ничего не сделал и не делаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех". Без Толстого уже не так легко и приятно, и, наверное, не только в литературе. Исчезает точка опоры.
Понятно, как современники были потрясены смертью Толстого. Но едва ли не больше, чем смерть, потрясал уход Толстого из Ясной Поляны. Это было почти как отречение. Как будто монарх сложил свои полномочия, сошел с трона, упразднил свою власть.
Удивительная вещь - в величии Толстого еще при жизни писателя вряд ли кто сомневался. Оно воспринималось почти как данность, как факт 
безусловный. С Толстым могли не соглашаться, яростно спорить, но в этих спорах чувствовались гнев, раздражение на некую непреложность. В нем чувствовалось твердое осознание своего права говорить, убежденность в том, что он говорит как власть имущий. Это право раздражало, но не оспаривалось. Спор имел другую модальность: ты должен говорить, но говорить не так.
Художественный дар Толстого, масштаб его гения сомнений не вызывал. Но вот дальше публика терялась в противоречиях. Толстой - великий художник, но плохой философ. Толстой был гениален, но не умен, говорил Василий Розанов. Толстой - большой писатель, но не чувствует, не понимает истории. Толстой удивителен как творец, но слаб как моралист, как религиозный мыслитель, как социальный прожектер.
Толстой сам как будто усиливал эти противоречия. Барин, проповедующий опрощение, писатель, призывающий учиться писать у крестьянских детей, семьянин, выступающий против семьи, христианин, бунтующий против церкви, или язычник, присваивающий себе христианство, художник, ополчившийся на музыку, искусство, на литературу (и не просто на каких-то декадентов, а на самого Шекспира), на науку, непротивленец, выступающий против государства.
Каждый брал от Толстого то, что ему было по душе, каждый творил свой миф. Одни - ставили ему в заслугу реализм и "срывание всех и всяческих масок". Другие - его литературный гений как таковой. Для кого-то он воплощение языческого мироощущения, как для Мережковского ("ясновидец плоти" - так определил Толстого Дмитрий Сергеевич, материалист, не понимающий Бога как личность). А кому-то важна была социальная составляющая деятельности Толстого, его стремление к народному быту - ведь именно благодаря Толстому возникло и укрепилось народничество, прославляющее моральные устои крестьянской общины. Иные видели в нем истинного христианина и возмущались отлучению Толстого от церкви. Хотя, казалось бы, почему - Толстой сам заявил, что не признает православную догматику, что строит свою церковь.
Гений Толстого все время обставлен какими-то оговорками, какими-то "но". В его монолитной фигуре все время искали некую ущербность. При этом с Толстым не столько боролись, сколько его присваивали. С ним мало кто говорил "на равных". Кажется, только Константин Леонтьев спорил с художественным даром Толстого (другое дело, что Толстому Леонтьев противопоставлял Маркевича - кто его сегодня помнит). Но Леонтьев чувствовал себя конгениальным Толстому.
Нет единого мифа - есть мифология Толстого. Он воплощение целого ряда мифов. Толстовское психическое здоровье противопоставлялось "ненормальности", "болезненности" Достоевского (Михайловский). Так рождалось представление о том, что ранний Толстой, Толстой в молодости - не то что поздний Толстой. То есть Толстой оказывался не равен себе. Потому что одно дело - Толстой "Войны и мира" и другое дело - Толстой - религиозный проповедник. Хотя достаточно посмотреть Дневник, чтобы увидеть - свое мессианство Толстой осознал очень рано. Сомневались в искренности Толстого, не понимали импульсов, причин его поступков. Они казались демонстративными, нарочитыми. Удивляло толстовское внимательное и постоянное разглядывание себя, своих душевных движений в свете должного, в свете того, что надлежит исполнить. Вызывало усмешку это накладывание на себя правил и ограничений, самопринуждение, укладывание себя в рамки. Странными казались толстовский страх смерти и его борьба со смертью. Изумление вызвал и его последний "жест" (говоря словами Андрея Белого) - его уход из Ясной Поляны. Как будто учитель, не окончив урока, вышел из класса и оставил учеников. При том, что сам Толстой уже долгое время думал не о проповеди, а о молчании. Уход, молчание, растворение в мире - это не попытка освободиться от ответственности, но другая ответственность...
Прошло сто лет. Наш век вносит свою лепту в понимание (или в мифологию) Толстого. Павел Басинский к памятной дате написал объемную и подробную книгу под броским, но более чем странным названием "Бегство из рая". Это книга-репортаж, попытка приближения Толстого ко дню сегодняшнему. Книга, обильная подробностями, цитатами, и уже одно это может считаться ее несомненным достоинством. Басинский как будто предлагает посмотреть на Толстого просто как на человека. Вот он - старик, у него разлад в семье, он устал от "людской славы". Вот он бежит. Вот как реагируют газеты. Вот какие трудности были в пути. Разве нельзя понять обыкновенные, человеческие мотивы. Это уже своего рода попытка опрощения Толстого. Горькому в Толстом виделся языческий бог (в котором проглядывало что-то лукавое, разумеется, так всегда у Горького. И у Ленина лукавство. И у Толстого лукавство тоже). Басинский бога превращает в усталого старика. Тоже в общем-то миф. Или антимиф.
Забавно, что волею экспертов премии "Большая книга" труд Басинского оказался рядом с романом Виктора Пелевина "Т", еще одним произведением об уходе Толстого. Впрочем, у Пелевина Толстой совсем другой. Это скорее знак, эмблема Толстого. Это Толстой, соскочивший с картины. Репина. А Оптина пустынь, куда Толстой направляется, - шамбала. Пелевин откровенно фантасмагоричен. Он предлагает читателю странную, но по-своему увлекательную игру с условным Толстым (Т). Но кто из них более мифологичен - фантастический Пелевин или фактологический Басинский, я судить не берусь...
Сто лет прошло. Полное академическое собрание сочинений Толстого должно насчитывать сто томов. Дел хватит еще на сто лет...
* * *
Дети о Толстом:
Елена Петровна Коняева, учитель русского языка и литературы МОУ гимназия N 12 города Белгорода, провела среди своих учеников классную работу: без подготовки она предложила каждому из них ответить на вопрос "Как я отношусь ко Льву Толстому?". "Известия" публикуют отрывки из этих работ. Орфография и пунктуация сочинений школьников сохранены.
листок не подписан, 7-й класс
- Я считаю что Лев Толстой умер позорно, я думаю что он уехал из дома во избежания своей судьбы и Бог его наказал. Ведь воспаление легких излечимая болезнь даже в те времена.
Карина, 7-й класс
- Мне нравится его произведение Муму, Кавказкая пленица, война и мир, севостопольские рассказы.
Аян, 9-й класс
- Его произведение "Лев и собачка" очень трогательное и печальное. Наверное он видел себя в роли того самого Льва - доброго, ласкового, любящего, но в то же время агрессивного, злого и свирепого.
Соня, 7-й класс
- У меня дома есть его книги но их никто не читает.
Арина, 8-й класс
- Жил Толстой в своем большом имении "Зелёная поляна", где и умер.
Никита, 7-й класс
- Я с раннего детства от бабушки знал, что Толстой немного сумасшедший потому, что он написал свое Евангелие.
Мария, 9-й класс
- У Толстого слишком много описаний, это немного скучно. Я помню, в романе "Анна Каренина" было описание какого-то леса на целую страницу!
Александр, 9-й класс
- Его жизнь была интересна, а произведения не очень.
* * *
Толстой о себе:
"Верую во единого, непостижимого, доброго Бога, в бессмертие души и в вечное возмездие за дела наши. Не понимаю тайны Троицы и рождения Сына Божия, но уважаю и не отвергаю веру отцов моих". (1852)
"Разговор о божестве и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле. Привести эту мысль в исполнение, я понимаю, могут только поколения, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать эту мысль следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведет ее в исполнение. Действовать сознательно к соблазнению людей религией - вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечет меня". (1855)
"Ах, если бы только отвечать, когда спрашивают, и молчать, молчать. Если бы не было противоречием написать о необходимости молчания, то написать бы теперь: могу молчать. Не могу не молчать". (1909)
"Я качусь, качусь под гору смерти и едва чувствую в себе силы остановиться. А я не хочу смерти, я хочу и люблю бессмертие. Выбирать незачем. Выбор давно сделан. Литература - искусство, педагогика и семья. Непоследовательность, робость, лень, слабость - вот мои враги". (1862)
"Буду чистить душу. Чистил и докопал до материка - чую возможность жить для добра, без славы людской. Помоги мне, отец. Отец, помоги. Я знаю, что нет лица отца. Но эта форма свойственна выражению страстного желания". (1891)
"Во мне все пороки в высшей степени: и зависть, и корысть, и скупость, и сладострастность, и тщеславие, и честолюбие, и гордость, и злоба. Нет, злобы нет, но есть озлобление, лживость, лицемерие. Все, все есть - и в гораздо большей степени, чем у большинства людей. Одно мое спасенье - что я знаю это и борюсь, всю жизнь борюсь". (1905)
* * *
Современники о Толстом:
Константин Леонтьев
"Толстой любит унижать своих героев, он хочет видеть их смешными даже и тогда, когда сами они хотят быть только серьезными. Странное следствие получается из этого: оборванные, ощипанные своим творцом, перед нами выходят люди, как их Бог создал, и если мы все-таки находим в них иногда черты высокого и героического, то это уже героизм истинный, правдивый".
Георгий Флоровский
"Есть разительное несоответствие между агрессивным максимализмом социально-этических обличений и отрицаний Толстого и крайней бедностью его положительного нравственного учения. Вся мораль сводится у него к здравому смыслу и к житейскому благоразумию. "Христос учит нас именно тому, как нам избавиться от наших несчастий и жить счастливо". И к этому сводится все Евангелие! Здесь нечувствие Толстого становится жутким и "здравый смысл" оборачивается безумством..."
Николай Бердяев
"Л. Толстой, как никто и никогда еще, жаждал исполнить до конца волю Отца. Всю жизнь мучила его пожирающая жажда исполнить закон жизни Хозяина, пославшего его в жизнь. (У него было потрясающее чувство вины и потрясающая жажда правды.) Такой жажды исполнения заповеди, (морального) закона, ни у кого нельзя встретить, кроме Толстого. Это главное, коренное".
Дмитрий Мережковский
"Он ведь и сам - по преимуществу человек "душевный", ни язычник, ни христианин до конца, а вечно воскресающий, обращающийся и не могущий воскреснуть и обратиться в христианство, полуязычник, полухристианин".
Владимир Ленин
"...всякая попытка идеализации учения Толстого, оправдания или смягчения его "непротивленства", его апелляций к "Духу", его призывов к "нравственному самоусовершенствованию", его доктрины "совести" и всеобщей "любви", его проповеди аскетизма и квиетизма и т.п. приносит самый непосредственный и самый глубокий вред".
Николай Александров
