Марк Твен, урожденный Сэмюэл Ленгхорн Клеменс. 15 ноября увидела свет «Автобиография» самого известного и публикуемого в мире американского писателя. Истек столетний запрет Твена на публикацию полного текста откровений, которые он наговаривал стенографисткам в последние годы жизни. Нью-йоркский корреспондент вслушался в голос из потустороннего мира и с помощью экспертов попытался оценить подлинную меру сенсационности изрядно припозднившейся исповеди.
500 тысяч слов, составивших «Автобиографию», Твен надиктовывал последние четыре года жизни, вплоть до 21 апреля 1910 года, когда он умер в возрасте 74 лет. Почему надиктовывал? Писатель полагал, что так ему легче создавать ощущение непринужденности и доверительности, вести интимный диалог с читателем.
Грандиозный по кропотливости труд осуществлен группой из семи опытных редакторов — книжных червей во главе с Робертом Хирстом, главным редактором исследовательского центра в Калифорнийском университете в Беркли. Называется центр «Рукописи и проект Марка Твена». Дочь писателя Клара Клеменс-Габрилович подарила библиотеке Беркли обширный архив отца, включающий манускрипты, письма и документы, еще в 1949 году. А центр учрежден тридцать лет спустя с эпохальной задачей по выпуску приблизительно восьмидесяти томов всего-всего, что натворил плодовитый гений. 27 томов уже вышли в свет.
«Автобиография» — очередной этап этой работы. И одновременно внеочередной, из ряда вон выходящий. Если предыдущие тома вызвали колыхание лишь в узкой профессиональной прослойке литературоведческого сообщества, то первый том из трехтомной «Автобиографии» стал бестселлером еще до даты выхода из печати — по рекордному количеству заявок в самых крупных онлайновых книжных магазинах Америки.
Ажиотаж этот во многом вызван вульгарным взвинчиванием интереса со стороны массмедиа, считает Стив Куртни, один из знатоков творчества и биографии Твена, хранитель Дома-музея писателя в Хартфорде (штат Коннектикут). Например, британская газета «Индепендент» утверждает, что рукописи сто лет держались в строжайшем секрете и что нелицеприятные оценки Твеном ряда известных личностей ранее были неизвестны.
Это вовсе не так, подчеркивает Куртни. Твен был талантлив не только как литератор, но и как шоумен. Он переплюнул всех современников по части умелой и новаторской саморекламы, причем задолго до того, как возникло понятие самопиара. Так что, перефразируя его самое цитируемое высказывание, можно сказать, что слухи о сенсационности «Автобиографии» сильно преувеличены.
Нигде в тексте рукописи не содержится условие столетней задержки с публикацией. Но на черновике напечатанного на машинке предисловия его рукой, предположительно в июне 1906 года, начертано: «Я отметил некоторые главы, которые следует убрать, закрыть к ним доступ и не публиковать сто лет...» Про тот же срок он не раз упоминал в интервью и письмах, начиная с 1898 года. Что касается текста самой автобиографии, то в ней содержатся упоминания о желательном интервале в 50, 75 и даже 500 лет.
Как считают Хирст, Куртни и другие эксперты, требования Твена насчет столетней паузы — сущая фигура речи, лукавая фикция. В его завещании о запрете нет ни слова. Это требование он сам же первым и нарушил, опубликовав отрывки из «Автобиографии» в журнале «Норт америкэн ревью». Дочь Клара и биограф Твена Альберт Бигелоу Пейн в 1924 году выпустили избранные места в двух томах. Их примеру последовали позже Бернард Девото и Чарлз Найдер, которые дерзнули перекомпоновать авторский текст.
Редакторы меняли все, даже пунктуацию. Главлит советских лет может отдыхать. Один из эскулапов редакторского цеха бахвалился тем, что убрал тысячи ненужных запятых и тире. И все они дружно кивали в оправдание в сторону Клары (умершей в 1962 году), которая умоляла их вычеркивать всю крамолу и брань из благих побуждений защиты благопристойного имиджа отца. Столь же высокими побуждениями руководствовался и Пейн, каленым железом выжигавший эскапады Твена в адрес политиков и церковников.
Твен надиктовывал воспоминания в вольном ключе, перескакивая с темы на тему, путешествуя во времени взад и вперед. Прихотливый поток сознания, которому позавидовал бы Марсель Пруст. Девото и Найдер выстроили сюжетный ряд твеновских баек в строгом соответствии с хронологией. Именно эти искромсанные редакторами издания вошли в литературный обиход. И стоящий у меня на полке красно-желтый восьмитомник Твена на русском языке содержит одну из этих «волюнтаристских» версий.
Главная научная ценность нынешней публикации, втолковывал мне Стив Куртни, вовсе не в каких-то ранее неизвестных сенсационных деталях, хотя и они наличествуют. Впервые все версии и черновики диктовок писателя собраны под одну обложку и снабжены солиднейшим справочно-библиографическим аппаратом. Все, что ранее сокращалось и редактировалось, все, что казалось утрачено, найдено и восстановлено. В том числе и гневные богоборческие, антивоенные и антикапиталистические инвективы Твена, к концу жизни разочаровавшегося и в официальной религии, и в американских ценностях. Он издевательски пишет о святом для Америки празднике Дне благодарения, явно указывая на лицемерие в отношении индейцев, которых белые поселенцы «благодарно» истребили.
Твен бурно протестует против американского военного вмешательства на Кубе и на Филиппинах, называя своих соотечественников «убийцами в военной форме». Как отмечает Ларри Роттер, рецензирующий «Автобиографию» в газете «Хартфорд курант», «если бы эти глубокие чувства (Твена) поставить в нынешний контекст Ирака и Афганистана, то ультраправые, вероятно, подвергли бы сомнению патриотизм самого американского из всех американских писателей».
Достается некоторым известным современникам — писателю Брету Гарту, президенту Теодору Рузвельту, магнату Джону Рокфеллеру. Он нелицеприятен в отношении плутократов с Уолл-стрит, подменивших, как пишет Твен, «исконную щедрость американцев эгоизмом и алчностью». Он раздает на орехи многим, причем большинство имен нынешнему читателю ничего не говорит. Например, особо много яду Твен расточает некоей графине, у которой он с семьей снимал виллу во Флоренции в 1904 году. Он описывает ее как «взвинченную, злобную, вредную, мстительную, непрощающую, грубую, вульгарную, глупую, непристойную фурию во внешних проявлениях, а в душе трусиху». Можно представить, как эта особа достала писателя.
Не менее сочно Твен проходится по горе-изобретателю Джеймсу Пейджу, в коммерческий проект которого — сконструированной им сложнейшей наборной машины — писатель поверил и вложил все немалые накопления, как свои, так и жены Ливи. Но победил, как известно, куда более простой и удобный линотип (кстати, лишь относительно недавно смененный компьютерным набором), а инвестиции Твена вылетели в трубу. Извините, но фраза о Пейдже звучит примерно так: «Мы с ним при встрече сердечно обнимаемся, но он прекрасно знает, что, будь моя воля, я бы зажал ему мошонку в тиски и сжимал, пока бы он не истек человеческим соком».
Твен не был бы Твеном, если бы не разбавлял гнев и раздражение изрядной толикой юмора. Как-то его пригласили на обед в Белый дом, и жена Ливи, оставшаяся дома, просила его ни в коем случае не надевать галоши. Писатель подошел на приеме к первой леди Фрэнсис Кливленд и упросил подписать карточку, на которой уже была фраза: «Он их не надел».
Впереди публикация еще двух томов «Автобиографии», и кто знает, какие еще детали всплывут: Твен слыл и был в реальности большущим оригиналом. Читаешь и будто видишь, как пожилой джентльмен с сигарой в зубах мерит шагами просторную квартиру на Пятой авеню, где он жил в последние годы, надиктовывая мысли и байки, улыбаясь своим метким словам, бьющим в цель. Достопочтенный сэр Твен, наконец-то мы вас внимательно слушаем.
Олег Сулькин
