, множество дорог
пройдя,
найти бы себя –
в свете дня,
где радуги дуга
обнимет берега,
где лунная река
и я.
НОЧЬ В ДЮНАХ
Блеск луны.
Треск сосны.
Плеск волны…
ФАНТАСМАГОРИЯ
Повисла ночь,
и сдавлен стон,
исторгнутый волной дыханья,
и чуткий, фрагментарный сон
стал размышлений основаньем.
И еле теплящийся свет
смягчил и контуры, и краски.
Ночь – обезличенный предмет,
где нет людей, а только маски.
Кто в полудрёме, кто во сне,
те, доля чья иной не будет,
они – бредущие во тьме –
до смерти умершие люди.
Но нет.
Я вовсе не о том...
Среди потерь и обретений
я заполняю спящий дом
сюжетами из сновидений.
И вереницей, без конца,
мерещатся мирские страсти:
то пламень жаркого лица,
то вечное – в чём смысл и счастье?!
Но обесточен проводник,
и на экране – угасанье,
и только полки старых книг –
как доступ к тайнам мирозданья.
Хотелось жажду мне унять,
завесу тайны приподнять...
Казалось явное неясным,
а непонятное – опасным...
Плутал... Участия искал,
учился чтению по лицам
и перелистывал страницы,
и вот – от поисков устал...
И, не открывшись никому,
в себе замкнулся и отчасти
обрёл нечаянное счастье –
побыть немного одному.
ПАМЯТИ ДРУГА
Взволнован был, легко шутил,
смеялся.
Курил и пеплом насорил,
и извинялся.
Тем бытовых не разрешил
коснуться.
В себя ушёл и не спешил
вернуться.
Бокал со всеми поднимал
за счастье!
Стихи какие-то читал
о власти…
Рассеянно в окно смотрел
и в лица.
Хотел, но так и не сумел
напиться.
Кого-то в чём-то убедить
пытался,
собрался было уходить –
остался.
И был смешон, и даже глуп
однажды,
когда слова летели с губ
о важном…
И душу вывернуть хотел
наружу.
Смолчал. Пальто своё надел –
и в стужу…
А за окном зима брела
в белом,
и до него ей не было
дела…
Печально, но никто из нас
не догадался,
что это всё в последний раз,
что он…
прощался…
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
В колыбели – младенец, покойник – в гробу:
Вот и всё, что известно про нашу судьбу.
Выпей чашу до дна и не спрашивай много:
Господин не откроет секрета рабу...
В день второй от прихода смерти
ничего не изменится в мире:
ни на улице, ни в квартире,
ни в земной, ни в небесной тверди.
Будет так же спешить прохожий
через парк, где играют дети.
И никто ничего не заметит
в этот день, с предыдущим схожий.
Корабли не собьются с курса,
самолёты не снимут с рейса,
поезда не сорвутся с рельсов,
хватит хлопотам всем ресурса...
Лишь тончайший запах жасмина
разольётся по белым клумбам…
Ты не станешь первым – Колумбом,
только следующим пилигримом…
Так среди миллиардов судеб
растворится твоя…
И что же?!
Будет день, дети, парк, прохожий…
Будет всё.
Но тебя не будет.
* * *
Свадьба отпляшет и отпоёт
в запахах амбры и ванилина.
Месяц медовый придёт и уйдёт
краткой инъекцией адреналина.
Пальцы на горле крепко сомкнёт,
сети сплетёт паутина-рутина...
Жизнь холостяцкая – это не мёд,
но и семейная – не малина...
РОМАН ПО ЕВКЛИДУ
Давай расстанемся чужими,
чтоб, уходя, не оглянуться.
Две параллельные прямые
в пространстве не пересекутся…
Весь мир – большой театр кукол,
где мы – актёры и актрисы.
Ну вот, и мой семейный угол
перечеркнула Биссектриса.
Я – положения невольник,
она – к общению открыта.
Не впишешь этот треугольник
в круг обустроенного быта…
Пусть наших катетов квадраты
сравнял квадрат Гипотенузы.
Но всё же как-то рановато
интрижку называть союзом...
Существованье на два дома
не назовёшь большой удачей,
а если это аксиома,
к чему же усложнять задачу?
Оставим хлопоты пустые,
а то друзья, и те смеются.
Две параллельные прямые
в пространстве не пересекутся.
КОГДА ТЕБЕ ЗА СОРОК
Посвящение поэтам и бардам,
начавшим после сорока.
Когда тебе давным-давно за сорок
и чаще тянет спать, чем флиртовать,
то, подсушив в пороховницах порох,
ты начинаешь песенки писать.
Ну а потом и вяло исполнять.
И терпишь музу, ставшую обузой,
выносливее, чем зубную боль,
поёшь, гитарой прикрывая пузо,
стараясь не сфальшивить си бемоль,
и остальные: до, ре, ми, фа, соль…
Штурмуя сцену, как глухую стену,
преодолев пространство и простор,
срывая голос, жжёшь в ночную смену,
перегружая пламенный мотор…
Пока твой доктор не подпишет приговор!
И пусть давно внутри тебя поломки
напоминают часто о себе,
ты веришь – благодарные потомки
воздвигнут скромный памятник тебе!
И двинут к монументу по тропе…
Окстись, пророк, не терпящий сомнений,
и знай – в одном гарантий твёрдых нет:
что внуки, не приученные к чтенью,
с листком стихов твоих не сходят в туалет
и вновь вернутся к играм в интернет.
Жаль, внуки, не приученные к чтенью,
не будут знать, что дед их был поэт!
ВОТ ОНО
Когда дорожная лента
стелется под колёса,
а ты вращаешь педали,
или сидишь за рулём, –
становишься индифферентным
к житейским простым вопросам,
а видишь закат и дали,
пылающие огнём.
И зарево, в цвет червонца, –
у ночи на разогреве –
раскрасит зной акварелью,
расставив цвета во фронт.
И рыжая клякса солнца
в лохматом, пурпурном небе
расплавленной карамелью
закатится за горизонт.
Когда день похож на ветер,
свобода подобна счастью,
то нет никаких запретов
и нет никаких преград;
а лучшее в целом свете –
к движению сопричастность,
ведь в прошлое нет билетов
и нету пути назад!
Пусть жизнь, от работы к дому,
измеренная зарплатой,
то рвётся штрихами скерцо,
то бряцает не спеша.
Но только умчишь в просторы,
как воля – тебе наградой,
и в левом кармане сердце,
а в правом – поёт душа!
И вот уже миг – как вечность,
а вдох – как подарок свыше.
Колотится пульс в запястье.
Уныние исключено!
И в этот пурпурный вечер
Несёшься и сердце слышишь…
А где же
и в чём же счастье?!
Так вот оно.
Вот оно!
