Виктор Власов: Дельфины над звездами

Забирают плохое, милое и доброе отдают, поглощают целиком тебя, меняются лёгкостью, будто накопленной за бесконечность. Попадаешь в их сладкое рабство, хочется запомнить, очень, вглядываешься, вытягивая голову, подаёшься в них, рвёшься к ним, но глаза щурятся невольно, затягиваются пеленой. Лучи эти обманчивы, сильно яркие на самом деле и обладают щупальцами, невидимыми, огромными и длинными, способными достать куда угодно, способными, что пушинку, тебя поднять. И вот – выплывает образ из света, фигура живого человека, женщины, крепкой, высокой, уверенной. Она приближается незаметно, летит, едва касаясь дна, играет в ней свет самозабвенно, как ребёнок с мамой, переливается ангельско-чистой лазурью. Но она покидает Марию, наверное, потому, что девочка обнажает свои чувства, как южная роза свои лепестки, остаётся ощущение незаконченности. Мария готова заплакать, но не хватает сил, зовёт жалобно, но голос тонет в зыби. Вот она – свободна и обнажена: её руки раскрыты для объятий, а ноги болтаются, повинуясь невидимым, но ощутимым потокам, словно живого дна.

Картина меняется. Девочка в комнате художника, затопленной до потолка со звёздами, висячими на ниточках. Подчиняясь внезапным звукам, рождаются из воды говорящие предметы: драгоценности, шкафы, игрушки… ага, это из передачи по телевизору про старинные вещи… Мария помнит. Но теперь она как будто внутри, и говорят о ней. «Камень не всегда бывает чистой воды, и почти всегда оправа отличается безвкусием, излишней роскошью, зато при огне вещь блестит, другого и не требовалось в то время». Марии не нужно понимать эти слова, сказанные, словно неоткуда, она узнает их потом…

Сон улетает, будто ветер, пугаясь прерывистого и мерзкого звона будильника. Папа, блин, завёл «комара» на пораньше. Вот офигел! Остаётся дней немного, до конца учебного года неделе две, а там – каникулы. Лето! С папой они собираются поехать в деревню, к его брату, на озеро.

– По-те-рпи… – шепчет Маша себе недовольно, слабая, хмурая, шмыгает носом. Ничего кроме шмыгания последнее время вставание рано не приносит.

Встаёт неохотно с кровати Мария, чешется, трёт плечи, мёрзнут босые ноги на холодном полу. Маша переступает, перепрыгивает с коврика на коврик. По программе у неё – ванная с горячей водой (последнее время она мёрзнет даже в тепле), одеться, покушать, и в школу... Она стоит около зеркала, наблюдает за собой пристально, кривляется, но зеркало запотевает – пора лезть в горяченькую…

Лежит в остывающей воде, закрыв глаза, обнимает себя за плечи, по привычке, так бы и заснуть, хоть ненадолго. Тело согревается, но торопиться, блин, надо. Даже нет времени чтобы «Вконтакте» повисеть – сегодня ко второму уроку, потому что болеет «препод» по русскому и литературе. Вчера она нашла классный сайт про конец света – «Ноев Ковчег», на нём – много интересных людей, общительных, не таких как некоторые в её классе. Скорей бы каникулы!

Она идёт по дороге одна, смотрит под ноги, жуёт жевачку. Вдруг слышит капризы маленькой девочки, которая хотела идти садик с мамой, а не с дедушкой.
– Дедка… надоел! – пищит она, вредничает останавливаясь.

Дедушка почти тащит её.
– Сейчас мама придёт, она сказала, что… – он уговаривает, уже сердясь. Вот-вот бросит гадкую внучку на дороге. Но нет – мучается с ней терпеливо. Кажется, ему иногда это надо.
– Не хочу! Не хочу!.. – кричит девочка, топоча на месте.
– Сейчас, сейчас… – ласково приговаривает дедушка. – Мама в садике.

Маша думает о своей маме, которая умерла от неизлечимой болезни, когда девочка начала ходить в первый класс, и теперь вспоминает сон, в нём приходила мама. Слёзная пелена тихо застилает глаза, на душе горько и тяжело. Она бы сейчас не пошла в школу – расплакалась бы, а там и Конец света – для всех-всех!

– Машунь, айда завтра в клаб? – зовёт Лёша; он выпрыгивает из-за угла, выхватывает её сумку.
– Ой, – пугается девочка, отирая слёзы, пряча лицо. – Ты откуда?

Сумку Машину Лёша понесёт до школы – он ею размахивает как оружием. Улыбается широко парень, объясняет быстро и громко:
– У пацанчика ночевали, родичи свалили на два дня, мы там загудели ваще лафова. Флэша тетриков десять выпили и колбасились всю ночь! Видишь у меня глаза – красные!? – вперил большие карие зенки в Машу.
– Обычные глаза, – пожимает она плечами. – Рада за вас.

Только сейчас она понимает, что парень Лёшка не простой. Не обычный, скучный, пацан, а весёлый друг, помогать рвётся, лицо у него овальное, крупное, с тяжёлым квадратным подбородком, как у Шварценнегера, его любимого актёра. Клиновой – классный парень, правда, рассказывает не всегда интересно, но с ним Маша чувствует себя уверенней. Каждый раз он куда-то зовёт, молодец, внимательный какой. Девушке нравится этот чудак, но она не желает идти никуда. Просто не хочет, «домоседка» потому что.

– Пойду, Лёш, – соглашается, перебарывая себя. – А кто с тобой?
– Кореша, – вскидывает он свободную руку. – Познакомлю, знаешь с кем? С Фидосычем! Он старший охранник в клубняке, пропускает без очереди, через чёрный ход. Может открыть, когда нужно! Я так с корешами сто раз делал! Фидо – моя крыша. Тут стрелка была. Братки подъехали, глядь, нас всего трое, но Фидошка – лютый ваще. Нападать мы не стали – чо лохов месить!? Они и погнали назад, в Нифты.

Лёшка Клиновой не был одноклассником Марии. Учится в девятом классе, на год старше девочки. Конечно, модно гулять со старшим, но Марии эта мода по одному месту… Парень он позитивный, и вроде завидуют одноклассницы. Машины – к ним-то не подходят, их сумку не несут, не зовут никуда. Он – высокий и сильный парень, прямо стена. Учится, кажется, без троек даже, это вообще класс. Не курит, не употребляет пива. Всегда только Флэш или энергетик какой-нибудь другой попьёт. Маша с ним пойдёт, будет его девушкой, чтобы доказать всем, что она нечем не хуже остальных, хвастающих своими «встречаемся» со всеми подряд. Вот бы одноклассницы узнали об этом!!! Особенно «умница» Диана… «Диашенька», как её называют, волосы бы себе выдергала, у неё низенький и тихонький – Ванька-дурак. А Маринка тоже б завидовала, рассказывая всем как помешенная, о Лёше и Марии… И потом бы никто не «кидал» идиотские шутки, что там «Вконтакте» написано и с кем она там обнимается.

– Давай, Машунь, звякну, завтра с утреца! – вручает сумку Лёша и торопится к своим – они показывают большой палец, «кульно» типа, улыбаются, скачут некоторые как макаки, взрослые парни.

Маша наблюдает за парнем украдкой, греет добрая мысль: он думает о ней. Лёша идёт к ним возбуждённый, хватает каждого за руку, жмёт, потрясая. Слушает друзей, они чем-то делятся, отводя от неё горящие взгляды постепенно.

Звонок. Не до посторонних мыслей.

Маша на уроке математики. За контрольную она получила «тройку», фиг с ней, хотя могла и лучше написать. Под конец года уж на всё согласна.
– Пишем работу над ошибками, до конца урока – сделать! – отвлекается Тамара Михайловна, наверное, на Борю – он часто занимается не тем чем надо. Она ласково и смешно называет его «Чайником».

Сейчас и Маша – «Чайник», только сидит тихонько, уткнувшись в тетрадь, если никто не сдаст, ей повезёт. Голос Тамары Михайловны до ушей доносится приглушённо, как будто и сама учитель устаёт под конец. Маша почти не слушает её, не делает работу. Подложив руку под голову, она вкладывает листок в тетрадь. Торопливо рисует простым карандашом ангела, упавшего с небес, поломавшего крыло. Он стоит на коленях, и плачет, закрывая руками лицо. А вдали – пятиэтажные дома и ветер.

– Чем занимаешься, Тогулёва?
Маша вздрагивает – пробуждает резко голос Тамары Михайловны, будто призрак вырастающей из пола.

Учитель смотрит на рисунок с противоречивым чувством. Девочка это чувствует. Образ на листе получается с душой, красивый.
– Запишись, Мария, в кружок, – советует она, сохраняя строгий тон. – Может, в тебе живёт художница? А сейчас – работай! Ты, на уроке математики, а не на изо.

Только Тамара Михайловна отходит, на парту Маши прилетает клочок бумаги. Девочка незаметно разворачивает его. Записка от Алинки. Внутри нарисована весёлая красно-зелёная рожица и написан вопрос:
– У тебя было с ним?

Нет – качает она головой, повернувшись к подруге слегка. Но её губы хранят загадку, и лицо меняется хитро. Алина гримасничает, довольная собой, проделывая неприличные жесты пальцами.

Подружки встречаются на перемене. Алина и Лера едва не погибают от нетерпения, подбегая к Марии, шепчутся, маслянисто сверкают глазами. Они дёргаются, подталкивая друг друга. Им жуть как хочется узнать, обсудить парня подруги. Вытягивая голову, Алина шепчет Марии на ухо страстно:
– Вы целовались?
– … не раз, – отвечает Маша конфузливо. – вам расскажи…
– Увидим, – соглашается Лера, почти не веря. – Тоша и нас позвал в клуб. Он друг твоего Лёшки.

Алина и Лера держатся в добродушно-разнузданной манере, такой неестественной. Храня насмешливость, они порой становятся противными, мерзкими, что игрушки – «лизуны», прилипающие к извёстке на потолке. С видом будто бы старших и всезнающих подруг Алина и Лера выглядят смешно. Маша идёт в столовую, потратить тридцать рублей, которые ежедневно выдаёт папа. Девчонки идут с ней, как ни в чём не бывало, тоже перекусить. Они болтают весело, хохоча, безобидно толкаясь, словно в коридоре мало места. О чём спросите вы? Что делали вчера, что смотрели по телевизору, на какие заходили сайты. И почему ни разу не написали им «Вконтакте», оказывается, Алина часто следит за обновлениями на страничке Маши и кидает ссылки одноклассникам, если находит интересные новости. С каких пор они превращаются в лучших подруг Маши? Сначала Мария молчит, недоверчиво поглядывает на них, улыбается невольно. Но вскоре, когда они после каждого урока подскакивают к ней и говорят невпопад, обсуждая то Костю, то Ильяну, то нового, молодого учителя по немецкому языку, Маша, добродушно осклабившись, принимает их как родных.

– Пойдём с нами гулять? – просит Алина настойчиво, строя жалкую гримасу. – У Леры никого не будет дома, придут парни, взрослые. Мы тусуемся с ними, они приносят чипсы, газировку, шоколад. Ромка на камеру снимает всё, потом видео выкладывает в Интернет – сколько лайков бросят, популярность…

– А в чём ты пойдёшь? – спрашивает Лера резко. – Во что оденешься? У тебя есть собственный образ?

Признаться, этим вопросом она обескураживает Машу. В наивном порыве оправдания она готова изливать негодование, девочка ни разу не думала об одежде, не представляла собственный облик среди других. Исполненные лучшими чувствами подруги зовут её к ребятам, пекутся о её виде, волнуются не на шутку. Накидывая на себя разные образы в тех или других нарядах-одеждах, Маша хмурится, мучается вопросами. С ласковой шутливостью Алина приговаривает, мол, не страшно, «подгонят» стиль, а Лера гладит Марию по волосам и спине, уговаривает, чтобы не переживала. Неустанное волнение набрасывается на Марию, она не находит себе места, кидая растерянный взгляд на девочек, как жаль, что некому ей подсказать, ужасно жаль. Что ж – ходить надо стильно. И Лёшке соответствовать тоже, кровь из носа, – надо! Мария с восторгом замечает, насколько девчонки меняются, стоило ей обзавестись парнем, готовы прямо облобызать её, истереть, как новую «бряцку». Что интересно они будут делать, если Лёшка обнимет или пуще того – поцелует? Горит в груди Марии прекрасный огонь, бьёт адреналином его горячая сила по рукам и ногам, «колотит» так, что деться некуда, и как здорово, что можно выплеснуть скопившуюся энергию. Почему девчонка ждала всё это время? И чего ждала? Ей не терпится оправдать надежды подруг. Она будет их лучшей, стильной девчонкой.

Приходит СМС-ка. От неизвестного номера.
- «Машунь, завтра подходи к магазу, в 1 ч. На тачке рванём!»)))))

Конечно, присылает Лёшка. Узнаёт номер девчонки через общих знакомых. Так думает хитрюшка и кривляка Алина, подсказывает и «рюшечка» Лера (у неё на волосах, с правого височка спадает серебристая нить с бусинками). Причём Алинка не советует отвечать сразу – подождать пока парень перезвонит, намучившись. И в правду – искрится на экранчике снова незнакомый номер. Маша отвечает почти без интереса, на проводе – Лёшка, взволнованный такой, спрашивает сбивчиво, но радостно:
– Смс получила? Идём?
– А-а, Лёша, да, идём, – Мария пытается сохранить пока что «пресный» тон, не выходит, дрожит голос, подёргиваясь возбуждением.
– Офигенно будет! – обещает парень. – Не поверишь!..

Подруги наблюдают за Марией умилённо, сверкают глазами. То змейкой лягут их светлые алые чуть влажные от гигиенической помады губы, то в трубочку вытянутся, то приоткроются от предвкушения. Потрясающее это чувство поддержки со стороны, когда кто-то знакомый и приятный находится рядом и не перестаёт радоваться твоему успеху. Чувство это сравнимо с тем, когда учительница немецкого языка в начальной школе устраивала конкурс – кто больше слов напишет на доске на время. Участвовало тогда две команды. И команда, в которой писала Мария – победила. Да, тогда язык она учила, стараясь.

Попрощавшись с подругами, ставшими за какой-то день милыми и родными настолько, что Мария будто помешалась на них и на их стремительных рассуждениях, девочка не выходила из «контакта» целый день. Пыталась дозвониться прежняя подруга – Настя. Она болеет вот уже несколько недель, осложнение «схватила», в школу не приходит, конечно, о ней вот забывать стали в классе, даже не упоминают ни разу. А всё почему – она не стильная, парня у неё нет, подруг крутых тоже нет. Может, зря Маша делилась с ней сокровенным? Зря, скорее всего, ведь Настя не такая быстрая и заботливая как новые подруги: Алина и Лера. Не такая внимательная, как эти девчонки, ни разу не посоветовала даже в шутку «загонять» с парнем, типа Лёшки, ни разу не заговорила про имидж, который ой как много значит в жизни. Дура она, не будет Маша брать трубку, а хотя нет – возьмёт, чтобы рассказать, куда и с кем пойдёт в ближайшее время.

Клокочет закипающая вода в чайнике на электроплите. Мария рисует неотрывно простым карандашом, раскрашивает тоже простым, приятно слышать этот отрывистый звук грифеля о бумагу. Она рисует дельфинов, безмятежно плещущихся в морской воде, отражаются в ней огромные звёзды. У девочки прекрасное настроение – царит на душе редкое спокойствие. Вот бы, представляет она, дыша часто, пронзить звёзду красавицей-дельфином, ощутить силу этого бесконечно далёкого и серебряного чистого светила, лишь так она может подавить хлещущую в ней энергию. Её любят подруги, она любит сама себя, любят её куклы и три плюшевых медведя вперевалку сидящие на окне.
– Я – Алиса в стране чудес! – повторяет Маша.

Приходит отец, усталый, мрачный подобно грозовой туче, не бритый дня три-четыре. Но видя оживлённую дочку, светлеет, сгоняет тяжесть с лица. Не знает Мария, но чувствует тонко её женское сердце – для папы она источник вдохновения к жизни, в ней он видит маму, ушедшую тем светлым зимним утром, не забытую.
– Ёпа-Ванька! – сетует отец.

Он выкладывает в раковину пустую стеклянную банку, на стол ставит старенький термос, облокачивается о дверь, его глаза устремлены на дочь. Он щурит их, вдруг слезящиеся, трёт пальцами, черноватыми под ногтями, начинает говорить как бы оправдываясь:
– Сломался у Пети грузовик, я залез под капот, смотрю – пошутили что ли?.. Там не добраться до поломки так просто. Выматерил их с Ванькой, – потирает свои огрубевшие руки отец. – и залез с ногами внутрь.

С полным ртом папа продолжает рассказывать Маше, как мучился с трубой и невесть с чем ещё. Отличные получаются макароны, по совести посоленные, – он зачерпывает их ложкой и в рот. Жуёт сосредоточенно, закидывая и кусочки сосиски, поглядывает на чайник, просит налить. От почерневшей кое-где футболки отца пахнет потом, несёт терпко, рядом находится почти не возможно. Набирается в ванной вода, сейчас он заберётся туда и станет напевать всякие глупости, искажая голос. Так он делает частенько, когда настроение хорошее.

Сытый отец смотрит телевизор до ночи, потом ложится спать. Завтра он идёт на свидание, ха-ха, наконец-то… хотя Марию раздражает идея наглеющей тётки, пытающейся играть роль мамы. Была уже одна ТАКАЯ, говорила: «я бы хотела, я бы сделала на твоём месте так!..». Потом папа сказал, что она совсем не то. Но впервые за долгое время отец оповещает о свидании так вдохновенно и тихо. Что ж – Маша посмотрит.

Девочка заканчивает один рисунок, затем второй, принимается за третий. Рисунки, наброски в карандаше живут частью её жизни. Она мечтает научиться рисовать, как настоящий художник, живо, жаждет запечатлевать образы радующих её людей и любимых вещей. Мария верит, что рисунки, а точнее энергия, создаваемая ими, привносит в мир людей надежды, помогает исполнять потаённые ещё не познанные желания. Сквозь рисунки льются в наш мир невидимые существа, они-то и управляют возможностями людей, вызывают вещие сны, восполняют силу, принося радость. Через образы на бумаге в мир проникают грёзы, материализуясь, они делают людей счастливыми. Счастье – это ведь то, что придумывают себе милые люди, вкушающие плоды жизни. И сейчас Маша готова делиться своими плодами с кем угодно, только дарить и знать, что приносишь счастье. Вот она достаёт из тумбочки любимый рисунок. На нём нарисован папа и мама, немного не похожие на самих себя, потому что выглядят моложе – Маша специально омолодила их до возраста старшеклассников. Мама изображена сидящей в кресле, почему-то в берете, мечтательная и загадочная, на её губах играет беззаботная улыбка. Рядом папа в кепке, стоит, кренясь, как тонкое деревце под ветром. Он в состоянии глубокой задумчивости смотрит куда-то вдаль. Не знает Маша, почему ей захотелось изобразить родителей в школьные годы, но так им идёт то время, они, думается, были тогда счастливы и не боролись с болезнью мамы.

Ага, ещё рисунок подруги Настьки, с надписью «ЛуЧшАя ПоДрУгА». На нём Настя выходит мифическим существом. Не девочкой-дельфином, но и не русалкой. Тогда Мария, года два назад, рисует не так ещё, как сейчас – угловато, не правильно. Да, замечает она чуть недовольно, это образ из-под копирки, настоящий хранится у Насти дома. Тогда Маша специально выводит под копирку для себя, чтобы отдать лучшей подруге оригинал. Но это тогда, а сейчас – она решает изобразить двух своих новых подруг, стильных, заботливых, нужных.

Сумерки сгущаются незаметно, сквозит из форточки сырым воздухом, реющим с тёмной воды вечернего котлована. Маша закрывает её только на ночь, а пока, глядит в окно. Всё чернеет, утрачивая цвета; предметы обращаются в чёрные плоские силуэты, но очертания их проступают с необычайной чёткостью. Из окон пятиэтажки за посадкой редкого кустарника струятся туманные прямые полосы света и длинными косяками они ложатся на землю. Ага, напитаться бы жизнью вечерних перемен и живее творить, удивить друзей. Мария зевает, ложится медленно, закутываясь в одеяло, предвкушает яркое завтра. Встреча с Лёшей, с подругами, эх, скорей бы завтра!

Засыпает Мария, ворочается, томится, вздыхает. Гладит свои плечи и живот, представляет, что обнимает Лёша. Вот она шепчет, просит обнимать крепче и стискивает пальцы на плечах. Папа в другой комнате не спит – поворачивается на другой бок. Девочка замирает, даже переставая дышать, ей кажется, что он встанет и нарушит её гармонию. Нет, папа не двигается, засыпает. Мария видит себя и своего парня среди других пар. Лёша ни на кого не оглядывается, глядит лишь в глаза девочке. Это любовь, сжигающая, сильная.

И просыпается.

Утро, наконец-то. Класс! Она смотрит в потолок на чёрную точку. На комара. Протягивает руку к тумбочке лениво. Включает телефон. Вибрирует мобильник, там СМС:
– «Доброе утро, Солнышко!»

Мария отвечает. Буквально через несколько секунд приходит другое СМС, от Насти. Убирает мобильник обратно – напишет позже или позвонит. Хотя необязательно.
Слышится звук воды – папа умывается.

– Надо выглядеть СУПЕР! – решает Мария и встаёт. Удивительно, она делает зарядку. Никогда ведь произвольно не дрыгает руками и ногами, а тут хочется жуть аж как! Девочка полна сил, это из-за сегодня!..
Суббота, выходной. Сейчас почти десять часов, можно не торопиться. Час дня не скоро. Но время летит, как сверхзвуковой самолёт.
– Уроки, Маня, сделала? – спрашивает отец, завтракая. – Помнишь, краснел из-за тебя? Не так давно на собрании.
– Угу, – кивает она, откусывая бутерброд, вкусный, с копчёной колбасой. Её мысли заняты иными вещами.

Из форточки сквозит влажным свежим воздухом. Врывается потоками мягкая прохлада, наполняя комнату нежным тонким и радостным благоуханием мокрых цветов. Ночью, оказывается, «пробегается» дождь. Яркой зеленью переливается мелкая трава, дождь её до блеска полирует, что оружие, смывая майскую пыль. Ого, на ходу, за завтраком, девочке приходит новый образ рисунка – травы в виде оружия… к чему бы это? Из-за заборов других частных домов густо и низко свешивается на улицу белые шапки черёмухи и лиловые – сирени. Вот бы пикник «замутить» в такую свежесть – не холодно и не жарко одновременно. Наряду с планами о пикнике Машины мысли занимает Лёшка, поход в «клубняк» и подруги.

– Давненько ты с Настей не общалась, – замечает отец серьёзно. – Звонила ей?
– Не-ет, – пожимает девочка плечами, сжимая губы. Почему-то упоминание о Насте навевает грусть.
– Выздоровела она или как? Не выходит в Интернет?

Маша пожимает плечами, и вправду не видит её в сети. Может, не хочет видеть? Нет, конечно, хочет увидеть! Сколько они вместе, дружат ведь с детского садика? Секретов Мария рассказала ей много! Именно ей, и никому больше. Бывало, останется Маша одна дома, скучно и тоскливо как-то становится, нехорошо, а Настя звонит, прибегает, звонкая, довольная. Новостей у подруги хоть отбавляй, настроение она поднимает запросто. И фильмы новые приносит, и мультики, и музыку. Журналы разные читает и книги, из них что-то часто рассказывает интересное, запоминающееся. Здорово её слушать, когда «тараторит», прямо хочется на неё походить. В отличие от Маши, Настя следит за новинками, собирает разные интересности, поэтому с ней классно. Накатит, откуда не возьмись, волна тяжёлая и неприятная, а Настька – «тарахтит», как «погремушка», и мигом забывается досада. Да, пожалуй, Маша позвонит подруге, спросит, как дела. Но вечером, когда вернётся, обещает себе. А сейчас – надо подготовиться.

– Ох, и жарко что-то, – вздыхает Мария.

Земля под ногами, недавно обсохшая после дождя, подаётся под ногами со славной упругостью. Бежит по ней Мария мелкими шажочками, по раскатанной машинами дороге частного сектора, легко девочке, энергия из неё так и выбивается фонтаном. Скорей бы встретиться, увидеть её парня.

Бегут маленькие дети, радостно крича, мальчик и девочка, к двум кучам не высохшего песка. У мальчика плетёная корзинка с машинками, у девочки – синий совочек в белую крапинку, так сильно напоминает он лазурное небо с не совсем ещё исчезнувшими облаками. Бегут малыши «лап-лап», шлёпают их ножки в сандалиях. Вот они напрыгивают на кучу, будто мушки на слона, забираются по ней, кто быстрей до вершины.

Лёша стоит около продуктового магазина, время от времени боксирует воздух, разминает плечо, покручивая им. Наверное, парень недавно возвращается с тренировки, по кикбоксингу, да, он говорил как-то. Тренируется и тут, потому что спортсмен-молодчина, постоянно находится в форме.

– Привет! – робко произносит Маша, быстро и как будто неловко махает рукой. Она волнуется, ей кажется, что выглядит глупо, чувствует, что дрожит и не может унять какой-то сбой. Девушка ни разу не ходила на свидание с парнем в клуб. Гуляла по улице несколько раз года два назад с... Пашкой-одноклассником (его перевели в другой класс), а потом и не помнит серьёзных встреч никаких, глупые мальчики, скучные.

– Ага… – слегка склоняясь, он обнимает её, охватывая талию. Чмокает в правую щёчку кратко, едва касаясь губами, они у него мягкие и толстые, горячее дыхание… Маша в тайном восторге. – Ща, подъедут, – вскидывает он густые чёрные брови. Вслед за этим резко меняется выражение на лице, вот-вот он «разольётся» потоком рассказов о друзьях и событиях, но нет, замолкает, отвлекаясь на шагающих в магазин людей.

Он в белой футболке без рукавов, тонкой, полупрозрачной, высвечивающей крепкую грудь и «кубики» пресса. Здорово контрастирует его смуглая кожа на округлых плечах с цветом футболки. Здорово улавливать этот момент снова и снова. Набекрень одета на нём белая кепка со значком команды, жёлто-коричневым в форме хоккейной маски и скрещенных клюшек. Браслет на руке резиновый, нежно-зелёный, из тех, что светятся в темноте. Руки у Лёши длинные с накаченными и рельефными мышцами, пронизанные на предплечьях редкими жилами, схватывают одна другую, как толстые, но красивые змеи, когда он говорит безостановочно. А говорит он, пусть прихвастывая, но так здорово слушать его.

Визжа колёсами, чёрная иномарка показывается на дороге дерзко, как в фильмах «Форсаж». Она гонит, набирая скорость, пролетая школу. Доносится из неё тяжёлый рок. Заворачивая на площадку магазина, «Хонда» тормозит перед Лёшей и Марией. Выскакивает к ним Алина в разноцветном открытом со всех сторон сарафане, а следом выпрыгивает хохочущая Лера. Обе на взводе как всегда, пищат, агугают, изумляются, стреляя глазами, мягко кривляются, готовые облобызать их любимую пару…

Музыка, ор иностранцев заглушается.
– Скорей, на… – зовёт знакомый голос из кабины водителя.

Ведёт «тойотку» Тоша, одноклассник Лёши, рыжий парень в круглых солнцезащитных очках. Машину «погонять» даёт ему отец, но скоро у него появится своя – об этом между взрывами хохота Алины и Леры говорит он несколько раз. Но слышно плохо кто и что говорит – музыка «орёт». Лёша, поглядывая в зеркало-панораму, загадочно улыбается Марии. Неустанно перекрикивает музыку Алинка, ей нравится Тоша. Раскрывая широкий почти акулий рот, она будто подаёт сигналы в пику орущим певцам из магнитолы, тащится от курящего крутого водителя. Надрывается и Лера, она, кажется, болтает сама с собой, ни Маша, ни Лёша не слушают её. Вырваться бы живей из этой орущей музыкальной кабины, Мария устаёт от шума и запаха табака. Она сидит возле окна, прижатая к двери дёрганой Алиной.

Приезжают. Наконец-то. Калитку железного забора у помойки отталкивает здоровенный лысый детина. Сначала выдаётся вперёд его круглый живот-арбуз, потом проступает квадратная грудь в чёрной жилетке.
– Заваливай, братки, – зовёт, обнажая желтоватые крупные точно у коня зубы. Глаза у него навыкат, бесцветные, рыбьи, чуть припухшие, без бровей. «Фидо» работает много, днём, бывает, не видит белого света – всё там находится, в клубе, в темноте. И ночью когда работает, то днём отсыпается и тоже не видит белый свет. Кожа лица, рук и татуированных синими драконами плеч у него бледная, с пигментными пятнами-кляксами, с длинными чёрными волосами. Он белый, как вампир, но по спокойному и дружелюбному выражению на лице – добрый и гостеприимный. Здорово дружить с таким другом-«Белой стеной»! Он подмигивает и вроде бы – Марии. Девочка польщена, отвечает робкой улыбкой. Лёша скалится, как тигр, грозит Фидосычу кулаком. Посвистывая, как в мультфильмах, здоровяк делает вид, что напуган и отвлекается.

В клубе светомузыка, ярко-синие, оранжевые, золотистые лучи проникают прямо в коридоры. «Долбят» басы, тоже пахнет куревом, везде. Бродят парами нарядные стильные ребята, обнимаются, целуются демонстративно, пускают быстрые, хитрые, дерзкие, взгляды, «жгут» глазами всех подряд, улыбаются широко, восторженно, иногда устало, сверкая иссиня-белыми зубами. Подав Лёше и Тоше красные браслетики, Фидосыч прикладывает к уху рацию, больше не интересуют его новые гости, широкими шагами своих толстых в брюках ног, он почти бежит в зал.
– Развлекаемся, у-у-уу! – Тоша машет как дикарь руками. Несётся, не ожидая никого, ему не терпится показаться там первым.

Нежно принимая руку Маши, Лёша идёт с ней в зал. Следом, украдкой наблюдая за парой, идут Алина и Лера.

Люди на подсвеченной танцплощадке с движущимися лучами света, превращаются, словно в живых кукол. Их руки, ноги, голова – всё двигается вразнобой, редко стремится встретиться в одном положение. Каждый здесь – ожившая голограмма, пёстрый рисунок, образ наделённый движением и голосом. Что-то происходит сбоку, сзади, кто-то танцует, как будто дерётся, или собирается подраться, вызывая желающих незамысловатыми жестами и приёмами. Кто-то дразнит кого-то, кривляясь, раскрывая рот, закрывая глаза, подставляя то одно ухо, то другое. Трудно следить за собравшимися, а ещё трудней думать, представлять их, мысли девочки заняты Лёшей и чувствами к нему. Парень обнимает девушку, касается щекой её шеи, щекочет, прижимается телом, горячим и крепким, ага, меняется ритм – можно и медленно подвигаться, не как «обезьянам на ветках».

Закрыв глаза, девушка двигается плавно, не видит парня, но чувствует, воображает себя дельфином, идущим сквозь волны, сквозь мягкую и тёплую воду. Парень топчется на месте, миленький болванчик, поворачиваясь, не выпуская из жарких объятий. Лёша слегка напрягается, ищет выхода нарастающая в нём сила. Он слегка шевелит головой, неторопливо сгибает свою шею. Маша чувствует его мягкие губы на своей шее, затем на щеке, и вот – он целует долго, теперь в губы, без языка, пока что. И Маша целует его, много раз, не считает, просто вытягивает губы в трубочку, инстинктивно. И теперь её руки словно собачонки, не гончие, конечно, так, обычные, «дворняжки», ползают по его спине, по шее, перебирают редкие волосы парня, влажные около лба. Он тоже трогает волосы девочки, длинные завитые. Они ему нравятся, только он раньше ничего не сказал о них.

Открывая глаза, Мария улавливает на себе взгляды разных пар и просто – одних юношей и девушек. Что она должна делать, как правильно вести себя? Не естественно как-то выходит, аж мороз по коже, не правильно здесь, спохватывается Мария, боится, что выглядит глупо, ощущает себя словно на поводке этакого невидимого мерзкого существа в зыбком воздухе клуба. Раздаётся взрыв хохота за спиной, Мария оглядывается немедленно, кричат и паясничают Алинка с Лерой. Одноклассница смотрит на них растеряно, они что-то говорят, но не слышно из-за музыки, видит Маша только шевеление хитрых губ подружек. Прекратив гарцевать возле Тоши, девицы уже долго наблюдают. Так… а где Тоша?

– Эй… бля!.. – Срывается с места Лёша, расталкивая всех подряд.

Замирают и девчонки, не улыбаются больше, охватывает их испуг. В расступившийся толпе Мария с ужасом видит, как трое неизвестных, вроде кавказцев, набрасываются на Тошу. Один, совсем взрослый, ударяет парня по лицу так, что он теряется в пространстве, не зная куда деться. Но крайнему к танцплощадке прилетает от Лёши, хлёстко. Он теряется не хуже, пряча лицо. Танец этот «паучий» и страшный обрывает «Фидосыч», точно слабых курят хватая своими огромными ручищами двух кавказцев. Помощники-охранники выталкивают, выносят их в коридор. Всех пятерых. Лера глядит на Алинку, как пришибленная, Маша смотрит на них в тупой растерянности, их глаза делаются круглые, собачьи.

Не до танцев и куража, потусовались, называется, оттянулись как надо. Кривит Лера кислую мину, и Алина тоже недовольна. День был испорчен вмиг, дракой с «беженцами». Навеселились вдоволь.
– Приезжие ох… на…!.. – причитает Тоша, злой, обиженный одновременно, сидя в машине. Его затёкший правый глаз, краснючий жутко, заплывает до основания.

Опухает скула, синея. Он похож на злого уродца из фильма ужасов.
– Ты ещё молодчик – выдержал удар, – Лёша хвалит, поддерживает друга. – Дядя какой-то стукнул, кавказец, ё-моё!
– Спросить у девки потанцевать нельзя… вот уроды!.. – не успокаивается Тоша. – Как я появлюсь в школе с фанарями, нах!.. Засмеют!
– Против троих Тошик! Любому трудно с троими, – оправдывает Лёша. – Не парься. Под поезд попал, скажем. Очки оденешь, браток!
– Не-ет, тока не очки, н…! – закуривает Тоша, негодуя, качает головой. Быть может, в пустом салоне он бы тихо заплакал.

Маше не очень нравится клуб и шум, а Тошу жаль, но ей нечего сказать. Лицо его, вернее набухшая слива какая-то, багрово-красное, похоже на физиономию соседа деда Саши с бодуна.
– Валим, короче, – тяжело вздыхает Тоша, заводя машину.

В этот раз в салоне удивительно тихо. Молчит Лёша, держась за ручку над окном, грустно и разочаровано переглядываются Алина и Лера, Тоша ведёт автомобиль в задумчивости, разбитой и в такой глубокой, в ней, наверное, мало кто его замечал.

Пассажиры выходят на площадке у магазина, откуда и занимали места. Тоша уезжает с глаз долой. Скукотища жуткая. Алина, Лера – идут по домам. Прощаясь с Марией до звонка, Лёша целует её в щёку. Девочка возвращается домой. Видит записку на столе и две купюры по сто рублей. Надо купить пельменей, сметаны и молока. Идти сейчас на улицу не хочется жуть как. Споласкиваясь, она ложится в пастель, испытывает противоречивые чувства. Верит, что сон освободит её. Парень целовал девочку, она обнимала его, ощущая приютную близость и горячее желание. Но эта драка портит любой чистый идеальный образ. Ну её нафиг, скорей бы отойти. Раздаётся стук в дверь. Кто там? Не дают отдохнуть, заколебали!

– Почему трубку не берёшь? – спрашивает Настя настойчиво. Она слегка обижена, сердита.

Маша пожимает плечами, но светлее становится на душе. Девочка рада видеть подругу.
– Я выздоровела, – объясняет Настя, проходя внутрь. – Не заходила: то одно было, то другое, потом мама забирала меня к родственникам в деревню.

Прошло всего-то недели три или меньше, а Настю узнать с трудом. Она кажется сделалась выше, но угловатее, крепче, меняясь и в лице, серьёзном теперь, озадаченном, искусна, словно наделена своей силой, мимика её лица. Почти очищаются её щёки, делаясь ровными. Ещё тогда они были грубыми покрытыми кое-где крохотными красноватыми прыщиками, а теперь подруга только слегка пользуется пудрой. И взгляд её обновлённый. Пожалуй, она может изменять его, на острый или на глубокий, уходящий в себя. Не меняется лишь причёска – длинная русая коса лежит по-прежнему на правом плече, пушистая на кончике, заплетенная тонкой розовой лентой. Она уж девушка, но при желании вернёт качества прежней, девочки – болтушки, хохотушки.

– Ты изменилась, Насть, – произносит Маша насторожено, всматриваясь в глаза подруги, сделавшиеся проницательными.
– А я не замечаю, – качает она головой, отодвигая к спинке кровати простыню, чтобы не садиться в одежде. – Мама сказала, что у меня как и у неё взросление происходит позже, но быстро.
– А я? У меня… – обижено спрашивает Маша и спохватывается. Наверное, изменения не понравятся ей.
– У тебя тоже по-другому, у всех по-разному, – поясняет Настя, радуясь. – Я немного старше тебя, помнишь, на год!?
– Я встречаюсь с Лёшей, сегодня такое случилось!.. Драка… я дружу с Алиной и Лерой. – Мария превращается будто в автомат по выдаче слов, подчиняясь неожиданному приливу.
– Стильно… – обрывает Настя наконец, улыбаясь украдкой. – Это как посмотреть. Со мной ни Алина, ни «Валерик» не разговаривают об этом, заметила? А Лёша… такой высокий, иногда в белой кепке, парень хороший. Ты хочешь с ним?
– Что хочешь? – садится Маша на пол, пристыженная. – Мы целовались только.
– Ну ты хочешь с ним переспать?
Не обмануть горящие глаза Насти, она ими научилась «сверлить».
– Не знаю, – хмурится Маша, глядя по сторонам. – Не думала. А у тебя было?

Настя быстро-быстро качает головой, отвечает после недолгой паузы:
– Могло быть, но не хочу. Успею, – закатывает девушка глаза. – С парнями старше не всегда бывает лучше, поверь.

Маша радуется встречи безумно. Пищит, заведённая невидимым внутренним ключом, хлопает в ладоши. Забывает вмиг про Алину, «Валерику» и про стиль. Вскакивая, она обнимает подругу, целует в левую почти гладкую щёку несколько раз, вдыхает её слабый ещё не выветрившийся аромат духов. Настя гладит подругу по спине своей гладкой шероховатой ладонью, так приятно хватает, будто плюшевую игрушку, разминая шею. И теплом новым каким-то обладает подруга, так великолепно трогать её плечи и шею, грубоватую, бугристую от прыщиков, ощущать неровность зреющей кожи. Вот бы и Маша стала меняться, превращаясь в девушку. Скорей бы взрослеть, скорей бы видеть и чувствовать другое.

– Не записалась в художественную школу? – уточняет Настя. – Мама записала меня на волейбольный кружок, не, не в школу, там, говорит, не серьёзный тренер, так… – отмахивается она, как бы, невзначай поглядывая на свои ногти на руке, накрашенные в полосочку, то синим, то красным лаком. О-о, стиль у неё особый, другой, чем у новых подружек – не вопиющий, не дерзкий, а рассудительный, спокойно-изящный. Она не подстерегала сплетни, как эти «стильные» одноклассницы, не подхватывала любые двусмысленности, не норовила поймать на удочку… Глупое кривлянье и щенячьи ужимки, наигранная простоватость – были не для Насти. Душа лучшей подруги, Марии, являлась для неё как бы сосудом и форму его она давно мягко и правильно усвоила. Чтобы жить ей не требовалось быть кем-то другим, она не меняла форму как многие хитрые и расчётливые приятельницы. Подруга не рисовалась ради чувственного развлечения. Её неповторимость и притягательность, её внутренняя, добрая, рассудительная и прекрасная кукла-душа, её «твёрдый сосуд – чёткий образ» – заключались в том, что она была самой собой.
– Папа с получки обещал записать, здесь недалеко, в ДК, – признаётся Маша.

Девочки лежат на неубранной кровати, обнявшись, глядят друг другу в глаза, улыбаются счастливо.
И вправду было время, вспоминает Маша, когда в минуты неясного уныния она с трудом выговаривала несколько слов. Так вот остаётся дома одна: отец – на работе, мама – … и заговорит сама с собой, а язык не вяжется. Ей казалось, она потухает, что огонь без пищи, засыхает точно краской без воды. Но прилетит Настюша, развеселит, сделает замечание, нельзя, мол, унывать, вредно, неправильно, опасно. А Маша взглянет на неё пристыженным взглядом девочки, которую бранят и весело возразит:
– Не собиралась унывать!..

Замечания ей нравятся от лучшей подруги. Вот бы она делала их часто. Так здорово делается, светло и тепло, когда слышит Маша предостережения и наветы Насти. А когда подруга грозит указательным пальцем или пуще того – кулаком, так Маша заводится от радости, не остановить, балагурит, как совсем маленькая и капризная девочка – скачет вокруг Насти и кривляется.
– Спасибо, что пришла, Насть. Ой!..

От резкого вскакивания с кровати кружится голова у Маши. Настя тоже хмурится, сглатывает слюну, но смотрит на подругу добрыми умоляющими глазами. Настя любит подругу Машу, желает ей добра искренно, оттого и следит за ней, волнуется.
– И тебе спасибо, – отвечает Настя мгновенно, нежно касаясь рук Маши. – Я позвоню, пойдём в парк. Возьмёшь Лёшу, а я – кого-нибудь зацеплю, увидишь, стильного, если хочешь!.. Да, – разворачивается она вокруг оси быстро эффектно, как модели на подиуме. – Мне фотик подарят, принесу, пофоткаемся, закинем «вконт». Видела, какие фоты выкладывают всякие там «Валерки», Алинки?

Настюша возвращается домой, а сон и плохое настроение как дождём смывает. Энергии в девочке – туча! С деланной развязностью она шагает по комнате, поёт, размахивая руками, как в клипе. Крутится возле зеркала, встаёт этак, дерзко, по-другому, мило и скромно. Маша ещё не взрослая, пусть, зато миниатюрная, лёгкая и свободная. Вот она, виляя бёдрами, танцует перед зеркалом в коридоре, представляя, что наряжена в смелое модное платье от известной фирмы.

Приговаривает, будто дразня окружающих:
– Кто со мной? Я не с вами!
– Мы-ы, я-я-я, – отвечает она сама себе быстро, протяжно. Благодарит в зеркало растроганным кокетливым взглядом.
– Нас забыли! – произносит она голосом кисленьким как позавчерашний майонез. Это забывают «Валерку» и Алину, которые рабски копируют окружающих, подлизываясь, всех слушая с трогательной обманчивой покорностью. Забывают, пусть, они – хитрые больно, ненадёжные, не искренние, а такие не нужны.

Если все стремятся к Марии, значит она – одета лучше других, очаровательна, обольстительно-выразительна, с яркими манерами. С ней все хотят дружить, с ней все хотят поговорить и дотронуться до неё, она ласково гладит себя по плечам и шее, это так Лёша обращается с ней. Хотя Маша не знает, как Лёша на самом деле будет ухаживать за ней и обнимать. Ему бы по-больше чувственности, меньше жестов. Но целоваться с ним классно, столько ощущений. Правда, без языка, досадно. Надо его подбодрить, чтобы смелее вёл себя. Ага, отрепетировать бы с Настей, она-то подскажет как надо. Подружка-то не причинит вреда, не слукавит. Ну, их, этих, Алинку и Лерку!

Устаёт Маша, выматывается. Падает на стул и достаёт тетрадные листочки, простой карандаш, белый ластик, сероватый по углам, «разлохмаченный». «Любовь и скорость», «Восторг и полёт», – называет она свои рисунки мысленно. «Чувственность и восторг…», нет, похожее что-то уже было. Может быть, «Объятия двоих» наконец? Маша скребёт по бумаге сосредоточенно, наблюдая за ложащимися линиями почти в упор. Рисование увлекает, поглощает полностью, подчиняет все мысли.

В ящике стола много рисунков, спрятанная экспозиция, «тайная выставка». Их всех Маша соединит степлером и покажет учителю рисования, не школьному, – кружковому, когда запишется, конечно. Ай, классно было бы, чтобы похвалили. Но и ничего страшного, если поругают, Маша рисует для себя и друзей.

Между тем день сегодня – вереница событий. Наверняка Тоша успокоился, он ведь парень, синяки заживут. И последнее о чём забывает Маша – купить наказанное.

Ох, на улице темно. Досиживается Машка, что не видать ничего кроме огней на фонарных столбах. И тех горит половина. Что ж – побежит до магазина и обратно.

Оставленных денег хватило прямо под край. Без нескольких рублей, на которые и «жевачку» не возьмёшь, вышли две сотни. Папа всегда давал с лишком, чтобы дочка потешила чем-нибудь себя.

Обычно на плотном майском тёмно-синем небосклоне ярко высвечивается хотя бы одинокая и лучистая звезда, а сейчас – темень мёртвая, фонари не светят на целой улице. Брр, морозец по коже! С этими не очень весёлыми мыслями Маша обнаруживает на дороге нетрезвого человека с чёрной тряпичной сумкой. Ссутулившись, глядит себе под ноги. Но для пьяного он идёт быстро и правильно. Эта кривая фигура в толстых штанах и куртке, распахнутой, оголяющей щуплую белую грудь. Идёт на неё и как будто не видит, раскрыт, лыбится мерзко его лиловый рот. Машу пронизывает холодом сильней, она дрожит, сжимая ручки пакета. Неожиданно «пьяница», действительно покачиваясь, глазеет на девочку, бормочет:
– Есть пять рублей?
– Нет, – не сразу отвечает Маша, останавливаясь. Она смутно чувствует подвох. Этого человека здесь никогда не видела раньше.

В тоскливое гнетущее безмолвие улицы врываются жалобные свистки маневрирующего состава. Доносится скрежет колёс.
Нутро Машино вопит, зовёт, сжимаясь в холодный комок. Искоса она замечает ещё одного – шагающего сзади, и этот держится на ногах крепко, двигается в её сторону агрессивно. Сейчас девочку изнасилуют, убьют, а потом полиция найдёт её в канаве, в грязи, голую, в крови, или хуже того – из-под земли выкопают части. Ужас!!! Бросив пакет, она кидается с дороги, воет внутри неё сирена по-адски мрачно. Не соображая, ошалелая, бешеная, она пролетает меж домами, отчаянно кричит:
– По-мо-ги-те! По-ли-ция!

Двое бегут за ней, быстрей, быстрей шаркают их подошвы. Они молчат, хрипят, дышат запалено, как звери. Слышится шорох их поганой одежды бомжей и шелест бьющихся о них ветвей. Куда Маша бежит, там ведь забор и помойка?! Всё, девочку изобьют до полусмерти, превратят в безвольное существо, заставят делать всякие гадости. Её тело столбенеет, она никуда не бежит. Некуда спрятаться – если только пробить головой толстый забор или схорониться в помои. Темнота страшная вокруг, КОНЕЦ. Она плачет, всё лицо мокрое и солёное от слёз. Девочка сжалась у забора.
– Сукины дети, я позвонила уже, получен сигнал!

Этот уверенный женский глубокий голос будто вытягивает Машино сознание на свет. Она смотрит внимательно, судорожно отерев слёзы рукой, уже не дрожит. Два ублюдка обернулись и смотрят на женщину. Её фигура выделяется белым крупным пятном на фоне деревьев, как бы сливаясь с белыми плитами помойки. Где-то недалеко раздаются голоса по рации, эти звуки повторяются, полиция говорит, их много, они ищут преступников.
– Валим, бля!..

Мгновение – двух босяков будто и не было. Остаётся она: взрослая женщина, напряжённая, уверенная. Ей лет… трудно угадать возраст в темноте. Но вокруг совсем не темно и звёзды светят, их немного, но они яркие, усыпают посветлевшую темень неба. В прозрачной теперь золотистой полутьме благородно вырисовывается лицо спасительницы, загадочное, улыбающееся спокойно, Маша взирает ей с безмолвным восторгом, трепещет сердце девочки. Глаза у незнакомки большие не моргающие расставлены широко, добрые.
– Твой? – подмигнув, спрашивает она по-дружески легко, тихонько.

Незнакомка держит пакет, который Маша бросила.
– В целости и сохранности, – весело и добродушно поясняет она.

Несколько секунд девочка не находит слов, потом визжит аж слёзы наворачиваются на глаза, она очень рада. Не знает, как благодарить тётеньку.
– Как мне вас?.. – быстро и настойчиво просит Маша. – Скажите, скажите!..
– Потом, – отмахивается она, кривя губы. – Ты живёшь? Провожу.
– Недалеко, – показывает она в сторону частного сектора.
– Я там же, – кивает тётенька.

И недалеко продолжают слышаться сигналы и разговор по рации. Оказывается, это звуки телефона Эрики, ага, незнакомки, нежданной спасительницы. Женщина заподозрила неладное, когда увидела странного мрачно-мутного человека, зашедшего в магазин. «Мутный» ничего не купил, ходил кругами, глядел без интереса на витрины, поглядывал за девочкой…
– За тобой смотрел! – подмечает Эрика серьёзно. – Я подонков чую теперь, сталкивалась с ними. Школа рядом, разные недоделки шляются, выискивают…

Эрика кажется Маше милой инопланетянкой, неясно откуда прилетевшей в критический момент. На веку она повидала многое, поскольку приехала из села, где бралась за любую работу, помогая родным. Она так интересно говорила о себе, что Маша хоть ночь бы провела рядом с ней, слушая в оба уха, изумляясь, благодаря тем самым свою спасительницу.

Своей рассудительностью Эрика внушает доверие, чем-то она похожа на Настю, только намного взрослей и сильней. Новое знакомство, общение с людьми сильными Марии необходимы для её духовной жизни, как воздух для груди, она давно поняла, что испытывает признательность к тем, кто пробуждает в ней высокие чувства и питает образами. Эрика звенела и звенела, рассказывая о себе, о своей нелёгкой жизни продавщицы и художницы… о да, художницы… Эрика приглашает Машу к себе посмотреть на её картины. О-о, Маша буквально вне себя от счастья, она готова скакать вокруг неё, радоваться громко, пищать и хохотать. И ещё Эрика может быть отличным учителем рисования, она обладает знаниями художественной изобразительности – она окончила «худграф», способна научить рисовать не хуже настоящих столичных профессионалов. Маша всё бы отдала, чтобы «оживить» профессионализмом её творения. Эрика – её неожиданная драгоценная находка, с ней Маша ощущает себя потрясающе, свободно, словно и не было погони, не испытывала она ни страха и ни колющей сердце дрожи. Гордясь избытком внезапно нахлынувшего вдохновения, Маша буквально поедает глазами нового друга – спасительницу тётю Эри.

– Не смотри так, проехали, слушай дальше, – смеётся Эрика, не разжимая толстых губ. – Я не мультфильм!

Маша редко смотрела мультфильмы.
– Я не маленькая, мультики не люблю, – замечает она чуть недовольно, обижено, со смешной наивностью.

Из глухой и гнетущей ночь становится ясной и радостной. Тишина вокруг обволакивает душу девочки мягкими лепестками цветов, овеянная ласковым спокойствием. Маша продолжает пристально глядеть на Эрику и беспрестанно болтает. Вслушиваясь в стремительное течение своих мыслей, рассказывает о подружках, парне Лёше, о школе, об отце, который тоже много работает. Понимая, что Эрику следовало отпустить бы восвояси, но почему то совсем не хочется оставаться одной по дороге домой. Да и симпатична ей новая знакомая. Но в ней противоборствовала какая-то кипучая энергия. Маша словно боялась забыть лицо спасительницы, боялась пролить, как через сито воду, эти спокойные мягко улыбающиеся глаза, с круглым выделявшимся своей белизной подбородком, выпуклым лбом, обрамлённым густыми и длинными шелковистыми волосами, светящимися под луной, лёгкой волной спускавшимися вдоль щёк.

– Я и сама испугалась, – призналась Эрика серьёзно. – это мой телефон, понимаешь, звуки издавал, а не полиция.
Действительно, Маша забывает про полицию, которая вовремя приезжает за подонками. Свой телефон Эрика хитро оставила в траве, настраивая цикличность звука.
– Их двое, – объясняет она вкрадчиво, глядя в Машу почти в упор. От неё пахнет сладко, похоже, птичьим молоком. – Могли напасть на меня, сбить с ног, оглушить.

Они стоят около калитки Машиного дома, болтают как подружки, беззаботно и громко. Если бы кто-то взглянул со стороны, то не удивился бы, приняв этих двух за лучших подруг. Эри работает в продуктовом магазине возле школы, носит белую униформу, похожую на халат медсестры. Живёт одна, в частном доме, пишет картины на заказ, работает в благотворительной организации. Свободного времени у неё немного, но для Маши оно найдётся. Эрика обещает девочке развить её талант художника, если таковой и вправду существует, она строго относится к талантливым людям вообще, считает что развитие таланта это отдельная дисциплина, к ней следует относиться с крайней серьёзностью, иначе «профессионал» не будет отличаться от любителя.
– Ох, Машуня, ладненько, – печально произносит Эрика, игривая и готовая ещё немного поболтать, чем-то она походит на Карлсона. Поглаживая пальцы девочки, накрывает их своими широкими ладонями. – Давай, прибегай завтра, я там целый день. Угощу чаем! – Она чувствует, как тонкие пальцы юной подруги легонько дрогнули в ладони и с нежностью погладили её.
– Пока, пока, – махает Маша рукой, восторженная, замирающая, ещё горящая впечатлениями.
Взгляд этот, которым напоследок одаряет Эрика, резко отличается от других взоров удивительной сердечностью и чистотой.
– До-о встре-ечи! Уви-дем-ся! – тоже махает она рукой, поворачивая голову.

Оживлённая без края, заряженная как стрела на тетиве, Маша заскакивает домой. В голове у девочки пёстрый и весёлый сумбур, и эти думы покалывают нервы приятно. Вот бы сохранить это чувство и возвращать его, когда понадобится.

Папа вернулся недавно, отдыхает, похрапывая. Он заснул одетым на диване перед телевизором, работающем без звука – так устал за день на работе. Маша берёт тихонько пульт и выключает телевизор. Достаёт белое покрывало и накрывает отца. Жаль отца, совсем еще молодой, а живёт один. Эту фразу она услышала от пожилой соседки, что живёт рядом через дорогу.
– Спи, пап, – шепчет Маша ласково, целует отца в гладкую бритую щёку. Его лицо, помятое, остаётся неподвижным, усталым и беззащитным.

Не нужно ему знать о случившемся, это ведь прошло, незачем папе переживать, заботы у него другие. Новая знакомая появилась благодаря случившейся с ней неприятности. Эри, или «Эр» – как прозвище, простое, но необычное. Кстати, какое у неё было прозвище в детстве? Имя-то у неё не обыкновенное, иностранное, похоже на имена из зарубежных фильмов.

Забываясь, Маша погружается в мечтания, окутанные мягкой дымкой подобно облакам. Она лежит, полураскрытая, дома жара, окно не закрывает. Девочку стремительно уносит в сон, словно мушку, попавшую на поверхность ручейка.

Выныривает она из сна тяжело, будто камнем возвращается из бездны. Благо, что не к первому уроку – к третьему, эх, до каникул остались считанные дни.

Собираясь без охоты, по-старушечьи кряхтя, Маша завтракает несколькими пельменями, оставленными в шурпе, тёплой ещё. Отец сварил их перед работой. Включает компьютер, заходит «Вконтакт». Что новенького? Прямо на «стену» странички Алина клеит картинку и ссылку на видео. Порно, конечно. Им завален весь Интернет. Маша читает приложенное сообщение и прыскает со смеха. Алина обосновывает «запись» тем, что Лёша не опытен, скорее всего, придётся ему помогать… Что ж – посмотрим. Девочка включает ролик. Молодая красивая пара, а именно американские тинэйджеры, бросаются во все тяжкие, пока нет никого дома. Первые несколько минут Маша смеётся и краснеет, не с такой она частотой смотрит подобные ролики. Но чуть позже – сосредотачивается, как бы примеряя действия на экране на себя и милого Лёшку. Блин, трудно представить, наяву. Там, в мониторе, зверьки какие-то, не люди. Настолько беспардонно и грубо парень обращается с девушкой, а та потакает с безмолвным восторгом, превращаясь в низменное существо, что … Маша не знает, что и думать. Любовная игра – это ведь лишь игра, наверное, в ней всё естественно. Лёша и Маша, вероятно, подумают об ЭТОМ. Но не в ближайшее время – там контрольные всякие, изложения...

Настя не приходит в школу. Алина сама не своя, пасмурная и молчаливая. Машет рукой вяло, когда видит подружку Машуню. Хихикает, напоминая про видео, но снова-таки – держится при этом слабо, без настроения. Тело у неё болит, ослабевают мышцы, они гуляли вчера долго, развлекались в парке. Видели Настю с каким-то парнем, старше её лет этак на пять. Она целовались с ним, обжимаясь демонстративно, бессовестно, вела себя некрасиво, как женщина лёгкого поведения. Алина на самом деле этого не заметила, об этом «трещала» Лера весь вечер, которая сегодня запропастилась, вроде к родне собиралась уезжать с мамой. Будет, наверное, на днях. Ага, и Настя переводится вообще в другую школу. Блин, офигеть, почему Маша узнаёт об этом не от самой Насти – от Алины, которая в принципе не очень-то жалует её? Вот Настька … вот Мегедь болтушка! Маша спросит у неё рассержено.

– После обеда поехали сами в парк, – рассказывает Алина, оживляясь понемногу. – Тусанулись там, без мальчишек. К нам такие дяди подкатывали, звали сначала в казино, а потом на хату. Класс! Звали на «Кровавую Мэри» и «Черри Лу», обещали полнейший «снос башни». Жалко, что тебя с нами не было. Ну, правильно, не изменяй Лёше, он хороший.

В противовес сегодняшней парализующей изнеженности Алины Маша, напротив, – агрессивна. Ей бы рассердится и на Алинку, может, отколотить её, но одноклассница причём?! В оскорбительно-насмешливом тоне та рассказывает о Лере – «Валерке» за глаза, она была бы рада поехать с теми мужиками на хату одна. Они все бы, четверо, достались бы только ей. Она – развратная девка.
– Знаешь, где я нашла это видео? – спрашивает Алина вкрадчиво. – У Насти и Леры на стенках. Больше ни у кого не видела из френдов. Давай позвоним Насте, спросим, вот услышишь!..
– Да-а, – возмущённо протягивает Маша, если честно недовольная новостью относительно Насти. К возрастающему гневу девочки примешивается доля какой-то бессознательной ревности. Она по-прежнему готова отколотить и чужих и своих.

На перемене девочки звонят Насте, с Машиного телефона – у Алины денег мало на балансе. Настя не отвечает.
– Вот видишь, – с насмешливым выражением на плутоватом лице Алина качает указательным пальцем перед Машей. И добавляет с ласковой шутливостью:
– Не волнуйся, дурёха, у Насти сейчас трудный период!

Голова Маши наполняется жуткими мыслями. Она взвинчена, как патронная лента у Рэмбо в пулемёте, когда стрелял не то в китайцев, не то во вьетнамцев, ей нехорошо. Она пытается успокоиться, не выходит, её бесит Алина.
– Тебе звонил Лёша? – не отстаёт «подруга».
– НЕТ! – зло бросает она.
– Ой, прости, – отскакивает от неё Алина. И до конца уроков не подходит.

Долгов у Маши копится фигова туча. Её заряженный как патрон гнев сменяется унынием. Она бежит домой, уставшая, «кислая», скорей бы упасть в кровать и поспать. В одно мгновение её всегда размеренное и уравновешенное настроение обратилось во взбесившуюся лошадь. Гнев несёт её, и всё что Маша способна делать – это крепче стоять на ногах, следуя курса дома. Туман окутывает сознание, она теряет самоконтроль, не может думать ни о ком.
– Щас… иду к Эри-ике, – и язык перестаёт слушаться, становясь словно чужим.

Маша излучает невероятную агрессию, она озлоблена на всех и вся. Те, кто хорошо знал одноклассницу, сегодня удивлялись её высказываниям и истерическому настроению. Маша с трудом успевала увести себя от резких поступков.
– Да, милая? – спокойно спрашивает Эрика, видя девочку в магазине. Она машет рукой, пуская беглый взгляд по сторонам – посетителей почти нет. – Я до вечера сегодня, зато через пару дней беру «нолик». Эрика глядит на девочку бархатистым взглядом покровительницы сверху вниз, вдруг щурится пытливо и заключает:
– Стряслось!

Машу успокаивает её белая униформа, правда похожая на халат медсестры, но заляпанный кое-где тёмно-серой жижей. Её мама работала в больнице…
– Слушай, говори что угодно! Я – мозг! – торопит Эрика добродушно.
Обида пульсирует во всём теле Маши. Обида и жалость. Что это?
– Блин, бесит всё, заболеваю наверное, так не хочу… ничего не хочу, убью всех!.. – жалуется Маша, всхлипывая. – Долгов много, сдавать надо то и другое.

Практическую, таблицы в рабочей тетради по биологии, потом творческие работы, ох, бесит это в конце года. Нет, чтобы оставить в покое, так нагружают!..
– Погоди-погоди, – перегибаясь через парапет низкой кассы, Эрика будто сканер пристально-серьёзным взглядом изучает девочку с ног до головы. – Тебе сколько лет?
– У-у, – шевелит она головой отрицательно, тушуясь. – Недавно тринадцать было, маленькая ещё, блин!

Вскинув голову так резко, что подпрыгнули чёрные кудряшки вдоль щёк, Эрика смеётся, по-прежнему не разжимая по-мужски толстые губы. Сияют её широко расставленные глаза доброй инопланетянки, она бережно кладёт руку на плечо Маши и вполголоса советует:
– Отдохни, милая, поспи, а вечером после семи приходи ко мне, адрес – запомни!..

С материнской заботливостью тётя Эри поглаживает девочку по спине. Подаёт ей пакетик со сладостями, в нём конфеты в разноцветных фантиках, разное печенье и зефир в шоколаде.
– Пока, пока, милая, – приговаривает она, отвлекаясь на юных посетителей, школьников, серьёзнея.

Принимая ванну, гладя свою мыльную пахнущую вишней атласистую кожу бёдер, Маша радуется. Ещё пару десятков минут чувства разрывали ей сердце, но после встречи с Эри, девочка успокоена, обнадёжена.
– Ну, и пусть Настя предала меня! Я ей отомщу! У неё нет такой подруги, как Эрика!

Она ложится вздремнуть, зарываясь в цветастое покрывало, словно в кокон. А мобильник…
– Выключен… – шепчет Маша, засыпая.

Во сне девочке приходят философские мысли. Она думает про упущенную возможность привнести в этот мир ещё одно живое существо. Это тоскливые образы и вещи, но как таковых печали, отчаяния нет, кто-то сильный и правильный руководит действиями девочки. Она как стихия воцаряется моментально и властно, может быть где угодно и делать что угодно. Превратившаяся в невидимое, но мощное существо, похожее на молнию, бестелесное, она сжимается, затем останавливается. Разгоняется. Эти безостановочные мытарства приносят беспокойство, не может Мария найти отдыха и покоя во сне. Картины перед глазами Маши меняются стремительно, становясь изнурительными кошмарами. Проснувшись, она переворачивается с бока на бок, охает, как старушка, не может улежать, никак ей некомфортно, наконец, встаёт, не отдохнувшая, как будто после тяжёлого труда. И поддержать некому – папа то ли работает, то ли с подружкой развлекается, не понятно. Вот он придёт – Маша отчитает его, непутёвого и разгульного.

Умываясь, Мария вспоминает адрес, блин, не полностью: то ли пятый дом, то ли шестой. Вроде недалеко от камышей, в углу, наверное, перед насыпью из строительного мусора. Время подходит, тётя Эри скоро будет собираться домой, надо её на улице встретить, чтобы не перепутать дом. Маша пьёт чай с лакомствами из магазина, несётся на улицу. Удача – встречает Эрику на дороге из магазина.
– Выспалась, дорогая! – она шагает по дороге быстро, размахивает руками, как солдатки из чёрно-белых фильмов, ей бы военную форму и сошла бы за служащую.

Эри ставит ноги широко, по-мальчишески браво, перескакивает колдобины мелкими и резкими прыжками. Тормозит прямо перед Машей, обнимает её за плечи, глядит в глаза, девочка смотрит с правдивостью, совершеннейшей и потрясающе-наивной, ничего не утаивая. – Сейчас, посвящу тебя!

Трещат стрекозы, квакают лягушки в камышах, слышится за насыпью плеск воды, голоса детей и взрослых. Вдалеке раздаётся протяжный сигнал и скрежет тормозящего поезда. В глубоком вечернем небе, подёрнутом прозрачно белой дымкой облаков, как игрушечная, виднеется фигурка пассажирского самолёта. Солнце там наверху среди молочного густеющего дыма готовилось спрятаться, алея, оно возвещало о чём-то значительном и правильном.

Здесь, в низине, между старым заброшенным домом из шпал и отвалом из битых кирпичей, расколотым цементом, бумагой да огромными и раскрошенными рыже-лиловыми досками, притаивается, как охотник в засаде, маленький одноэтажный домик, бледно-зелёный, из досок, обнесённый низким серым забором, повалившимся кое-где. Но маленький он лишь с виду. Внутри он просторный, даже слишком, для одного человека, в нём несколько комнат: три больших и кухня. Причём одна комната закрыта наглухо, висит на двери замок крохотный, ни то серо-зелёный, ни то коричнево-серый, как глаза у Эрики при свете уходящего дня. А какие у неё, кстати, глаза? Маша не разглядела толком, лично у девочки глаза, как у мамы, светло-карие, – это папа говорил точно. Тётя Эрика кажется настолько заботливой, что хочется знать, чьи у неё глаза и какого цвета по-настоящему.
– «Гляделкой» буду тебя называть, – хихикает Эрика хитро и весело совсем по-девичьи. Вздыхая легко, освобождено, она вешает сумку перед входом на гвоздик, стукает щеколдой, скрепит и второй дверью, с выцветшей оранжевой краской. Теперь тётю Эрику можно рассмотреть хорошо. Зрачки у неё заполняют всю орбиту влажным блеском, поэтому так интересно и необычно смотреть ей в глаза. Она морщит длинноватый носик и лицо играет задорными гримасками, когда говорит с Машей.

Они на кухне, полупустой, как две уже обследованный комнаты, сидят за столом, пьют сладкий чай с молоком и печеньем, галетным. Эрика не очень довольна Машиной успеваемостью потому, что девочка с насмешкой упоминает предметы по которым «зарабатывает» долги. Она старается не переживать, хохочет с наигранным весельем, оправдывается:
– Забывает Варвара Сергеевна…

Морща носик, Эрика делает своё лицо сердитым специально. Перебивает девочку замечанием, слегка толкает в плечо:
– Перестань так себя вести. Учителя особые люди. Знаешь, сколько времени они готовятся к вашим урокам!?

Заметно, что ей нравится учить Машу, делать ей замечания, той в свою очередь по нраву быть под присмотром мудрой и старшей подруги. Но знает Эрика, что настороженная детская наблюдательность часто преувеличивает собственные мучения подростка. Стыдясь своего малодушия, Маша соглашается. Наблюдает за Эрикой восторженно, когда она заваривает сушёную траву и шуршит в кружке бело-жёлтыми лепестками, ромашки, вроде бы. С ласковой шутливостью покровительница объясняет симптомы при этом самом… Нежно пахнет мятой и чем-то…
– Лавандой, – поясняет Эрика.

Настой готов, его с удовольствием можно пить вместо чая.

Они бродят по комнатам взад и вперёд. Эрика показывает девочке упражнения, полезные при снятии болей, так здорово проделывать их вместе, они – будто на уроке физкультуры. Вот и рецепт настоя из трав… корень валерьяны, лист мяты, цветки ромашки, заварить минут на тридцать, потом выпить.
– Я думала, что настаёт Конец света, Эри… – начинает Маша со всей серьёзностью, но спохватывается, чувствуя, как её маленькие мягкие руки тонут в грубоватых мозолистых руках старшей подруги. Некоторое время девочка молчит, перекатывая на языке мятную «барбариску», ей нравится ощущать тепло и твердоватую бледно-алую ладонь Эрики. Робко вынимая свои руки из её, она задумывается, отрешённая. Темнеет строительный отвал, пунцовые и чёрные выпирают из него предметы. Трое мальчишек в плавках и рубашках спускаются с этой гор и заглядывают в окно. Замечая уставившуюся в них недовольную Машу, пугаются и пропадают из виду.
– Да перестань, Машунь, – отмахивается Эрика, допивая чай. – Конец света прогнозируют, чтобы очисть витрины от консервы и товара, который не берут. Я тебе сама наговорю белиберду, какую хочешь, лишь бы по ушам натрескать. «Парад планет» это астрономический феномен и вовсе не обязательно Земле разваливаться на части, к тому же у нас – равнина, скорее к нам попрут китайцы да американцы… Давай лучше веселиться, знаешь, я что делаю иногда. Сейчас тебе скажу… беру и танцую перед зеркалом, хохочу, – Эрика убирает волосы назад, завязывая их резинкой. Меняется её, секунду назад обрамлённое вьющимися волосами лицо. Немного выдаётся теперь её подбородок. Нет, она по-прежнему мила и симпатична, у неё доброе крупное лицо со сложенным сердечком ртом и ещё она часто моргает, когда всматривается.
– Наверное, – соглашается девочка, веселея. – Не волноваться.
Эрика поёт, качая головой, как будто Маши рядом нет. Она дирижирует сосредоточенно и так смешно. Её неожиданное безудержное веселье передаётся девочке, она готова быстро, глотая слова и отрывисто жестикулируя, выложить ей тайные свои мысли. Некоторое время назад она была нервна и раздражена, а теперь избавилась и от головной боли.
– Эри, а ты с парнями как? – спрашивает Маша, ощущая самую что ни есть «урочность» вопроса. – Они не увидят эти дни?..
– Не-ет… У-ру-ру-ру!.. – Эрика встаёт и взмахивает руками, танцует, медленно кружась. В полутьме её фигура в белой футболке превращается, словно в живую кляксу, скользящую из комнаты в комнату.

Столько хочется ей сказать, столько от неё узнать, а она – кружится, представляя себя балериной, наверное. Она ведь творческая личность, но обычных для мастерской вещей совершенно не видно… ни рисунков, ни портретов, нет мольберта с палитрой, ничего, что выдало бы жилище художника.. Маша именно так представляет мастерскую, где на подоконниках стоят редкие цветы, а в старинных шкафах, за тяжёлыми застекленными дверцами, бликующими от солнца, хранятся в тесном соседстве Матисс, Сезан и Шагал, стоят фотографии друзей или хотя бы учеников. И здесь бы обязательно должны быть баночки туши, перья, не до конца выдавленные тюбики масляных красок, букет кистей в посуде, керамической или деревянной. А-а, за дверью закрытой, догадывается Маша, представляя с удовольствием, но когда они попадут туда? В голове девочки роятся вопросы, и ответы на них нужны немедленно.
- При-ине-еси у-уче-ебни-ики-и, - напевает Эрика, растягивая гласные, кривляясь по-певически глупо и весело. – Бу-уде-ет толк. Но-о по-от-ом де-елай всё-ё са-ама!

И Маша принимается так же медленно танцевать возле Эрики, отвечать та-аки-им же способом. Устают они изображать балерин и певиц, «бахаются» обе на старенький диван, хохочет. Эрика балуется с Машиной пушистой чёлкой, прищипывает девочку за нос, щекочет и шею.
- Ха-ха, отстань, отвали… а-а, тётька! – бросает Маша на радостях.
- Погоди-погоди… - грозит она ей указательным пальцем. – Как возьмусь за твоё воспитание, как полетят клочки по закоулочкам. Хочешь?.. – блестят ей глаза, она улыбается широко и загадочно. – Нарисую тебя в облике дельфина?
- О-о!.. – только вырывается из груди девочки прерывистый стон восторга. Она ведь мечтает стать дельфином, этим удивительным существом, истинно верным, понимающим душу человека. – Хочу-хочу! – повторяет Маша заворожёно, уже борясь с Эрикой на диване, как щенок, невольно придавливая её руки к себе, к своему сердцу. – Нарисуешь меня, ага! Прошу.
- Не нарисую, - отталкивает её Эрика, смеясь, зажимаясь – Маша щекочет её живот, забираясь под футболку. – Напишу… художники пишут, пойми, дурашка!
- Мне всё равно!

Диван скрипит жутко, вынося игр с трудом, качается, готовый вот-вот развалиться.
- Ах так!? - кидает Эрика с наигранным недовольством, приподнимаясь на локте. Она хватает пищащую от радости Машу за плечи, заваливает на подушки и начинает целовать щёки, нос и лоб. Так славно походит на рассердившуюся мамку-собачонку. От неё пахнет потом, не терпко, терпимо. Теплеет её лицо, становясь горячим, Маша ощущает его жар своей щекой. В полутьме оно кажется багровыми, цвета вишнёвого Дюшеса.
- Ой… - морщится Маша, пряча лицо в подушку. – Устала!.. Поздно.

Как предмет, легко перевернув девочку на спину, Эрика теперь запевает чуть слышно, растягивая слова как жевательную резинку. Резким движением своих смелых и грубоватых рук они задирает её рубашку до груди и щекочет губами и языком Машин живот.
- Ха-ха-ха, перестань… ух… - мешают говорить быстрые дыхательные спазмы, приятные, как глоток прохладной колы в жаркий день. - мне пора… ох… домой, поздно щас. Завтра принесу учебник, рабочую… ха-ха тетрадь и скажу что…
- Ну-у, давай, - поднимаясь с трудом и неохотой отвечает Эрика глухо, голосом слабым напоминающим звук какого-то хрупкого инструмента. – Беги, беги. До завтра, до вечера, милая.

Маша возвращается возбуждённая, по темноте. Она сжимает в руках кулёк с подаренной травой и думает об Эрике, совсем не о завтрашнем диктанте по русскому языку. Её кожа и тело хранят нежные ласки игры, которую Эри затевала на диване. Дорогу видно хорошо и окружающие предметы тоже – стоит ночь светлая, с множеством ярких звёзд и луной большой и тоже ослепительно-яркой. Папа – дома, виден в окно свет. Заходя неслышно, Маша чувствует: он только пожарил котлеты, покупные, с картошкой, скорее всего. Девочка кушать не хочет – посидеть бы «Вконтакте», написать подружкам и потом порисовать, нет, «написать», как поправляет Эрика. Но папа играет на компьютере «онлайн», сидит тихонько и сосредоточенно глядит в монитор на прыгающих цыплят и спящую пятнистую корову. Похоже, настроение у него здоровское, потому что в обычном или плохом состоянии духа, он к компьютеру не подходит.
- Привет! – говорит он, не оглядываясь, видя дочку в отражение монитора. – Не слышал тебя.
- Думала, спишь, - пожимает плечами Маша.
- Нет, - качает он головой. – До чего тут интересные игры эти… «онлайновые»!

Мягкая и такая славная усталость блуждает по телу Марии. Принимая тёплую ванну, она расслабляется совсем – ложится в кровать и засыпает, забывая написать подружкам. Сквозь сон чувствует и даже видит, во сне, как папа тихонько выключает компьютер и целует её в лоб. Но Маша не дома. Что ей делать дома во сне? Она в мастерской художника, который вот-вот приступит к её обучению. Станет обучать, как правильно нарисовать дельфина с натуры, плавающего в бассейне. Бассейн – в мастерской, иначе и быть не может, где тогда будут плескаться дельфины: Эрика и Маша?! Вся мастерская, дом Эрики, её огромная теперь открытая комната, с неглубоким и светлым дном, наполнены перекликающимися бликами от цветных бутылок и ваз с цветами, даже деревянные спинки стульев и небесно-синие лавочки окружены мягкой аурой отражённого света. На стульях этих и лавочках только что внимали её речам ученики, маленькие «малоумеющие» дельфины-люди. На стенах в комнате - картины. На них – красивые женщины-дельфины, русалки с чешуёй золотой и светящийся. Они обнимаются, лаская себя, взгляд оторвать от них невозможно и не думать о них не получается. Они радуются, обмениваясь теплом, плещутся в кристально-чистой воде моря и звёзд в нём. Они бессмертны, но те, кого Эрика написала… Увидеть эти живые образы трудно обыкновенному человеку, потому что они видимы лишь в отражение высокого зеркало в темной деревянной раме. Ага, сама Эрика становится этим зеркалом. Её присутствие везде. Ничего не значащие предметы возле её дома и те перекликаются мягкими бликам. И там, рядом… это место существует для избранных, а Маша – такая, сидят детские куклы для самых маленьких, но способных учеников, весёлые и прекрасные в ярких клетчатых штанах и юбках. Этими куклами любит играть Эрика, счастливыми детьми, ставшими всегда новыми и не забытыми игрушками. Они не расстаются с ней, любят её. Она их гладит, нежно прижимает к себе, они чуть не тают от её тепла, вдыхают с упоением запах лаванды. Эрика учит их, как сидеть на окне, как вести себя и что говорить, подсказывает. Они танцуют с ней медленно, смешно поют, прыгают на диване и хохочут. Всех она целует и щекочет. И вот среди них – мягкая игрушка дельфин-Маша. У неё нет одежды – маленькие звёзды, покрывающие её обнажённое тело, – единственная и чистая оболочка. Одежда дельфину не нужна, она ведь купается, зачем одежду мочить.

У окна на тумбочке, где-то между кактусами и фикусами, скоро «запоёт» будильник на телефоне… Маша смутно чувствует его желание испортить сладкое… позвать, куда идти не хочется.

Эрика выбирает её, свою любимую и звёздную игрушку, надолго. Перед этим наряжает в белое платье, похожее на халат медсестры. Она запирается с ней в комнату, замок на ней висит снаружи, не открытый, оттуда не выйти – только проснуться. Там темно и свет почти не проникает туда, если честно, Эрике и Маше не нужен свет, чтобы баловаться. Там нет ни дивана, ни стульев, ничего – только зыбкие и невидимые волны. Они, как руки Эрики, губы и язык, когда касаются, хочется смеяться и вздыхать. Вот она, наплывает почти в упор, незримая, проникая в девочку, владеет ей, то взлетает с ней, то опускается, на волнах. И так здорово это, так приятно, что Маша не может пошевелиться, будто парализованная удовольствием.

Утро выдаётся пасмурное. Непонятно: пойдёт дождь или нет. Зябко вздрагивает листва, омываемая влажным и прохладным воздухом. С трудом стряхнув мучительную сонливость, Маша боязливо касается пола. Плечи передёргивает – блин, полежать бы по-больше. Кто придумал рано вставать – сделали бы начало занятий в одиннадцать, все бы высыпались. Скулы сжимаются, сдерживая зевок, а глаза медленно ходят по комнате, на чём бы задержаться, чтобы сердце успокоилось, и подумать о хорошем. Недовольно скачет по коврикам до ванны.

Присылает смс-ку Настя, зовёт погулять в парке, после школы. Маша посмотрит, она ведь почти взрослая, решает теперь сама.

В школе девочек оставляют на репетицию после уроков. Маша, Алина и Лера будут помогать в группе поддержки на КВН. О-о, класс, – и Лёша, и Тоша будут выступать. Они вышагивают в актовый зал дружной компанией. Видя любимую Марию, Лёша кивает, улыбаясь ласково. Он долго не отводит пристального взгляда от своей девушки на сцене. На голове у него бандана зелёно-серого цвета, он смотрит снизу-вверх и так здорово тоже глядеть на него.

Синяк у Тоши сходит, его почти не видно, парень веселеет снова, Алине приятно видеть его, энергичного, счастливым на сцене. Сейчас отрепетируют ребята и «завалят» на хату к Серёге «Чипе» – его «родичи» угнали к родне. Алина что-то неустанно шепчет Тоше, парень держится с покровительствующим видом, немного надменно. Он как будто не хочет сейчас общаться с девушкой, но ему приходится, всё-таки рядом друзья.

Музыка «топит» колонки, они почти «задыхаются», похрипывая, – старенькая аппаратура. Лёша носится по сцене взад и вперёд, размахивая руками, подпрыгивает высоко, кривляется, ага, будто клоун. Но такой милый и стремительный; что бы ни делал, всё равно здорово наблюдать, аж мурашки по коже. Вот он поёт про шута и короля знакомую песню – почти говорит, сияя в лице. Кто-то за спиной Маши тихо утверждает, что нет у него голоса, и произносит неправильно, не окончил музыкальную школу… Маша не обращает внимания, их нет там за спиной. Он выступает зрелищно и сильно, выкладываясь. Пусть попробуют так же. Они скачут на сцене теперь вместе – король-Тоша и Шут-Лёша, гарцуют по сценарию, как сумасшедшие, смешно не только Маше, но там за спиной не удерживаются от смеха тоже. Кружат вокруг ошалевшей сбежавшейся к ним придворной толпы. Этот образ Маше запоминается, она напишет его на листе и подарит Лёше. Эти восхитительные фантазии уже щекочут воображение девочки, не терпится ей взять карандаш.
– Пить будешь? – как бы невзначай уточняет Алина, она моргает быстро-быстро, ждёт положительного ответа немедленно, отказать – обидится. Она так верно и радостно взирает влажноватыми глазами, как никогда не глядит Настя. Отказ причинит ей боль.
– Маленько, – конфузливо отвечает Маша. Признаться, её раздражает запах как будто забродившей жёлтой жидкости с газом (пива). Перегар девочка переносит едва ли. Оттого-то выпившей папа никогда не подходит к ней близко.
– У «Чипы» – коктейль, вкусный, – невинно поясняет Лера, картинно закатывая подведённые глаза. – «Чипа» – «ботаник», а может выпить три литра коктейля, прикинь. Они даже соревнования устраивают!..
– Кто там с ними? – бросает Маша недовольно.
– Не бойся ты, – с деланной развязностью и насмешливостью уверяет Алина. – Лёша не пьёт, твой любимый!..

Набирая чипсов, рыбной и сырной закуски, Тоша «затаривается» и пивом. Набрать алкоголя помогает немолодой сосед-матерщинник, выскочивший из подъезда, словно на иголках. Для девочек – коктейли и газировка, для мальчиков – «пивасик», не для всех. «Чипа»-«ботаник» не красивый ужасно, пузатый, прыщавый, с бледной кожей, из школы «тупых подростков и наркоманов» номер 3. Это, совсем не смущаясь, Тоша декламирует с удовольствием дурашливо. Домой к другу он «заваливает», прикуривая сигарету нахально, дымя вокруг, ведёт себя распущенно, грубо. Бросает колкие замечания, шутит над всем, на что падает прищуренный взгляд.
– Серьго, ананировал что ли у компа? Засранец! Порнуху зырит пока родня свалила нах!
Со смеху закатывается Алина, прыскает Лера, дёргаясь в стороны, похрустывая чипсами и шурша упаковкой.
– Срач нафиг, тебя ваще недосуг оставлять одного, драчуна хренового!
– Не-е, я чо!? – мычит Серёга. Не при девчонках об этом слушать ему, это точно. Он конфузливо клонится то в одну, то в другую сторону, корчится, как ущербный, смеётся вымучено, жалко. Прыщи у него на лбу и щеках, кажется, воспаляются от возмущения, становясь багрово-малиновыми.

Тоша в приподнятом духе весёлости, валится на диван с наскока. Хватает Алину и прижимает к себе, она млеет, что кот на солнце. Целует её быстро в губы, закрывая глаза. Лера пристраивается рядом, сидит довольная, жуёт сушёного кальмара. Лёша обнимает Машу, ей хорошо в объятиях, она расслабляется, хочется, чтобы поцеловали тоже. Только Серёга уставляется в компьютер отрешённо, время от времени ставит неплохую музыку. Крутит Виктора Цоя и знакомую попсу.

Хозяин дома тянет пиво и веселеет. Ни чипсы, ни кириешки, ни кальмары не ест – глазеет на целующихся Тошу и Алину, улыбается вожделенно, украдкой.
– Иди, Лерка, развлеки Серьго, скучает!.. – игриво советует Тоша между затяжными поцелуями.
– Фу-у-фу, – морщится Алина. – Не люблю сигареты, – она ласково шлёпает-касается щёк Тоши, а парень уворачивается.

Три пацана и три девчонки. Поровну. Но Лере не нравится Серёга, наверное, раздражает его молчаливость, живот и крупные прыщи. Леру радует Машин Лёша – он хоть и хвастается иногда, но здорово слушать и наблюдать за ним. Он умный. Водит длинными руками по воздуху, начинает разговор о предстоящей лабораторной по физике. О допуске к ней. Лёша прикладывается к баночке колы и потом обязательно слизывает оставшиеся капли на жести. Тему парень меняет ловко, он будто не готов держать слушателя без пищи.
– Книги у тебя богатые, Серый! – хвалит Лёша, поднимаясь со стула, откладывая банку на подоконник. – Маш, посмотри, – обнимает он девочку одной рукой, второй показывает книги: собрание сочинений Льва Толстого.

Лёша заметно возмущается, мол, почему Толстой рядом с Джоном Стейнбеком. Пусть Серёга сложит книги в несколько определённых рядов: русских классиков – с русскими, зарубежных – отдельно:
– Мамка там рулит, блин, – отмахивается Серёга, тупясь. Он приклеен к креслу возле компьютера. Даже вроде боится встать и подойти к Лере, комнат у него – три.
– Твоё дело, – пожимает плечами Лёша, увлекая Машу в соседнюю комнату.

Маша идёт за ним и вдруг спохватывается – Лера тоже не остаётся с Алиной. При третьем человеке ей почему-то не комфортно обниматься и целоваться с Лёшей. Лера болтает без умолку разную ерунду про прежних подружек, разгорячённая коктейлем, румяная, радостная.
– Настю видела, она вообще обнаглела, не здоровается даже, – в состояние подпития Лера превращается в дурочку, болтушку «Валерку». – Сосётся с мужиком каким-то, рыжим, чуть не в трусы к нему лезет. Он её лапает, как вещь, как шлюху. За титьки! Она хохочет и подставляется дальше, готова расстелиться перед ним! – Лера подскакивает к Лёше, дёргает его за руку, сама чуть не танцует перед ним. – У него, наверное, машина есть, у рыжего. Катает Настьку по городу, по клубам. Они кальян курят наверняка. А Настька в другую школу и перешла, чтобы там цеплять парней постарше. Там школа для «тупых подростков», они только ЭТО и знают! Мне говорили, чтобы не ходила там гулять. Два отморозка оттуда курят уже при учителях, в туалетах, им ничего не делают, они – второгодники. Часть ребят живут в интернате.
Невольно ли Лера «отбивает» себе внимание. Ей бы сейчас вместо Маши побыть с Лёшей. Подругу жаль, пусть бы обняла Лёшу с боку хотя бы. Нет, Лёша – Машин парень. Пусть Лера будет рядом, пусть болтает невпопад, но не мешает. Маша никнет к парню, занимая его внимание целиком.
– Устала, ласковая? – спрашивает Лёша вкрадчиво.
– Ага, – соглашается Маша слабо. – Скучно. Но с тобой – хорошо.
– Ладно, ребят, я – к ним, – скучающе и разочаровано кидает Лера.

Неудобно стоять, обнявшись. И говорить надоедает. Тянет подвигаться, присоединившись к друзьям. Но и к ним идти не хочется – не приятно смотреть на лобызающихся Алину и Тошу. И Серёга скучает – никто не с ним не разговаривает, могут лишь посмеяться, кинув издёвку. Жалко парня. Лёша мельком осматривает заправленную кровать, переводит неуверенный взгляд на Машу. Полежать бы просто, в тишине, поговорить о рисунках, плохо, что не интересуется он изобразительным художеством.
– Айда, – кивает он. – к ребятам.

Не успевают Лёша и Маша вернуться в комнату, им под нос суют коктейли, вкусно пахнущие, прохладные, с испариной на жести.
– Не пройдёте!.. – провозглашает Тоша громко и глупо. – Несколько глотков – бац!
Ладно, несколько можно – для разнообразия не повредит. Что там – даже одну баночку?! Маша слышала от одноклассников, что от одной баночки ничего не будет – повеселеешь только. И Лёша берёт банку, неохотно конечно, но не отказывается. Хмурясь, он пьёт и постепенно его лицо разглаживается. Распробовал, значит.

Маша делает как он, как ожидают друзья. Ничего так, можно попробовать, вкус, пожалуй, необычный, не как газировка, – насыщенней гораздо.
– Маленькими глотками не страшно, – предупреждает Тоша, медленно переводя взгляд по комнате. – Алина говорила, что выпивает несколько банок – и фигня!
– Да ну нафиг, – хохочет Алина истерично, отстраняясь от его рук, с плечика дивана опрокидывая солонку на пол. – Ой, бля… Серёжа, прости. Мы уберём всё!
– Вот проститутка!.. – бросает Серёга и мигом закрывает свой рот обеими руками. Не понятно, кого он обзывает: то ли Алину, то ли… ого, ролик на компьютере – порнушный.

О необычных снах и пугающих, но сладких в них чувствах, Маша вспоминает здесь, вдыхая дынный запах коктейля и терпкий – табака. Лёша нарушает своё правило «не пить», и Маша тоже. Нельзя ведь постоянно обниматься в другой комнате, нельзя вести себя обособленно, друзья, в конце концов, могут обидеться. Алина, Лера, Тоша и Серёга «угашиваются» так, что болтают без разбора. Хохочут друг над другом, оскорбляя. Вмиг меняется хозяин квартиры, включая на компьютере сначала короткие приколы «ниже пояса», потом и порнушные большие ролики. Он показывает свою переписку с девчонкой из другого города, эта «девчонка» старше его лет этак на десять. Переписка у них с прошлого года, уже набирается в ней свыше тысячи сообщений.
– Лерка… эта… видел тоже – сосётся со всеми подряд, как шлюшка малолетняя! – Серёгин рот не закрывается теперь – он безостановочно привлекает к себе внимание разной гадостью, пытаясь перекричать Тошу. – И Алина тоже – «шалавка»! Как ты её обнимаешь, Тох, она тебе сто раз изменила.
– То-ша! – просит Алина. – Чо он обзывается, скажи ему.

Тоша не горит желанием защищать кого-то, он еле говорит правильно, кричит в основном отрывистые фразы и клонится к плечику дивана, моргает медленно, заторможенный робот.
Алина и Лера на редкость ловко умеют разыгрывать благородство, даже когда заведомо не правы. Защищаются с напускной вежливостью, подчёркивающей невоспитанность оппонента. В нетрезвом состоянии они готовы извращать сказанное так, чтобы оппоненту было невмоготу продолжить спор.
– А ты – один тут, драчун! – бросает Алина, не выдерживая гладкости замечаний Серёги. – Прыщами покрылся.

Серёга отвечает междометиями, ему надоедает держать оборону и нападать. Его затуманенный разум лениво перебирается по предметами и «выныривает» лишь тогда, когда совсем достану. Какой-то сумасшедший демон нашёптывает ему в ухо, мол, защищайся, и продолжай нести, что попало. А Тоша удовлетворённо усмехается, пьяный, ему в прикол слушать, и объединившихся девочек, и вот-вот психующего Серёгу. Тоша уже не защищает Алину – сам добавляет, что «гулять» нечего и даваться абы кому – тоже. Его мутный взгляд блуждает поверх девчонок и Лёши, он почти спит.
– Ха-ах, – прыскает Маша, роняя со рта капли коктейля на ковёр. Она показывает пальцем на пьяную Алину, которая выглядит дурой, раскрасневшаяся, не знающая как ещё пооригинальней и больней «уколоть» Серёгу.
– Чо, нафиг, идиотка! – гримасничает Алина, надуваясь, как девочка, которую бранят. – Накидалась, Машка? Это страшный уродец!..
– Пошли его на!.. – шипит Лера, по-крысьи острым и злым делается её лицо. – Вон, один Лёша не встревает.

В воздухе комнаты витает мускусный дух. Шибает в нос терпкий запах табака, как будто пепельницу прямо к носу подставляют. Маши плохо, она сглатывает. Дыхание выходит тяжёло в пику заторможенному сознанию. Тусклый, жёлтый свет дня постепенно гаснет за окном, становясь красноватым, как лицо Алины. Ещё секунду назад Тоша, по-дурацки раскрывая рот, дремал полубоком, а теперь жалко исторгает в туалете что выпил и съел. Молчит Лера – её тоже мутит, она смотреть толком не может ни на кого. Встаёт, сдавленно бросает пару незначащих фраз и быстро шагает. Отчаянно спрашивает Тошу, когда он выйдет из туалета. Закрываясь, он только слышно вздыхает и глухо ругается. Лера справляется в ванную. Появляется, наконец, бледная, с лицом осунувшимся, по-прежнему усталая, но освобождённая. Дышит ровно, больше не трогает банку. Серёга отворачивается от всех, выключая музыку. Опираясь на локти, он клюёт носом в клавиатуру. Лёши – нет в комнате.
– Дрыхнет, – хмуро комментирует Алина. – Там… можешь присоединиться, пока тёпленький!.. Ха-ха, поприставать.

Маша грустит. Нагрянула давнишняя и горькая тоска. Не то её воротит от вонючего коктейля, не то от вида друзей.
– Я напилась что ли? – пролепетала она, устыдившись.
– Набухалась, нафиг, – посмеивается над ней Алина, а саму мутить начинает – она испуганно посматривает на открытый туалет. – Иди проблюйся, как Валерка.
– Я уже сходила, ванну ополоснула, как смогла, чтобы родичи не узнали.

Из глубины существа и живота снова медленно поднимается спазм тошноты. Маша пытается бороться с ней, напрягаясь, сжимаясь. Но боль нарастает, неотвратимая, уверенная, в своей жестокой власти, вот-вот попросится наружу. Ага, Маши плохо, не минуют её спазмы… Идёт в туалет, почти бежит, прикрывая рот крепко двумя руками. Слезятся глаза.

Минута душевной пустоты проходит. Зато пустота кишечника настаёт, славная такая, оживляющая, как прохладная кола в жару. Муть в глазах и шлейфы от предметов – как из ведра смывает. Снова чудесная, как вкус нектарина, захватывает радость здорового самочувствия. Со вздохом облегчения Маша разговаривает с Лерой, вмести они сочувственно провожают глазами Алину… Сейчас девочки и Тоша питают органическое отвращение ко всякой алкогольной жидкости и хрустящей «жратве». Они спокойно покидают апартаменты «Чипы» – он будит Лёшу, чтобы, наконец, остаться одному и отдохнуть в тишине.
– Давайте, – чуть слышно отправляет он вслед сонному Лёшке, спешащему за друзьями.

Отойдя от дома «Чипы», Тоша торопливо прощается с девушками. Ни Алина, ни Лера не горят желанием продолжать веселиться – идут, каждая к себе. Лёша мрачен как туча, но Маше подмигивает и слегка улыбается, когда ловит её усталый взгляд.
– До завтра, – касается он её плеча тоже слегка. Посылает воздушный поцелуй. Торопится домой.

Маша измучилась. Ни к чему на самом деле приводит вечеринка у Серёги – только к слабости в теле. Скоро стемнеет, а уроки не сделаны, долгов – «полпуда», как болтает знакомый отца – дядя ёпа-Ваня. С каких пор Машу заботят долги-уроки? У неё получается учиться и на «четвёрки», довольно часто. Немного сил девочка прикладывает, чтобы прийти на урок готовой к предмету. Но вот последнее время сил и желания маловато, «убегает» Маша от этой школьной возни, «скрывается», рисуя, строя воздушные замки. Не знает она чего хочет наверняка – тепла бы скорей по-больше и острее чувств, осмысленнее. Ощутить бы жизнь вернее, испытать взрыв, «просветлеть», как многие художники и просто умные люди. О-о, Маша отдала бы драгоценное, если бы удалось ей пронзить, понять эту неясную собственную оболочку, увидеть без тумана ЭТО правильное и яркое настоящее. А что бы она отдала – драгоценное? Не знает она, конечно, вроде у неё ничего и нет. И мамы – нет, к сожалению.

Слабость заедает, как старенький моторчик. Домой – не хочется возвращаться, позже чуток. Настьке позвонить – надо бы, она «фотик» обещала принести, «замутить» картинки для «Вконтакта», чтобы чаще заходили на страничку и «лайкили». Фигню болтают про неё девки, какая разница, где она и с кем, завидуют, понятно. Позвонит ей Маша, позовёт гулять, скоро. Надо подружкам поговорить по душам. Надо спросить у Насти, как правильно целоваться и обниматься – а то Маша чувствует себя глупо, когда касается Лёши и когда они долго с ним остаются, прямо тормоз какой-то «бахает». Алина-то вряд ли научит целоваться хорошо, почему-то не верится. Она клеится к Тоше, хотя Маша сомневается, что они будут вместе долго. Разные у них мысли совсем. Тоше всё равно на Алину, не она – так другая будет с ним на машине ездить и нюхать табачину. Про Леру – неизвестно, с парнем её никогда не видела. Ага, остаётся ОНА – ЭРИКА! Кстати, тётя Эри уже дома скорее всего. Обратится к ней – кто как не Эрика поможет в отношениях с Лёшей и подскажет что к чему. Ага, ещё Эр обещала вроде помочь выполнить «домашки» разные, избавить от долгов. Да и слабой такой, с головой тяжеловатой, – точно дома делать нечего. Папа учует ещё – скандал закатит, расстроиться может. Не будет давать на карманные и вообще – правда, незачем ему знать.

Одолевает Машу неясное желание обо всём рассказать мудрому и рассудительному человеку. Излить подробности, может и поплакать, на душе плохенько, будто вместе картины в красивой раме рисунок сделали на грязном клочке бумаге. Проходит лихорадочное полузабытьё, владеющее девочкой; оно словно очищает её от защитной скорлупы, обнажает нервы и слабости. Она торопится к Эрике. Хоть бы Эри была дома. Если её не будет – Маша разрыдается прямо на улице. Внутри Маши царит какое-то сумасбродство, пылает уныние, и гнев – они и ведут её Эрике. Там, у доброй и необыкновенной тёти, она и надеется найти отдушину. Надеется увидеть взгляд полный неизъяснимой доброты и кротости. Смутное предчувствие близкой радости слепо ведёт девочку к дверям.
– Ну чо-о? – спрашивает она себя, гадая откроют ли.
– Да-а, – Эрика выходит стремительно, вылетает буквально. Мокрая, с полотенцем на шее. Только её взгляд встречается с Машиным – горит он пламенем, становится покровительственным. Она понимающе вглядывается в исказившееся лицо девочки, обнимает её за плечи, тихо зовёт внутрь.
– Ты… понимаешь?.. – лепечет Маша сдавленным голосом, пряча лицо. – Вот…
– Ничего-ничего, потом… – успокаивает она. – Чай согрелся, милая.

Подробности неизгладимо были запечатлены в сознание Маши. Изливая их, она приносит себе облегчение. Не только себе – Эрика слушает её внимательно, гладит по голове, по спине, ещё минуту назад она дышала запалёно, разделяя тревогу девочки, а теперь – спокойна и улыбчива. Наливает в кружку кипяток, поглядывает на Машу ласково, увещевает тихим голосом:
– Домашнюю твою сделала, с горем пополам правда, – качает головой Эрика. – Забываю уж многовато. Но есть и плюс – вспоминаю материал, пригодится в будущем… когда-нить!
– Когда покажешь свои работы? – Машу волнует лишь одно. – Я что угодно сделаю лишь бы научиться. Папа обещал записать меня в художественную студию. У тебя нету…
– Тс-с, – Эрика мягко кладёт указательный палец ей на губы, заставляя девочку помолчать. Она водит им по губам и щекам, нежно берёт пальцами лицо девочки, слегка стискивает ей скулы.

Сколько прекрасных и сильных ростков носит Маша в своём сердце, но вырасти они, превратившись в деревца крепкие по-настоящему, так и не могут – будто не хватает ни земли удобренной ни влаги. Этим и радует наивная Маша, притягивает к себе, живёт в ней, «греется» печально-доброе и наивно-радостное существо.
– Как твой парень? Обнимались, целовались? – быстро спрашивает Эрика тоном монотонным не допускающим фальши.
– Ну-у, – заминается Маша, хмурясь, избегая ловких пальцев тёти. – Настя может показать…
– Пошли со мной, – буквально бросается Эрика в соседнюю комнату. Маша повинуется, спеша за ней.

Вот они – на скрипучем и вечно разложенном драном кое-где диване. Глядят друг на друга с пристальным игривым выражением, обе стоят на коленках. Маша ждёт, признаться, она замирает, не может двинуться от застенчивости – трудновато представляет себя с Лёшей. Парень должен целовать первым, а если нет…
– Никаких нет и никак… – качает Эрика-львица головой – высыхая её пушистые волосы становятся точно львиной гривой. – Я – милый Алексей, смелый парень, твой любимый человек. Она разводит руки для объятий и ползёт по дивану, но ползёт как большая кошка, тигрица, виляя хвостом-задом. Хотя нет – она, быть может, дельфин, мчащийся на помощь любимому другу? Ага, пускай так, это здорово! Она обнимает Машу, целует в шею неторопливо, мусолит, щекочет мокрым кончиком языка. Предупреждает изменившимся теперь басовитым голосом:
– Хочу взаимности, целуй тоже, мне приятно!
– Ага, ага, бу-ду… – Маша пытается целовать тоже шею Эрики, обнимать её плечи, гладить. Не выходит – она съёживается от удовольствия, прыскает со смеха, морщится, всё больше падая на тётю. А та быстро облизывается, как кошка, и водит губами по лицу девочки. Добирается до её капризно сжатых губ, протискивает между ними свой язык, балуется во рту Маши, бормочет:
– Авё-ша, дов-жен аак девать!.. А ы-ы дов-жена ечь и вдать…
Маша ложиться на спину, поддаваясь весу Эрики. В упор глаза тёти огромные и моргают так быстро и смешно, что Маша жмурится и хохочет.
– Ты должна мне верить, Маш, я-то научу тебя!.. – обещает Эрика сдавленным голосом. Она дышит слышно и глубоко, напряжённая как никогда. В сгустившимся сумраке комнаты её глаза влажно поблёскивают, словно она собирается заплакать. Эрика прижимается к ней так сильно, что вот-вот раздавит. Ох и тяжёлая всё-таки у неё грудь.
– Жарко что-то, не возражаешь?.. – кидает она, снимая футболку.
Грудь тёти Эрики – надутая точно насосом, возбуждённая, с крепкими острыми сосками. Кажется, она может потискать-задавить девочку лишь одной грудью.
– Лёша, тебе целовал грудь? – спрашивает Эрика, нависая над Машей.
Девочка не отвечает – не может говорить, не позволяет дыхание или что-то тяжёлое поселившее внутри груди. Шурша, она быстро водит головой по покрывалу.
– Целуй пока мест мне, – советует Эрика уже расслаблено и спокойно, раскачиваясь на диване, пошлёпывая грудью по лицу Маши. – Знаешь, какой у меня был «ник» когда общалась с друзьями? «НОЧЬ»! Делай, как скажу, и Лёша будет доволен тобой!

Со страстной проникновенностью Эрика передаёт малейшие оттенки волнения, насколько позволяют её ловкие руки и пылающее лицо. Её глаза теперь туманит тревога, как облачко – невозмутимую гладь пруда. Они похожи на два засохших деревца, с упоением пьющих теперь небесную влагу – когда она пристально взирает Маши и снова согревает чай. Девочка отводит взгляд стыдливо, старается не глядеть на подругу. Но не слушать не может – Эрика оправдывается пламенно. Сначала она неразборчиво болтает обо всём подряд, то и дело – вертит головой, превращает руки в какие-то судорожные щупальца, хватающие друг друга каждую секунду. Потом голос её срывается – она не шепчет как прежде – прикрикивает для того, чтобы Маша, наверное, слышала лучше. Но девочка слышит отлично. Просто не хочет говорить, обдумывая, почти «пережёвывая» произошедшие. Дара речи Маша не лишается, это не возможно, и глупо об этом думать – но так, наверное, решила для себя Эрика, раз она готова на что угодно, только бы Маша заговорила снова и заулыбалась как всегда. Мысли попрыгунчиками скачут в голове у девочки, лизунами жирными липнут к стенкам черепа. Выпитая словно пустая бутылка колы, иссушенная как родник, Мария не может смотреть на Эрику не потому, что ей было противно, а наоборот – слишком здорово и необъяснимо-потрясающе. Вот она улыбается вымучено, улыбкой лёгкой такой невинной, искоса посматривает на тётю. Но снова молчит. Выражение её лица вопрошающе-загадочное, черты – неподвижны. Несколько мгновений назад она пробует доселе невиданную сладость, как будто не из этого мира, хранит её до сих пор на коже…
– Что ты, в самом деле, милая моя?.. – постанывает Эрика, бросаясь перед ней на колени, обнимает её. Теперь она не та сильная и всеподчиняющая Эрика. –

Прости, прости, не хотела, правда… Я не могу пустить к себе человека, не узнав, не попробовав его. А комната – открыта, погляди. Я научу тебя, правда-правда.

Терзается Эрика. Нехорошо, жалко её, она-то не виновата. Вообще непонятно, кто виноват и виноват ли кто-то!? Маша думает о взрыве чувств как помешенная, ни ей, ни Эрике – не хотелось останавливаться, так классно девочке не было никогда. Но подруга раскаивается в своём безрассудном порыве, наверное, и её саму злит ЭТОТ неустанный поиск… сердит донельзя работа в магазине, когда имеешь дело с пошлыми школьниками… вот она дала себе волю. Но не только себе!.. До этого момента Маша жила как будто в полусне под таинственное бормотание собственных грёз. С чувством и гадливости тоже она заново представляет моменты с Эрикой… Сладкие звуки и картины с мягко положенными размоченными тёплой водой красками, исходящие во снах и наяву, из воображения, из туманных уголков души – становятся понятными лишь сейчас – с Эрикой. Своими пальцами, бегавшими по телу Маши, точно кисточками по листу, она вызвала блаженный трепет, великолепное дрожание… царапавшие и приятно щекотавшее нервы.
– Как ты придумала себе клик – «Ночь»? – спрашивает Маша с интересом. Ей не по себе от страдающий подруги Эрики. После этих удивительных моментов прибежище в своём глупеньком ребяческом воображение Маша решает разрушить – будет у неё Эрика, которая верно и пылко любит…
– Ты – ничего?.. – после недолгой гнетущей паузы и хныканья всё-таки недоверчиво уточняет Эрика.

Маша пожимает плечами, строя конфузливые гримасы, отвечает просто:
– Классно! А Лёша, думаешь, это знает… ой, точнее умеет?
– Ну-у, – затягивает Эрика избавлено, поднимаясь с колен, быстро берёт чайник и чашки. – Скажешь ему, что хочешь, если потребуется, конечно.
– Ага, – соглашается Маша, веселея, светлая от задорной улыбки. – Трудно с ним – напряг какой-то. Он – хороший, добрый, умный. Напряг просто бывает.
– Ум-м, – соглашается тётя. – Знакомый вариант, действовать надо, но осторожно. А то напугаешь парня – сбежит. Ты хоть сама хочешь?
– Не знаю, – улыбается Маша, сконфузившись. – Бывает, хочу, а бывает… не знаю. Ты покажешь?
– Да, детка, покажу.

Домой Маша возвращается в отличном настроении, заполненная впечатлениями под завязку. Картины Эрики – это милый пёстрый сумбур, разбросанный по комнате. Скарба художника в ней хранилось немного – Эр, по её признанию, в последнее время писала немного. Но это не столь важно. Куда интересней Маша нашла картины. Для человека, умеющего смотреть на жизнь меняющимся взором, постоянный контраст, существующий в обществе, не мог не отложиться на образах мастера Эри. Но, несмотря на это, она не становится натуралистом. Линии и образы у Эр крепче – начала художника ощущается в ней мощней и привлекательней. В картинах что-то утончённое и малопонятное. Угловатые женщины и грузные мужчины со своими недостатками фигуры. Почему-то с идеально-красивые тела Эрике не писалось. Она чувствовала потребность создавать произведения, где могли бы излиться переполнявшая её сердце чувства, а так же и ненависть, где нашла бы выход воля к самоутверждению, равно как и к самоотречению. Её «рисунки» отражали метания души, словно большой лизун, растягивающийся, преображающийся. Эр на собственных рисунках совершенно не похожа на саму себя. То длинная, как соломинка, то мягко извивается как змейка. Почему она не изобразит себя в образе дельфина? Ведь с её картин любовь, ненависть, воля, самоотречение, сила духа льется, как свет яркого утра.

А комната за дверью тонула во мраке, жаль, что электричества туда не провели прежние жильцы. Эрика зажигала свечу всякий раз, когда заходила туда. То ли из-за отблесков огня, то ли из-за великолепной энергии от картин, но в комнате воцарился жёлтый туман; он прильнул к окнам, и мутный след упирался в непроницаемую стену. А со стены, завешанной полотнами вместо обоев, доносилось приглушённое тиканье старых деревянных часов, огромных что будка. Кукушка из них выглядывала постоянно по той причине, что давно испортился возвратный механизм.

На подоконнике в тайной комнате стояли горшки с вьюнками, карабкающимися вверх по верёвке, раскидывая по этой воздушной лесенке тоненькую сетку. Как электрические лампочки пунктиром прочерчивали полосу тумана, так шлейф блуждал за огоньком свечи. Здорово было наблюдать за ним и за Эрикой, которая вдруг становилась намного старше и загадочней. Отблески спокойного пламени, словно пройдя сквозь прозрачную пелену пространства комнаты, нежно ложились на её необычное лицо с проступавшими на нём крохотными прожилками, на тёмные, редкие, очень тонкие волосы и полуоткрытый улыбающийся рот. Золотистое пятно свечи плавало по комнате, когда она медленно ходила по ней и показывала свои картины. Вместе с ним и плавали белые руки Эрики, поддерживающие металлическую подставку-тарелку.

Комната Эрики, мастерская, витающая, будто в параллельном измерении, точно открывшаяся пещера с драгоценностями, стала для Маши убежищем души. Золотистый свет, бесконечно радующийся в ней – колебание трепетных чувств, которые Эрика пробуждает и образами своих картин. В мягкой зыбкости этого небольшого помещения живёт душа художника. Как горсть рассыпавшихся бусинок-порывов, душ-идей из мира грёз и множества существующих жизней, Эрика могла осветить большой мир этой маленькой комнаты без лампочек.

Маша и не слышит, как вибрирует в кармане телефон. Может, волнуется папа?
– При-иве-ет, – протягивает тихий голос Насти. – Фотик у меня! У тебя дома кто завтра будет?
– Вроде никого…. А-а, привет!

Воображение оставляет Машу кстати – она едва не спотыкается на кочке. Настя озадачена и, наверное, времени не так много, хлещет из трубки её нарастающий в силе голос.

Завтра у Маши, ага, никого, отец уходит в ночь, кажется. Что сейчас об этом думать?
– Давай завтра смс-ку кину? – устало отвечает Маша. Она утомляется, блуждает по телу разоруживающая слабость, шепчет прилечь поскорее, чувство такое будто выпили наполовину и отправили в полёт без возможности скорой посадки.
– О-о-кей, Маш! Жду!

Заряда у девочки на рисунки не хватает. Обычно упивается до часа ночи, а потом встаёт в школу мучительно …
Маша споласкивается обильно, но ей кажется и во сне, что кожа хранит прикосновения и ароматные поцелуи…

Говорят на всех уроках серьёзное. Близится доселе невиданная проверка знаний – департамент образования прислал сложнейшие тесты, контрольные вопросы на нескольких листах, подготовиться к выполнению следует жуть как сильно… Долгов у Маши теперь немного – Эрика на днях «достряпает» их целиком. Классно, что никто не догадывается о союзе… Вот встаёт примерная ученица из-за парты, несёт сделанные задания и здорово оформленные проекты учителям на проверку.
– Та-ак, почерк плохой только, – замечает один «препод» недовольно. – Вовремя надо делать, чтобы позже до умопомрачения не сидеть. Исправляю точки на оценки!..

Маша пожимает плечами, ловя испытующие взгляды многих одноклассниц. Алина смотрит на неё с интересом, не отрываясь, с тем добродушно-угрюмым выражением на лице, с которым подмечают неожиданно новые и удивляющие достоинства знакомого человека.
– Э-э, Машка, – зовёт Лера шёпотом с другого ряда. – С отцом делала?
Девочка кивает, улыбаясь украдкой. Так и хочется поделиться секретом, в груди горит, блин, офигенно, но нельзя, ха-ха!

Минут через десять Настя заскакивает в гости. Она – с фотоаппаратом-камерой, серебристой, фирменной, такая радостная и разнузданно-быстрая толкает Машу на кровать и сразу «фоткает», хохоча. Получается клёвая фотка, на которой Маша получилась почти в полёте. Так и хочется вырвать из камеры и посадить на цепь, как собачонку!.. Ой, Маша пугается своих мыслей. Кстати, подруга объявляет о том, что уже стала девушкой, у неё началось… Восклицая «Ура» Настя расцеловывает подругу в щёки. Но некогда рассуждать и воображать – тихо отстраняя Машу, Настя фоткает снова. Она: то садится на пол, затем привстаёт, то подаётся вперёд или вытягивается в струну – но сосредоточено глядит на маленький экран камеры. Эх, Маше иметь такую же игрушку.

Фотки на flash-карте классные «ваще», Маша с удовольствием позирует, словно модель. И как нельзя здорово приходится золотистый свет от лампочки – девочка в нём словно плавает. Но ей не терпится сделать фотографии с красивой Настей вместе.
– Ха-ха, давай! – бурно одобряет подруга, настраивая камеру на «автоматические выстрелы со вспышкой».

Подруги запрыгивают на диван, обнимаются, весёлые, – «щёлк-щёлк» со вспышкой. Держатся за руки, закрыв глаза, – «щёлк-щёлк»… Маша целует Настю в губы долго и страстно, – тоже «щёлк-щёлк».
– Стой… – Настя недоверчиво берёт фотоаппарат и просматривает последние фото. Удаляет.
– Нафиг, классные фотки!.. – забирает у неё Маша аппарат. – Давай чо-нить получше, пооткровенней.
– Раздеться если только, – пожимает плечами Настя, вглядываясь в лицо подруги испытующе, а та счастлива, нельзя её разочаровывать хоть тресни.
– Давай, давай, – просит Маша ошалело. – выкладывать их не будем.

Раздевается Маша торопливо, скидывая одежду на пол, Настя в скорости уступает на порядок. Но вот – они вместе голые. Тело лучшей подруги Настюхи заметно отличается округлостями и волоса на лобке у неё гуще. Она так и тенят к себе, к ней словно магнитом прилипает Маша, и трётся об неё грудью и животом, настраиваясь на «шот» со вспышкой. Ей нравится, возбуждает, задорно. Она даже влажнеет. Сначала Настя напрягается и похихикивает, даря объективу камеры откровенный взгляд, потом украдкой отстраняется. Но Маша требует большего – она входит в раж, трудно-трудно её осадить. Наваливаясь на подругу, она шепчет на ухо серьёзно:
– Давай так?..
– Сдурела! – швыряет Настя, отталкивая её.
– Подожди ты, пожалуйста… – просит Маша, превращая глаза в жалобные щелочки. Она склоняет голову и целует подругу в живот, потом ниже, долго целует. –

Настю хватает спазм, она вздыхает глубоко и слышно.
– Бли-ин! – выскакивает Настя, сваливаясь на пол. – Что с тобой? Ты уже языком!..
– Уга, – кивает Маша довольная.
– Одеваемся, – настаивает Настя. – Кинем в комп.

Уткнувшись в подушку носом, Маша зажимает уши кулаками, чтобы ничего не слышать. Обижается, нафиг. Настя наклоняется над ней, одетая. Маша вдруг поворачивается и валит на себя подругу, целует в губы, обнимая.
– Мы – слишком откровенные шалуньи, – качает головой Настя, «передвигая» файлы фотографии на рабочий стол. – Как с Лёшей дела?

Маша пожимает плечами, отвечает недовольно:
– Так себе, напряг. Ты обещала научить. «Валерка» и Алина видели тебя с рыжим парнем. Он тебя тискал и чмокал. Знаешь, как «Валерик» назвала тебя?..
– Догадываюсь, – отмахивается подруга. – Я про неё не говорю, поверь. С кем она шатается и что делает – лучше вслух не упоминать. Вообще: у женщин свои секреты. Зачем тебе или мне знать, как и что там происходит с парнем? У каждого СВОЁ, нефига обсуждать и завидовать.

И вправду, за это Маша и уважает подругу. Нефига обсуждать и завидовать, тем более обзываться.
– Говорили, небось, что если ухожу в другую школу, значит «кинула всех», вздыхает Настя негодующе.
– Ага, – не сразу отвечает Маша.
– Куда деваться?! – смеётся она, всплёскивая руками. – Если дурочки болтают, значит, надо слушать…

Фотки ныряют «Вконтакт», становясь плиткой из картинок, там они готовы «залайкиться» и «комментиться» – класс! Одноклассники увидят, болтать им не переболтать, обсуждая. Настя – настоящая, особенная, не то что другие. Эрике Маша обязательно расскажет про подругу и фото покажет – Эр, кажется, фотографий вообще никаких нет, кроме картин… Вдруг она не любит фотки вообще?
– Знаешь что? – говорит Настя мудро. – Слушай, но делай как сердце прикажет. Так мне мама говорит.
– Ага, – кивает Маша, грустнея.

Долги учебные Маша сдаёт лихо. Жирные точки исчезают из клеточек в школьном журнале, заполняясь хорошими оценками. Никто и не подозревает о помощнике умном, как учёный и хитром как змея. Тогулёва берётся за ум, это видно не вооружённым взглядом. Но она меняется и сама. Трудно понять где, но, кажется, в осанке и в лице. Сидит не сутулясь, рисует открыто, будто она правда заручается поддержкой неведомого авторитета. Алина и Лера не отходят от неё, зовут туда и сюда. В парк, в рощу, на рок-концерт друзей Лёши и Тоши – такое впечатление, что подружкам только бы дома не находиться. Но Маше интересно другое, она не рассказывает об этом.
– Телефон есть – позвоню, – отмахивается она на предложения подруг, морщась. – Лёша может сам позвать куда угодно.

Подруги винят в изменениях Маши только Настю. По их мнению, Настька, хитрая тихоня с тараканами в голове, которая уже в другой школе цепляет парней, умеет убеждать, она ведь странная, сроду не общалась с такими как Лера, Алина и с другими, стильными девчонками. Маша только улыбается в ответ на упрёки.
– Ты меня слушаешь, Маш? – бросает Лера недовольно. – Блин, заболела Алинка, у неё – какая-то хрень на носу выскочила, уколы ставят.
– Слушаю, слушаю, – соглашается Маша. Вот уж несколько дней она озабочена новыми играми, в которых Эрика и Маша дельфины, нежащиеся в тёплых и мягких безбрежных водах. Хотя берега в этих играх есть – что Эрика что Маша, но обязательно кто-то устаёт. И тогда они отдыхают обе, весело болтая, как говорит отец Маши – ни о чём и обо всём, как по радио…

Сегодня Маша торопится из школы как никогда. По наводнённому шумными ребятами коридору она «проплывает» почти незаметно. Различая в этом шуме даже голос Лёши, она и не колеблется – пролетает за несколько секунд от раздевалки до дверей, выхода. Скорей-скорей увидеть Эрику; наставница обещает провести день потрясающе, об этом вопиюще гласит заглавными буквами смс-ка. У Эрики, оказывается, наперекор всяким там Алинкам, Лерками, «Чипам» и «Фидошкам» есть тоже немало значимые знакомства. И вот – Эрика зовёт в бассейн. Не просто покупаться в «лягушатнике» по общим правилам, с кучей мешающего народу, а стать дельфинами одним, в ночном безбрежном море с великолепной звёздной подсветкой на дне.

Но, блин, купальника у Маши нет вроде. Не вроде, а точно – папа не находит. Он и не ищет, строя конфузливую гримасу.
– Ночью в бассейн!? – удивляется он, слегка сердясь. – Сдурела! Что там за подруга у тебя новая? Никаких купаний ни под луной, нигде!.. Утонешь там, что я делать буду? Я – на работу в ночь, не могу пойти с вами. И если узнаю, что не послушалась – накажу. Не будешь сидеть в компьютере вообще!
Ага, так Маша боится прям. Но для порядка обещает никуда не выходить ночью. Обижать и пугать папу ни к чему. Он у неё – один.
– Что ещё придумаешь? – причитает он. – Может, уедешь за границу одна или кто позовёт?.. Распустилась! Не смей мне, слышишь, не смей. Клянусь: заберу шнуры…
– Как я без купальника буду плавать? – и Маша не может не сердиться. – В майке что ли? Дожились, нафиг.
– Маму напоминаешь, – отец качает головой после недолгой паузы. – Тоже говорила, дожились!..
Стоп, пора успокоиться. Маша чувствует горький большой комок, подкатывающий к горлу. Только заплакать не хватает. Лучше б не говорила папе о ночном купание. Что ж – здорово, что на работу отцу именно в ночь… с волнующими мыслями о ночи и тёте «Ночи» Маша ждёт второй смс-ки. Жаль, что не может позвонить и пожаловаться на то, что главной вещи для купания-то и нет. Маша не может терпеть, внутри всё воет, пишет вопрос:
– Можно без купальника?
– Конечно, и мой купальник порвался давно! – отвечает Эрика через минуту.
– Класс, офигенно! – зажимая рот обеими руками, кричит Маша. Она берёт простой хорошо заточенный карандаш и чистый листок. Достаёт несколько листков – до вечера долговато.

Вечер. Наконец-то, блин. Девочка испытывает сильное желание поскорее очутиться в пути.

Солнце ослабевает и прячется, заволакиваясь бело-серой пеленой облаков. Не видно детей ни возле песка, ни на площадке с качелями и горкой. Вот-вот небо станет грифельным, сквозит влажной прохладой из открытой форточки. Маша закрывает её, а то начинает шмыгать носом. В груди кипит, мучает жуткое не терпение. Такое сжигающее нетерпение, пробивающее потом, за собой Маша и не помнит.

Отец собирается на работу, молчит задумчиво, готовит еду, шумит пластмассовыми контейнерами, зовёт дочку на кухню, наказывает, чтобы купила необходимые продукты завтра к обеду – с работы папа не вернётся домой, будет ночевать у своей.
– Поужинаешь супом, сварил и кашу, – поясняет отец довольно, поглаживая свой гладковыбритый подбородок.
Маша взвинчена как пружина. В кармане шорт у неё телефон. Хоть бы Эрика не позвонила – испортит.
– Ложись пораньше, – советует папа ласково. – Вид у тебя усталый, Машунь. Я не видел, чтобы ты уроки делала, долгов у тебя выше крыши. Классная ваша говорила…
– Узнай, долги сданы почти, – отвечает дочка уверенно, перебивая папу.
– Да-а, – удивлённо вскидывает он брови. – Почему-то верю, слушай. Настя помогает видать!? Она умная девка, пропасть не даст.
– Ага, – соглашается Маша, дуя на ложу душистого супа.

Оставляя деньги и список продуктов, отец наказывает снова, чтобы не открывала никому дверь. Не подходила к ней вообще. Он слышал от соседей, что полиция поймала одного – не то грабителя, не то просто буйного алкаша, который своим поведение напугал жителей соседнего подъезда.

Папа захлапывает дверь, а Маша набирает номер Эрики.
– На остановку выходи, – отвечает Эрика. – Ждала, пока позвонишь сама.
– Ей-е! – кидает Маша, подскакивая. Ей хочется взлететь от счастья и возбуждения. Быстро-быстро переодевается, хватает проездной, сумочку с полотенцем. Из дома вылетает если не пулей, то стрелой точно.

Начинается дождь. Не сильный, без грома. Доносится не то шуршание камышей на котловане, не то трепет ветвей на деревьях. Оттуда по дороге возвращается синий Жигули.

Одноклассница Эля пробегает рядом, торопится домой.
– Куда это ты? – пускает она, не дожидаясь ответа.

Маша, признаться, почти не замечает её. Видит возле магазина Эрику в капюшоне, в прозрачном полиэтиленовом дождевике. Подруга машет рукой, размахивает сумкой, словно мельница или Дон Кихот мечом. В ореоле из дождевой пыли Эрика кажется инопланетянкой в силовом костюме из брызжущей воды, дельфино-женщиной, не земной, из планеты амфибий, наверное.
– Бегом-бегом! – зовёт она, указывая себе на запястье головой. Времени мало!

Ожидает белая иномарка-такси, недалеко от остановки. В неё Эрика и садится на переднее сиденье пассажира.
– В лоховозах не поедем, – покачивает тётя головой в такт известной ей одной. – На тачиле!..
– У-у? – спрашивает водитель, отрываясь от глянцевого журнала с женщинами в красивых летних сарафанах. – Не могут в журнале страшных показать, одних красивых лепят, любуйтесь!
– Двигаем в антикафе! – только и отвечает Эрика.
Ух ты – подруга заказывает такси. Ага, правильно, не охота мокнуть под дождём, можно простудиться.
– Культурная программа у нас – жуть! – улыбается Эрика широко, опрокидывая голову. Блестят её подведённые чёрным глаза на лице влажном, тоже блестящем. Видна на нижнем зубе белая пломба. – Сначала в кафешку поужинаем, потом в бассейн. Короче – класс. В ночной клуб – не пойдём. Шума я не люблю.
– Меня тоже бесит. Лёша и Тоша любят!..

Водитель попадается весёлый и не курящий. Дорогу до кафе он рассказывает про журналы и про то, чем занимает время до ожидания клиента.

Антикафе – штука классная! Маша и не знала, что в городе существуют такие «кафурики», где платишь только за время, минута – рубль, а печенье, чай или кофе – бесплатно и сколько хочешь! Слушая песни под гитару выступающих студентов, Эрика и сама рвётся исполнить песню. Записывается. И выходит, заставляя зрителей хохотать. На разноцветных стульях они почти не сидят, чуть не падают с хохота. Сценку про лесного вора-зайца она изображает изумительно, как ребёнок смешит окружающих. Маша любит её за это, такую весёлую. А печенья, сколько она съедает – жуть!
– Бесплатно, хватай и ешь! – шепчет она, гримасничая. Взрослая подруга смахивает на ребёнка-плохиша, добравшегося до сладостей. – Не пали, Машука!.. ой, блин, запалили. Валим!

За час Эрика отдаёт сто двадцать рублей.

Уже темно, так поздно Маша не гуляла никогда. Ей владеет замечательное чувство, будоражащее нервы так здорово. Трепещет девочка от восторга. Гулять ночью великолепно, только прохладно, правда, но захватывает дыхание от влажных улиц заливаемых серебряными потоками лунного света.
– Тут кофту припасла, – как бы невзначай говорит Эрика. – Холодновато, не кажется?
– Ага, брр-р, – Маша трясётся, почти выхватывая шерстяную кофту из рук подруги.
– Я тебя хотела попросить… ты знаешь?.. – начинает Эрика и спохватывается, проглатывая. Она смотрит на Машу преданно, моргает быстро-быстро от смятения, не может долго глядеть, такие смешные кажутся её большие повлажневшие глаза доброй собачки.
Что попросить? О чём? Машино существо наливается лихорадочным волнением. Ей не терпится узнать. Она останавливается в середине моста через речку. Но Эрика зовёт дальше, не оглядывается. Из-за многоэтажного санатория выглядывает длинное и широкое здание бассейна. Одна его часть – под открытым небом, вторая – под крышей. На улице не жарко – под крышу и направляются Эрика с Машей.
– Откроешь нам? – спрашивает Эрика по телефону насторожено. – Мы с торца.
Выключая «трубку», подруга улыбается широко и надменно, с видом королевы, соизволившей помиловать смиренно повиновавшихся подданных, комментирует вдохновенно:
– Получилось, милая!
– Ура, ура! – Маша готова прыгать вокруг Эрики. Так здорово слышать её и радоваться вместе.

Дверь открывает мужчина лет пятидесяти. Лысоватый, с толстой бараньей шеей, грузный. Он одет в серую фуфайку поверх оранжевой футболки и в светло-зелёные штаны, затянутые чёрным ремнём с огромной золотистой пряжкой. Под светом единственного фонаря серебристо сверкает значок у него на груди, маленький, круглый. Где-то он, видать, служил.
– Афганец, пускаешь? – спрашивает Эрика тихо, хитро кося глаза.
– Не бесплатно, – разводит он руками жилистыми, волосатыми, с наколками. Он щурится – нависают над глазами густые тёмные брови. Пахнет от него душистой приправой от китайской лапши. – Я приготовил, как договорились…
– Само собой, смельчак! – смеётся Эрика вымучено. – Вдруг проверка? Нам-то – бояться нефиг, а тебя – снимут, как пить дать!
Осклабившись, «Афганец» отходит, пропускает гостей. По-шпионски внимательно оглядывается по сторонам и закрывает на засов дверь. Хитро его небритое лицо и неподвижно, он молчит, нажёвывая мятную жвачку.

Внутри помещений тихо так, что в ушах звенит. Ни весёлого гула, ни звуков сквозняка, ни плеска воды. И шаги не слышны по полу, застеленному резиновыми коврами.
– Я в кильдыме, – уходя, произносит сторож. – Сауна тока через час.
– Замётано, братка, – встав смирно, отдаёт Эрика честь, кривляясь.
Маша зажимает руками рот, чтобы не расхохотаться.
– Вперёд, в раздевалку! – командует Эрика как генерал, наверное.

А там холодно в раздевалке, пустынно. Пускают мягкий бледно-жёлтый рассеянный свет две плоских лампы на потолке. Розовые и синие узоры на стенах. На кафельном полу резина серенькая и чёрная, разорванная, толстая. Из окна, заклеенного скотчем, пейзаж открывается не очень живописный: на редкий берёзовый лес во влажном прозрачном мареве и на дорогу, освещаемую ярким светом фар и тусклым – фонарей. Авария на перекрёстке, светятся иссиня-белым полосы на одежде двух полицейских.
– Всю ночь простоишь возле окна? – недовольно уточняет Эрика, разворачивая её за руку. – Пошли в зал, там здорово!

Классно – можно по коридору выйти в спортивный зал с тренажёрами, маленький, намного меньше, чем в Машиной школе. Но там темно – Эрика включает и сразу выключает свет. Ого, пол внутри холодный, блин, Эрика выталкивает туда Машу, целует быстро, обнимает торопливо, шепчет угодливо и как одержимая, свистящим шёпотом:
– Ты – моя королева, мы одни!
Не обязательно стоять на холодном полу босяком, лежаки на тренажёрах и скамейки – по-всякому теплее плитки на полу. На них Эрика кладёт Машу бережно.

Вода в бассейне не очень тёплая, блин. Но красивая сказочно, подсвеченная смутным в глубине звёздами-огнями золотисто-синего света. Ленивыми густыми струйками она переливается, как жидкое стекло, раздаётся вдаль и вширь от медленных движений рук Эрики.
– Давай-давай, не то замёрзнёшь! – зовёт тётя настойчиво, плещась весело и шумно, как ребёнок. – Я тебя… разогрею!

Маша повинуется, куда деваться. Плюхается в бассейн с бортика. Не такая уж и холодная вода – в объятиях Эр. Они держатся за металлические перила одной рукой, а второй не отпускают друг друга, словно боясь утонуть. Мокрые, голые, радостные.
– Смотри как! – загадочно улыбается Эрика. Её чёлка и волосы целиком прилипают ко лбу и голове, походят на смешную резиновую шапочку-нимб. А глаза блестят и моргают быстро-быстро. – Ща-ас!

Эрика ныряет под Машу резко. Под водой остаётся долго. Невидимо вытворяет с подругой такое, что девочка не может молчать. Так несколько раз. Выбивается из сил. Дышит, как собака, запалёно и слышно, снова забавно. Маша хохочет, возбуждённая, требует ещё, дольше и сильней.
– Я захлебнусь, ты что, милая!? – похихикивает Эрика вымучено. А сама, видно откровенно, готова служить по-собачьи верно. – Давай просто поплаваем?
– Ну давай, – сердится Маша.
И они плавают, забегая неглубоко, держась за руки, двигаются по воде с удовольствием как дельфины. В просторном «океане» бассейна они радостные вольные водяные хозяйки, никого там нет. Лишь они и великолепный звёздный свет из глубины. Никто не остановит их, не увидит. Пропахший китайской лапшой «Афганец» будто исчез в пустоте помещений. Но вроде бы он готовит угощения, Эрика об этом упоминала в такси. Ага, Маша думает о «покушать» вкусно, «ням-ням», попить бы кока-колы, значит, проголодалась. Не пора ли из воды? Эрика и она – лежат на воде, держась за поручень. Половинами затвердевших дынь стоит-выглядывает из воды крупная грудь Эрики, раскидываются её волосы, она говорит искренно, дрожа в голосе, что мечтала проводить время именно так, с классной подругой. Маше тоже классно «тусоваться» здесь, в бассейне, как дельфино-девушке, признаться, она думала об этом, представляла, замирая и томясь. Ага, но она голодная, блин.
– Эри, а кушать – что? – устала девочка от воды, дрожит.
– Я хотела тебя попросить? – начинает она неуверенно, устало как будто. – Ну… давай потом!
Ха, офигенно – «Афганец» приготовил поесть, точнее разложил то, что было приготовлено заранее. Поел, видать, и сам – салаты ровно на треть «выедены»! Ну гусеница, зелёная!
– Я голодная как не знаю кто! – Эрика облизывается вкусно, будто кошка. Хватает и то и другое, руками, запивает колой. – Попвобуй, бвин, кусно как! – говорит она с полным ртом.

Маша после плавания проголодалась не на шутку – желудок ноет, точно неделю был пустой. Садится за стол с налёту и черпает ложкой салаты вперемешку, жуёт усиленно, пьёт прохладную колу жадно, большими долгими глотками, урчит. Хаотично хватающие еду, они с тётей Эрикой походят на голодных троллей, вернувшихся из дальнего похода.
– Класс! – облизывается Маша, ещё не способная напиться приятно обжигающей горло колы.
– Ты давай тут кушай, пей, потом приляг в соседней, в медкабинете, представь, что доктор… – отирая рот влажной салфеткой, предлагает она торопливо. – Я проведаю друга. Потом поиграем в больного и доктора, – подмигивает она, уходя.

Маша зевает, слипаются глаза. Кушать столько, наверное, не надо. Она уже спит в это время – в три-то часа ночи, обалдеть. Нет, на кушетке спать не будет в кабинете, неудобно, жёстко. Подождёт тётю Эрику. Что ей там проведывать, блин, компанию ему составлять? Посидит, подождёт, хоть на кушетке. Пахнет тут не очень – лекарствами какими-то. Маша зевает широко, сидя на кушетке. Ложится, делать-то нечего всё равно. Ждать она не любит. Видит картину в круглой золотистой узорчатой раме на стене из обгоревших досок. Эрика на ней оживает, в облике дельфина, не мрачного не смотря на обстановку хаоса разбросанных вещей в комнате. Она падает на доски, чёрные, треплет плавником на хвосте, неясно то ли задыхается, то ли стонет от удовольствия. Её стегает плёткой этот «Афганец», сердитый такой, сумасшедший, полуголый, волосатый как обезьяна, он только что овладел ей, и ему не хватило… Он бьёт Эри плёткой ещё и ещё, а она просит больше и больше.
– Милая, я здесь, – шепчет Эрика вяло, улыбаясь прямо в лицо девочке. – Искупаемся – и домой, такси приедет часа через полтора.

Немного мутит не от недосыпа, не от переедания. От сырости в кабинете пробирает озноб, хотя может – от лежания на твёрдой кушетке, без простыни и покрывала.
– Пошли со мной, – просит Эрика слабо. Её лицо и ночью не утрачивает приятную бледность, одновременно смуглую и матовую.
– Пошли, – капризно соглашается Маша. – а что ты хочешь?
– Я? – будто не веря, переспрашивает Эрика, закатывает глаза мечтательно. – Скажу сейчас. Иди за мной.

Вода кажется Маше холоднее, блин, спросонья. Хочется домой. Поспать подольше – завтра ведь выходной, суббота. И вроде Лёша и Настя – куда-то звали на днях. Трудно соображается разбуженной голове, а Эрика тащит к воде, нафиг.
– Ты давай садись на ступеньку, – шепчет она, волнуясь. – И задирай голову. Я над тобой нависну!..
– Не-ет, – смущёно почти брезгливо отвечает Маша, тряся головой. – Не хочу.
– Что тебе надо, девочка? Я столько для тебя сделала!.. – недовольно выговаривает Эрика. – Помоги и мне.
– Домой хочу, Эри, – просит Маша, потирая глаза кулачками. – Давай потом, сейчас я – брр. – кривится она жутко, как словно на язык попадает дёготь.
– Ну-у что ты, Маш, – подталкивая её, просит Эрика настойчиво. – Смотри, какая подсветка и звёзды! Я картину обещала нарисовать… тьфу ты, написать то есть, и сделаю, подарю тебе, потом покажешь подругам, друзьям, обзавидуются ваще!
– Не знаю, – пожимает плечами Маша, сконфузившись. – Попробую.
Поручень и лестница – холодные, металлические, мокрые. Ужас, как не хочется лезть в бассейн снова. Маша дрожит, касаясь воды и железа, садится неохотно, сутулится, поднимает голову, жмурится, ощущает запах Эрики, неприятный хоть и сдобренный вроде персиковым мылом. Она влажная, облизывать её – фу какая жуть.
– Не могу я, блин, – отползает Маша, кривясь. – Я устала, хочу домой, спать. Поехали обратно. Давай в другой раз.
– Ну!.. – вскрикивает подруга, раздражённая. Шевелит губами, ругается неслышно. – Домой так домой!

Дорогу домой Эрика молчит в задумчивости, огорчённая, уязвлённая, обиженная, отвернувшись к окну. Водитель, позёвывая, что-то бормочет, улыбаясь натянуто, вряд ли его слушает кто.

– Пока, – кивает Эрика на остановке. – Проводить до дома? – улыбается её помятое осунувшееся лицо. Она смотрит робкими моргающими глазами, видны в них красненькие жилки.
– Нет, са-ама, – отмахивается Маша, сдерживая очередную зевоту. – Пока.

В шесть часов утра девочка ещё никогда приходила. Царит над посёлком бледный синеватый свет, белым расплывчатым пятном виднеется солнце в облаках на горизонте. Слышится лай собак и возбуждённый щебет птиц. От бессонной ночи немного мутит, от предутренней сырости пробирает озноб, но погода тихая, завтра-уже-сегодня будет ясный день.

Едва касаясь мягкой подушки, Маша падает в бездну сна. Небо там ясное, сочный запах родного палисадника, словно родниковая струя, освежает рот, язык, проникает в горло и в грудь. Они лежат долго в постелях, переговариваются через открытую дверь. Видят друг друга в зеркале – Эрика и она – дельфины, попавшие сюда из Океана Неба. Видят, какие у них счастливые лица, отёкшие от усталости, правда; вот они переговариваются нежными возгласами, касаясь ласковыми плавниками невидимых волн благостного умиротворения и радости. Одна, Эрика, просыпается, и смотрит на другую, Машу, спящую хитро, делающую вид. Но они не в доме – в роще, выспавшиеся и хохочущие, в роще разбросанной на длинном пологом скате, подошву которого огибает узкая светлая речонка, кристально-чистая, горная, как на картине Эрики… На траве – разостланная скатерть, а рядом – какие-то люди в пёстрой одежде, грустные, возмущённые, глядят на широкий столб огня, в пляске поднимающийся к небу. Наблюдать за ними грустно, куда приятней видеть зеленеющие камыши среди густой листвы белеющих кувшинок.

Теперь Эрика и Маша не дома в привычной комнате и даже не на пикнике – в каком-то сгоревшем сарае, в нём девочке не нравится, в нём хочется плакать. Тут глаза тёти ввалились, по-детски нежный рот приоткрыт от усталости, цвет лица желтоватый, щёки тронуты мелкими морщинками – печатью горестных дней, утрат и разочарований. Маша находит в себе силы подняться и поглядеть на подругу. Глядит внимательно, выжидающе, с трепетом. Это просто у Эр бывают минуты безмерной усталости и возмущения против этой исполненной непрерывного самоотречения жизни, но которую она сама себя обрекает в образах своих, в картинах... Эрика по-прежнему стремительная, нежная, вдумчивая, весёлая, сильная, но самой её больше нет в доме. Она превращается в образ, видимый, милый, но лишь дух…

Просыпаясь, Маша не шевелится, не открывает глаза. Через прикрытую дверь слышит в соседней комнате громкий голос папы и женский смех. Выходить не хочется, когда кто-то чужой рядом, не шевелится Маша от застенчивости. Думает об Эрике, дельфинах, вспоминает ночной бассейн со звёздами на дне, сжимает губы, зря, блин, тётю огорчает. Нельзя так с ней, с доброй и потрясающей – выполнит её просьбу, пересилит себя, брр-р. Забывается вновь, засыпает Маша.

А на следующий день, в понедельник, Эрика не берёт трубку. Не отвечает ни утром, ни днём, ни вечером. Сначала идут протяжные раздражающие гудки, а потом, нафиг, «бац»:
– Абонент временно недоступен!..

Обижается что ли подруга? Почему? Ведь Маша сделает правильно в этот раз, обещает, клянётся себе не подвести, не обидеть желаний Эрики. Вновь и вновь предстают широко расставленные и хитрые глаза тёти перед Машей, стоит подумать о рисунках, картинах, подружках, лете, о чём угодно, свободном и приятном. Обижается, зря! Зря Маша вела себя капризно. Нельзя на удовольствие отвечать так глупо! В тайне, днём светлым и жарким, и ночью, когда чувства почему-то обострены особенно, Маша корит себя, ворочаясь в постели. Корит себя и специально допоздна засиживается в интернете, отыскивая видео и картинки, «горячащие» воображение, разыгрывает его настолько, что становится стыдно и неприятно. Жара, влага, перемены настроения – доводят Машу до исступления. Где эту Эрику, паразитку, носит? И дома у неё темно – не горит в окнах свет. Не доносится ни шороха. Два дня Маша ругает её, исчезнувшую нафиг. Вот встретит… достанется ей! Может спросить у кого – у купающихся соседских детей? Они-то видят, знают, кто выходит из дома Эрики и когда? Ну и глупый будет вопрос. Нет, нельзя спрашивать ни у кого. Кажется, одноклассники стали коситься на Машу и ребята из параллели стали шептаться в её присутствие, хихикать, косить глаза. Вдруг они заподозрили что? Кто-то мог увидеть Машу с Эрикой на улице и, конечно, начать придумывать басни, распространять слухи в школе, в классе. То та пропадает интерес к Маше у Леры и Алины, теперь они реже зовут её гулять, почти не звонят, не присылают сообщения «Вконтакте». Ага, не догадываются ли они случайно об отношениях Маши с …? Ой, блин, это вообще будет катастрофа, если кто увидит, узнает, «прочухает», куда Маша денется от позора? Сводят эти мысли с ума, колют воображение, изводят, воспаляя мозги. Если, нафиг, кто-то увидел Эрику с Машей?.. Это полный капец! Маша готова зарыдать, вот она носится по комнате в холодном поту, глядит в окна: никто не заглядывает к ней, чтобы посмотреть на неё, мало ли?.. И дома, как назло, – никого!

Гремит, проходит в школе изумительный концерт, посвящённый концу утомительной весны, началу долгожданного лета. Несколько дней остаётся до окончания «ненавистной» учёбы, до конца мая лишь несколько дней. Надо радоваться – не грустить зазря. Вот Алина и Лера радуются, как маленькие дети из начальной школы, кружатся в коридоре, держась за руки. Обсуждают будущие походы с парнями сосредоточено и важно, как взрослые женщины. Подружки не уверенны, что всё лето будут гулять вместе. Например, мама Алины собирается на море вместе с дочкой, конечно, а папа Леры и её мама тоже – в Киргизию на озеро Иссык-Куль. У кого ни спроси – они уезжают, если не далеко, то всё равно вместе, всегда вдвоём или втроём. У Маши не интересуются, куда она поедет и с кем. Знают, что не с кем ей, наверное. Ни с папой, ни с мамой тем более! А может с Эрикой?.. Вот Алинка, проныра и дурочка, косится на Машу блестящими противными глазами, снова шепчется с Леркой, шлюшкой. Ну всё – достают этой идиотской игрой в шепталки! Маша подскакивает к ним, топочет ногами, кричит, грозит кулаками:
– Вы – дурочки просто! Идиотки, ненавижу вас!

Сначала у подружек – торжественно-окаменелое выражение на лицах, потом Алина прыскает со смеху, «Валерка» – тоже. Они кривляются обе, высовывая языки, но сами – готовы бежать, ведь Маша сейчас разгорячена и может кинуться в драку. Так и делают, крича по-дурацки, привлекая внимания одноклассников. В порыве мучительной неясности Маша не знает, кидаться на них или нет. Ошалело глядит на остальных, одноклассников, которые наблюдают с интересом, ожидая продолжения.
– Выдергаю волосы, скотинки! – бросает Маша, злая, раскрасневшаяся. Несётся за Алинкой и Валеркой по коридору теперь. – Сами вы такие!..

Звонок на урок; он обычно действует успокаивающе. А после контрольных – потише на душе, поуверенней и веселей. Но атмосфера, блин, зыбкая, как воздух нагретый, Маша ощущает её телом и душой. Не хочет быть в классе с этими, которые косятся постоянно и норовят обидеть. Обострение, может, какое – пред летнее? Внутри горит и некомфортно, кружится голова вдобавок. Маша оборачивается, ловит откровенно-хитрые взгляды одноклассников, девчонок, парней. Они не выполняют задание, не мечтают, поглядывая на окно – зыркают на Машу подозрительно. Задолбали нафиг, аж материться хочется! Еще и Эрика! Подруга несколько дней не отвечает, чтобы её черти «запарили» и карандаши переломали с кисточками.
– Ма-ша, – зовёт Алина неожиданно, протяжным шёпотом, смотрит пристально, втянув голову в плечи, губы её взвиваются, вот-вот скажет нечто, ядовитое, презрительное, обличающее…

Маша замирает, на некоторое время, словно проваливаясь в маслянистые глаза «подруги», не замечает никого, кроме их двоих.
– Ты нам сделай домашки, запарились уже с этой таблицей!.. – наконец просит Алина вымучено. Лера кивает быстро-быстро, строя жалобную гримасу.
– Постараюсь, – отвечает Маша не сразу, вздыхает облегченно, отворачиваясь. И голова проходит и становится спокойно на душе. Эрику надо поймать!
И не получается её сразу поймать – снова на звонки не отвечает, в магазине – другая работает тётка. Работает, оказывается, почти неделю, о прежней работнице, Эрике, не знает. Вообще, у них вроде нет работницы с таким «иностранным» именем. Или просто новая работница – глупая до безобразия, ей хочется об этом сказать прямо, но что-то останавливает рассерженную Машу. Ладно, подождёт ещё. Есть Лёшка и Настя, кстати, надо ему или ей позвонить.
Но Лёша, Тоша, разные девятиклассники, – готовятся писать возмутительно сложный экзамен – в тестовой форме. На улице этих ребят почти не видно, родители следят за ними пристально, чтобы не дай Бог лишний раз не пропали без дела. По телефону они отвечают редко, а если снимают трубку – то говорит мама или папа и, кажется, недовольно. Многим ведь, «чайникам», «двоечникам», – поступать в колледжи, техникумы, «ПТ-ушки». Без экзамена, без этой «бумажки»-документа никуда не попадёшь, разве что – в десятый класс, чтобы и дальше позориться… Лёша не из тех… да и Тоша не из этих… оба собираются в десятый, оценки у них неплохие, здорово. Лёша несколько раз берёт трубку, когда Маша звонит. Но отвечает коротко:
– Э-э, блин, занят по уши, Машунь. Я тебе перезвоню.
И не звонил, пропуская один дождливый день, затем другой, жаркий да сухой. Скука, блин, съедающая. И Настька, нафиг, запропастилась и, как назло, «закалывает» телефон. Гуляет, наверное, с парнем очередным, по словам «Валерки», а тот её лапает за титьки и ляжки.
Восьмой класс позади, вот уж несколько дней Маша скучает, не выходя на улицу. Искупаться бы в котловане, послушать весёлые крики знакомых мальчишек, нет. Папа проводит время, если не с любовницей, то на работе, нет ему дела до скучающей Маши, изрисовывающей, исписывающей множество листов. Нет, надо собраться. Хоть по дворам пройтись, бывает, знакомые зовут посидеть с ними, пощелкать семечки. Не получается, настроение плохое, она страдает, изнывая. Залезть остаётся в Интернет и поискать там видео… представить себя в их роли… стыдно. Откладывая листок, она тяжело вздыхает, эх жаль себя. Раздаётся стук в дверь, такой быстрый, отчаянный, прямо как дятел долбит дерево. Кого там носит, почтальона, может быть? С трудом Маша заставляет себя подойти к двери, открыть.
– О-о! – только и протягивает девочка восторженно, освобождено. Мечутся её руки, готовясь обнять подругу.
– Да, да, знаю-знаю, – кивает Эрика, вскидывая брови, с выражением на лице отвлечённым, сухим. Лоснится кожа её лба. – Но что поделать – искусство требует жертв!
Маша кидается к ней в объятия, тискает по-кошачьи нежно и привязчиво, целует в щёки, во влажный от пота лоб. Истерзалась девочка в ожидании.
– Ну блин, ты чо!? – бегает Эрика по Машиной комнате, отмахиваясь от девчонки, словно от мошки. – Я работала на даче, в магазине – отпуск. Тётка новая вряд ли что-то знает, кроме цен! Прости, прости, заработалась в отляг! Умыться можно, а? Жара, ёшкин кот, этакая!..
– Я скучала сильно, ты блин а-а? – капризно бросает Маша.
– Прости, говорю ж, – жалостливо глядит на неё Эрика, умоляюще сложив руки. – Я компенсирую, вот увидишь!..
– Ага!? – возмущёно соглашается Маша. – И когда?
– Сейчас! – вдохновенно отвечает Эр, улыбаясь широко, освобождёно.
И вот Эрика с Машей – на даче, запущённой донельзя, заросшей густой «травищей» настолько, что сами бы «лабиринтёры-сталкеры» потерялись бы тут легко. Рукой траву не разгрести – нужна палка по-больше. Готово – Эрика её приготовила, крепкую, кленовую, сучковатую. Приготовлены и грабли, кажется, сломанные, и лопата, но палкой орудовать веселей.
– Ты давай, королева, гаси траву, – советует Эрика запальчиво, с глазами большими, раскрытыми так, будто нависает над землёй угроза конца света. – Я пока чаёк подогрею! Одна беготня с утра и до ночи…

Солнце клонится к закату, исчезая за малиновой лёгкой дымкой. Слышится разноголосый лай – из-за поваленной деревянной изгороди недалеко видна старушка в тёмно-зелёной футболке. Согбенная, она идёт медленно по-черепашьи, тащит две тяжёлые сумки, набитых собачьей едой. Собак пять разномастных, больших и маленьких, едва не сваливают её, весело лают, забегая вперёд. Вставая на задние лапы, толкают кормилицу в разные стороны. Так здорово за ними наблюдать, отдыхая, развалившись на диване. Травы Маша набивает кучу, стог, хоть заводи корову. Убирать её – уж силы нет. Наверное, завтра.
– Устала, устала! – Эрика опахивает тихо лежащую Машу квадратным листом от картона. – Я сама вон чо – прибиралась. Груда досок для топки!..

От усталости Маша не может пошевелиться. Закрывает глаза. Блажь, когда обмахивают как принцессу.
– Есть хочешь? Пфш!
– Ай… на-афи-иг! – вскакивает Маша с дивана недовольная, мокрая наполовину. Эрика окатывает её из ведра прохладной водой и вместо прощения, хохочет как сумасшедшая, тыкая пальцем.
– Ха-ха, прости, это первое средство!.. – убегает от неё Эрика по огороду, весело крича, пища, как маленькая девочка. – Папу предупредила?

Какой папа, он – с любовницей будет пропадать! Главное сейчас поймать подругу и наподдать ей. Эрика забегает в дом, валится на кровать, будто раненая. Пахнет в комнате варёной картошкой и сливочным маслом. Пожалуй, ужин поможет искупить вину вредной Эрики. И – холодненького бы попить!
– Электричество хоть есть – и то радует! – отирая пот со лба, бормочет Эрика. Раскинув руки и ноги, лежит обмякшая, остывает. – в холодильнике посмотри…

Бодрит холодненькое, дерёт горло до кашля. Нельзя, блин, Машке остаться на даче. Не разрешит отец. Звонить ему или нет? Позвонить – накричит, не позвонить, остаться – накричит. А дома делать нечего, скучать, если только, ворочаться в кровати, в жаре. «Офигенная» в домике обстановка, панковская – обоев кое-где нет или висят лохмотьями, пол обшарпан, ремонт нужен конкретный. Комната большая, с диваном и кроватью, с дверью, закрывающейся на щеколду, наглухо, даже света не видно снаружи. Так ведь стемнело, плюс Эрика задёрнула шторы и готовится будто привидением полетать по комнате. Она берёт простыню и накидывает на себя, издавая протяжный вой. Жутко слышать её, пугающую иногда и вправду. Но здорово всё-таки одновременно пугаться и знать, что она шутит, дурёха. Маша дрожит, брр, как прикольно. Завёрнутая в белую простыню фигура Эрики походит на кокон или на крупную гусеницу с голосом не то человеческим, не то существа похожего, собирающегося проглотить Машу.
– Маша, это ты? – воющим голосом спрашивает она.
– А-ага! – протяжно отвечает, гостья.

Свет звёзд размытыми светлыми полосами просачивается из окон сквозь не плотно задёрнутые шторы. Ложится на пол серебристыми подрагивающими пятнами. Тень от штор косая на стене, похожая на квадратное привидение.
– Ух ты! – заворожённая Маша не может пошевелиться, восторженно девочка глядит на потолок. Звёзды отражаются и там, немного, правда, но так здорово, в прозрачной темноватой зыбкости другого отсвета они живут, вибрируя, будто в параллельном измерении.
– Давай сполоснёмся, а потом побалуемся!.. – предлагает Эрика, скинув на диван белое облако покрывало. – Из шланга вода прохладная идёт, но это не страшно.

Мыло есть у меня, полотенца тоже.
– Давай, давай! – изнемогая, требует девочка.

В густой оставшейся траве, прячась в яблонях, Эрика и Маша хихикают и прыскают со смеха – вода из шланга брызжет холодная, мыться без звука ею почти невмоготу. Да и холодает под ночь, поднимается ветер, не тёплый, шелестит-трепещет листва на деревьях. В огородах никого, только свет в окнах виднеется, золотистый, слышится далёкий лай собак и гудение-тарахтение «моторашки».

Утром Машин мобильный вибрирует. На проводе – недовольный недоверчивый голос папы. Отец не уверен, была ли дочка дома. Он пришёл достаточно рано, а дома – подозрительно пусто.
– Конечно, пап, – отвечает Маша уверенно, крепким настроенным голосом. – Я на даче у подруги. Помогаю тут.
– Рано вставать надо дачникам, работать, блин!.. – шепчет Эрика, кривляясь, сложив руки рупором.
Отец наконец-то отстаёт. Но ждёт дочку в обед. Ему дали премию, он предлагает отметить ее вместе всем вместе.
– Пассия, блин, у папы, – сердится Маша, надувая губы. – Я её не знаю, но она меня бесит. Не могу выходить из комнаты, когда она там.
– Ты что, ласточка!? – всплёскивает Эрика руками. Глаза Эр блестят утром, тянет от неё прохладной, умывается она из шланга. – Ты выйди, покажись, ты взрослая уже. На общую тему поговори, про фильмы, про музыку, рисунки покажи свои. Кстати, придёшь, я тебе покажу новую картину? Нет, не могу ждать! На ней – мы с тобой, дельфины!
– Класс!!! – кричит Маша громко, не в силах сдержать восторг. – Хочу скорее посмотреть. А сегодня можно?
– Не просто посмотреть, а принять в подарок, – соглашается Эрика. Но тупя взор, сжимает губы. – Не просто так, – отвечает она, не глядя на девочку.
– За что, за что? – Маша танцует вокруг неё. Ей не терпится увидеть, получить подарок. Звёздные дельфины уже крутятся, будоражат яркое воображение девочки.
– Узнаешь! – бросает тётя со строгостью, безаппеляционностью учительницы. – И на этот раз не отвертишься… завтракаем и заканчиваем с травой.

Дачный участок в семь соток зарос травой мощно. Престарелые хозяева «забивают» на него «как надо»!.. Каково же было их удивление, когда Эрика запросто согласилась приобрести его.
– Прямо челюсть отвисла у старика… – хохочет тётя, хватая огромную охапку сухой травы. – Есть участки в лучшем состоянии, а по цене – такие же. Но мне не нравилась их энергия, пойми!

Дача. Энергия. Странная эта Эр. Что здесь особенного? Да, ничего! Есть электричество, водопровод, полуразрушенная баня (хозяин думал, что сможет построить новую, но сил не хватило, бросил…), ветхая изгородь, несколько плодовых деревьев, кустарники малины, небольшие ржавые ёмкости-бочки с водой. Взгляд бродит по пустой будке, куче досок, похожих на мусор, – всё это теперь имущество Эрики. Ах да, Маша забывает про дом с верандой, от которой, наверное, одно название. Веранду Маша представляет себе огромной, как в детском садике хотя бы. А тут маленькая комната, похожая на пристройку хозяйственную и неприглядную, мусор из неё вычищать замучаешься… Комнаты в доме две, одна большая и если не считать кое-каких недостатков, то уютная по сравнению со второй, маленькой и полупустой. Маша и не думает, что дома рядом лучше и красивее, чем огород Эрики. Они – больше, ухоженней, но там не так весело, там не так здорово. Дом Эрики, её «лохматый» огород станут потайным местом для Маши. Как бункер на время приближающегося зимой конца света этот неприбранный островок может спасти от чего угодно: от метеорита, кометы, от кислотного дождя, пожирающего живое! Маша и Эрика спрячутся в домике, зашторят занавески, закроют дверь, будут пугать друг друга, чтобы развеселить. А там вокруг – будь что будет, им ничего не страшно.
– Я здесь уйму времени проведу, не сердись, Машунь, – предупреждает Эрика серьёзно. – Дома делать нечего. Здесь мне нравится. Приходи… звони сначала и смотри, чтобы не было хвоста!.. Шпионы как работают, знаешь?

Эрика наработается так, что еле двигается, это Маша чувствует. Творческая Эр испытает на себе приятную усталость труда. Лишения, жизнь вне дома – необходимы ей как воздух или вода прохладная в жару. Наитие, творческое и вымученное, наступает, когда работаешь через силу, живёшь с трудом, об этом девочка слышала, это бы и сама прочувствовала на себе. И почувствует обязательно, Эрика ведь рядом.
– Ты откуда, Маш? – быстро удивлённо отправляют в след знакомые голоса. Но девочка не отзывается, заворожённая собственным миром и грёзами. Несётся она домой, не замечая никого. По волнам, просвечивающим серебристым светом звёзд, сквозь тёплую солёную воду, которую наверняка такой красивой изобразила Эрика на картине, Маша врывается домой, не помня себя от внезапного восторга.
– Ого, доча, ты откуда такая… мокрая? – спрашивает отцовская гостья голосом строгим наигранно властным, изумлённым и вроде не очень довольным.
– С огорода, – пожимает плечами Маша, понимая с досадой, что спрашивают уже на земле…
– Ладно, приведи себя в порядок и к столу, – назидательно добавляет папина знакомая.
– Не хочется кушать, поела там, – отмахивается Маша. – Если только чай – это можно!
– К тебе заходила Настя, искала, – вспомнил отец.
– Позвоню ей.

Новая тётка и вправду на себя много берёт, но Эрика учила быть проще и крепче. Сейчас спросить у папы, когда она уедет или позже? Отца, блин, расстраивать не хочется, не может же Маша думать лишь о себе. День рождения у неё скоро – в июне. Папа обещает подарить принадлежности художника. Записываться в художественный кружок надобности теперь нет – Эрика станет её учителем. Ага, а когда они приступят к занятиям? Надо бы уточнить. Жаль, что участок станет отнимать время, но, ничего, Маша ей поможет, они ведь подруги.
– Настя уезжает, – предупреждает отец, суетясь на кухне, оживлённый, болтливый, как две тётки. – Просила передать, на телефоне денег не было… Девочек видел, они за тебя волновались, что там за дача?
– А-а так, пап, помогать надо, – улыбается Маша, а мыслями витает не близко, на юге, на волнах с дельфинами, пронзающими в солёной воде рассеянные лучи лунного света.

Вечереет. «Снуёт» Маша по страницам Интернета, «сидит» «Вконтакте». К Эрике нельзя на огород, чувствует, если сейчас отпросится погулять, то останется там на ночь, не в силах отказать самой себе… «Стучится» в сеть некто, выскакивает чья-то «аватарка», «тук-тук», ух ты – Эрика. Сумасшедшее растянутое в улыбке её лицо занимает весь квадрат-экранчик «авы», «залайканная» несколькими незнакомыми «аватарками», кажется, она улыбается прямо в упор.
– Скучаешь? – шлёт она быстро. – Не отвечай… я – тоже! Сюда ко мне нельзя. Здесь – монстр-лизун, зализывает до смерти! Ха-ха! Завтра утром прибегай, после десяти утра, дай выспаться старой подруге!
– Я для тебя, что хочешь сделаю!.. – обещает Маша. Ставит в конце предложения «смайлики» и «корочки-улыбки» – скобочки с двумя точками, так модно писать сообщение.

Терзающее душу и тело чувство, которое, вероятно, испытывает брошенная хозяином собака, пронзает девочку. Заснуть она не может, а только глядит, скучая, на экран монитора, зевает. Скорей бы завтра. Нельзя огорчать Эрику, это закон.
– Точно, обещаешь? – заглавными буквами уточняет Эрика. Чувствует болезненно, что тётя не доверяет.
– Да, да, завтра!
– Я тебя свяжу?
– Да.
– Выстегаю плёткой?
– Да.
– Заставлю… – это Маша не смогла прочесть, не покраснев, не зажмурившись. Отвечает не сразу:
– Серьёзно, а может без этого?..
– Нет, тогда вдвойне!.. Не приходи, если не сможешь!..

Маша спит. Видит себя дельфином, привязанным к деревянный столб за хвост-плавник, и маленькие картинки – неясные портреты, это ничего не значащие воспоминания, пронзающие её волнами какого-то необъяснимого гнева, исходящего от другого дельфина, выныривающего из другого измерения, за стеклянной перегородкой. Дельфин этот не Эрика, слабо знакомый и злой, похожий на троих её подруг одновременно: Настю, Алину и Леру. Где Эрика? Маши неуютно тут, но проснуться девочка не может – её будто запирают. Эрика спешит помочь, вон там – за окном, в обгоревшем доме. Как в нём жить, «ёшкин кот»? Надо написать ей, у дельфина-Маши появляются руки, она превращается в русалку. Пишет картину-письмо, но буквы от волнения пляшут перед глазами, растекаются кляксами, их не восстановить, оживших. Зато можно подслушать их разговор, ага, они – живые, образы, как люди, разные. Рассеяно они обмениваются отрывистыми замечаниями:
– Тебе что: нечем заняться?
– А тебе? Только гулять и думать…
– Захотела в клетку, не стоит!
– Она не живая, зачем тебе?
– Как светлячок, яркая, но маленькая, зачем она?

Забалтываясь, ожившие кляксы падают в изнеможении, куда хватает сил, то с листа на пол, то на стол, просачиваясь в трещины. Последние мгновения наблюдения сна – мука и какая-то тоска, потому что Маша ощущает нечто пытающееся вторгнуться и «выдернуть» её из мягкого параллельного пространства. Доносятся глухие звуки из комнаты. Папа и она!.. Блин, так рано, небо за окном – где бледно-синего, где тусклого белого цвета. Маша поднимается лениво, вздыхая, скрипя кроватью, мочевой пузырь полный. Шебаршение и вздохи прекращаются, папа и она – «спят».

Засыпает Маша не сразу, преодолевая желание включить компьютер.
Утром девочка завтракает быстро, торопится, проглатывает, не жуя почти. Кажется, время ускоряется настолько, что вот-вот лопнет или выльется через невидимую трубу. Приходят несколько смс, запоздалых. Звонила Настя и сбросила – результат первая смс… вторая – Эрикина!!!
– «Заходи и принадлежи мне!»

Брр, Маша вздрагивает, будто холодной ложкой прикасаются к животу. Утром, ё-моё, не охота подчиняться. Эмоции «подморожены» со сна, даже представлять трудно, неприятно. Вечером рядом с Эр, бывает, словно возвращаешься к непрестанному ощущению её горячего и светлого пребывания во всём, чем она живёт и радуется. Зовёт сердце и трепещет тело, переполненное чувствами, жаждущее своего торжества, блаженного разрешения. Но подругу нельзя огорчать, мысль эта, резкая и вредная, иглой пронзает мозг. Одним словом – брр!
– Да ладно, Эри, конечно!.. – соглашается Маша.

Солнце выплыло из-за разорванных клочков туч, и топит землю прозрачным тёплым светом. Будет дождь. Несильный, наверное, но надо торопиться. Внутри всё вибрирует: и сердце и органы в животе. Захватывают лёгкие неустанные спазмы – Маша приближается к Эрике.
– Стой, Ма-ша-а, ТЫ КУДА?
Ох, там Настя, как не в образ, а!
– Я тебе звякну, – с трудом бросает Маша, сконфузившись.

Настя подбегает к ней, целует в щёку, обнимает. Осматривает подругу недоверчиво, пристально. Маша дрожит, молчит. Трудно ей смотреть в глаза, она пускает взгляд по сторонам.
– Что ты хотела?
– Как что? – от негодования Настя вздрагивает заметно, будто от укола в спину. – Увидеться с тобой!

Маша вздыхает, она торопится, внутри горит, в горле – неприятный комок.
– Давай, блин, НАСТЯ! – отмахивается Маша, убегая так быстро, что находит сил в ногах.

В холодном поту девочка забегает в открытую калитку. Оглядываясь, волнуясь, шарит глазами по огороду. Сглатывает. Дверь не закрыта в дом, Маша робко проходит. Внутри – темнота прозрачная, синеватая, шторы закрыты неплотно.
– Я здесь, – зовёт Эрика нетерпеливо.

Она сидит на стуле в центре комнаты, положив ногу на ногу, изображает властную хозяйку. Она снова завёрнута в простыню, напоминает привидение. Ого, «отвертеться» не выйдет, Маша чует кожей, нутром. Дрожь её усиливается, начинает колотить, мучает озноб.
– Раздевайся и танцуй… медленно только, чтобы я слышала шелест одежды тела! – уже приказывает Эрика громко и настойчиво.
– Хоро-ошо! – шепчет Маша, раздеваясь. Снаружи начинает капать и чавкать. Дождь пойдёт не слабый.

Эрика напряжена, сердита и груба как никогда. Жуть как мерзко слышать и выполнять её приказы… Но Маша терпит, «перебив» неверные позывы. Тётя как будто всё припомнила ей и даже то, чего никогда не было, как в порно фильме…

Маша на крыльце, её тошнит, «выворачивает» страшно. Великан словно превращает её в тюбик зубной пасты и, последнюю, выдавливает.
– Виновата, виновата, прости, – сетует Эрика, перекрикивая шум дождя, сложив руки умоляюще.
– Ты-ы… бли-ин…

Отвратительно подчиняться – этаким склизко-противным, беспардонным «наскоком» Эрика унизила её. Сейчас, когда рвёт и брызжет обильная тошнота, Маша как помешенная молниеносно прокручивает в мыслях всё то, что натворила подруга… да кто позволил так обращаться? Маша!

Свалившись на мокрый стог травы, девочка плачет, несколько минут назад она… не может об этом думать. Тётька Эрика – ужасная извращенка. Ещё несколько минут назад Маша в комнате безвольно отдалась чувству, которому боится дать название, и это чувство, настойчивое как глухие удары пульса, заглушило все думы.
– Что с тобой! Да что с тобой, сегодня? – с мощностью катапульты, с истеричностью обиженной «пищалки» бросает подруга одно и то же. То бледнеет, то пылает жгучим багрянцем её до боли возбужденное и мокрое лицо, она словно не своя, издёргавшаяся и подурневшая. – Промокнешь, заболеешь!

Маша кивает не в силах сбросить оцепенение, обиженная и рассерженная. Капли дождя валятся на лицо, бьют по щекам и горлу. Футболка, надетая наспех, шиворот-навыворот, – промокшая насквозь. В ушах – шум оглушающий.
– Ты – дур-ра, БЛИН! – хнычет девочка, тыкая в неё пальцем. – Мы не договаривались так!..

Наклонившись и встав на траву, на колени, Эрика прижимается к ней в приливе благодарности.
– Спасибо тебе, спасибо! – шепчет она с глубоким восхищением.
– Да кого спасибо, ё-моё!? – возмущение у Маши стучит в висках гулко, грозится вырваться. Вот-вот девочка вскочит и набросится на Эрику, нахлещет её по щекам и лбу.
– Завтра же приступим к обучению!.. – обещает Эр громко. – а хочешь?.. – вскакивает она. – Поедем на юг, на полуостров. У меня там – родня! Я как раз накопила! Только не в этом году.

Маша успокаивается, ей не свойственно обижаться долго, в конце концов, она виновата сама.
– Ты никому не скажешь? – хныкая и вздрагивая, девочка глядит на тётю влажными глазами, шмыгает неустанно.
– Не-ет, МОГИЛА!.. – клянётся Эрика. – вот крест каменный тебе! Крест-крест!!! Мокро жуть, айда в дом. Чай!
В доме уютно, сухо, стоит приятная глазу темень. Снаружи – успокаивающий стук дождя. Маша почти не хнычет, но хмурая до сих пор, поглядывает на Эрику исподлобья, походит на возмущённого ёжика, наверное, которого тронули не свои… Потягивая чай медленно, Маша держит стакан за «металлическое ушко», дует на душистую рубиновую жидкость. На дне стакана ещё бурлит тёмный густой осадок.
– Конец света будет, как мы поедем на юг? – недоверчиво уточняет Маша.
– Не будет никакого конца! – цыкает Эрика, брезгливая донельзя, словно рядом с носом своим видящая мокрицу, качает головой. – Завтра прибегай ко мне после обеда. Подарю рисунок, готовый! Будешь хранить его!
– О-о, а ты!.. – спохватывается Маша, вздыхая, забывая про обиду.
– Нет, – обрывает резко тётя. – Потом начну твоё обучение, когда оценишь. Полная отдача, понимаешь, нужна? Художество – это мука; оно постигается не сразу, один учитель не справится, если ученик не одарён.
– Я справлюсь, ты в меня не веришь? – кидает Маша, негодуя остро, готовая подпрыгнуть, разлить хотя бы на скатерть кипяток.
– Погоди, погоди, – машет руками Эрика. – Проверим. Ты сегодня начудила такого! Потерпеть не могла что ли? Сколько я тебе раз!..

Маша хмурится, но невольная улыбка «сражает» пасмурный настрой, сводя гнев на нет. Девочка прячет глаза, тупится заметно, а тётя глумится, хихикая тоненько; она будто хлопает наперекор насмешливой публике, своим властным и внезапно надменным видом показывает, что не кается над содеянным. Наглая какая тётка!

Можно обижаться или не обижаться, но работы в огороде много. До Конца Света Эрика планирует сделать такой большой ремонт, как на соседней даче: и забора кривого чтобы не было, и побелить, и «косметику» навести кое-какую, баню «отреставрировать», а то – «шелушиться». Тяжёлая работа впереди, без Маши Эрика не справится. Заражаясь весёлостью школьницы, она бежит наперегонки с охапкой очередного мусора, бросается пучками травы, придумывает Маши прозвища, делает всё, чтобы девочка не то сердилась, не то смеялась. Смеётся сама неудержимым девичьим смехом, беспечным, чистым, точно речек. Ага, весело, конечно, но мусор-то выносить, тяжёлый и жутко пыльный, никто не поможет, кроме детей, с которыми тётя договорилась за чупа-чупсы и жевачки. Не беда, что Эрика иногда «наглючка» противная. Она обещает научить писать, рисовать так, как до неё почти никто не делал. Талант – существо живое и дерзкое, поэтому его нужно подкармливать, а как это делать – мудрая тётя клянётся научить.

Картина, подаренная Маше, восхитительна. Описать её прилагательными и возможными другими словами почти нельзя, потому что на ней они: Маша и тётя Эрика в облике счастливых дельфинов. Маленькая она поместится в любом уголке, украсит какую угодно часть стены. Видно её будет отовсюду. С шедевром этим в простецкой деревянной рамке девочка бежит домой. Звонит на быстром ходу Насте, зовёт в гости, заворожённая, требует увидеться до отъезда. Вот лучшая подруга у Маши, рассматривает шедевр как обыкновенный рисунок, который Маша и раньше показывала ей.
– Мне нравится, – слегка недоверчиво отвечает Настя. – Ты куда бегаешь?
– К Эрике, – хохочет Маша. – Знаешь, какая она необычная. Тебе понравится!
– Потом, уезжаем мы вот-вот, сейчас мама вернётся.

В душе Маши теплится особенный огонёк и его яркий свет отражается в глазах. В них пристально удивлённо глядит Настя.
– Между вами?.. – спрашивает подруга, не веря.
– Да…

На ухо Маша шепчет такое, что слушать, не получается сохраняя равнодушие.
– Шутишь… ты гонишь? – бросает Настя, поражённая. То ли от жары, то ли от возмущения розовеет её смуглое лицо.
– Не-ет, – настаивает Маша радостная, вдохновлённая откровением. – Хочешь, покажу как мы?..
– Не надо! – соскакивает Настя с места. – Но… блин, не верю, хоть убей. Не хочу верить. У тебя Лёша есть, мути с ним.
– Лёша хороший, но мне не интересно с ним, – признаётся Маша грустно. – С тобой здорово, ты примешь меня как есть.
– Да, Маш, приму, – соглашается подруга, глядит с лаковым любопытством на выразительное лицо Маши, чувства и мысли отражаются на нём, как проплывающие облака на воде. – Но только не приставай… хотя бы так откровенно!..

Подружки хохочут. Нет причины для смятения, на душе чисто и здорово. То Настя, шутя, нападает на Машу, щиплет мягко за бока, то наоборот. Ими владеет невинная жажда веселья. Неподдельное девическое счастье, когда подруги доверяют друг другу искренно. Любые признания, неловкие и грубые возможно, в своей сущности лишь делают дружбу интересней и крепче.
– Ой, мне пора, Маш, целую тебя! – испуганно возвещает Настя, хватаясь за мобильный телефон. Он пищит и поёт. – Мама в городе.

Подруга удаляется стремительно и когда оборачивается, то машет рукой и смеётся. В окно Маша видит грозовую мглу, нависшую над школой и домами-пятиэтажками. Но пёстрая Настина фигурка вдалеке бодрит как в жару прохладная вода.

Подруга пропадает в пыле мутной мороси, а вместе с ней неожиданно гложет чувство тревоги. В квартире сверху топают тяжёлые башмаки, переругиваются два раздражённых голоса. Стены вздрагивают от грохота состава близкой железной дороги. А может Маше не хорошо, она боится, что останется одна? Ни Насти, ни Лёши, ни девочек, чувство тревоги обдает точно холодом и не по себе. Эрика – единственное спасение, но надо её слушаться, выполнять… бррр, Маша не станет. Вот-вот она позовёт и научит рисовать классно, чтобы обзавидовались все, на выставки приглашали. Как хочет Маша много друзей из числа творческих людей, общаться с ними, ходить на вечеринки. Вибрирует телефон, там смс-ка Эрики:
– Залепётывай завтра на хату, станем учиться. И слушай!.. к июлю попадём на выставку! Но сначала, помоги на огороде?
Ого, словно электрическим разрядом Машу возвращает в чувства смс-ка.
– Конечно, конечно, – как заведённая повторяет себе девочка. Тревогу как дождём смыло.

И скачет по дому, танцует, поёт, упивается своими грёзами.

Учиться рисовать, помогать, трудиться, сердиться, баловаться – курс на что-то взять следовало немедленно, не замечая грязи и луж, разбросанных по участку здесь и там. Смотреть, как белые облака отражаются в зеркале воды на земле, как плавают по нему травинки и листочки, точно насекомые по поверхности водоёма. Грезить вслух, болтаться по огороду, перенося шланг, обливаться водой, прячась за яблони, убирать мусор, – вот что замечательно. Капитан Эрика и матрос Маша, они идут на общем судне – к пристани «Талантливый художник». Впереди рифы, подводные скалы, но добраться до берега очень хочется, поэтому ничего не страшно, кроме…того, что они делают с Эр…

Предметы темнеют, теряя чёткость; они обращаются в чёрные плоские силуэты, как мазки на картине. Скупо солнце греет землю, Эрика зовёт учиться… Они – дома у подруги, наконец-то, а то поздно ведь. Хоть папа по телефону предупредил, то ли остаётся у своей знакомой, то ли на работе, но Маша всё-таки не привыкла ночевать вне дома. В комнате они садятся на пол. Эр хватает Машу за кисти рук, мнёт их пальцами, проверяя, словно на прочность, заключает довольно:
– У художника тонкие кисти, хорошо! Разминка, правую особенно верти!
– На полу обязательно сидеть?
– Да, молчи, – серьёзным тоном, не приемлющим оговорок, отвечает Эрика. – Сейчас будем делать упражнения, вызывающие движение хороших частиц.

Упражняется Маша так, что руки поднимать трудно и хочется упасть ничком. Но Эрика продолжает истязать, выдумывая разные движения для ног и шеи. Вот-вот «откроется второе дыхание» и творчество «ударит». Покрывшись потом, устав как запряжённая лошадь, наверное, девочка уж не желает рисовать. Отдохнуть бы, расслабиться. Но тётя заставляет приготовить холст и прочие – принадлежности. Маша и знать не знает, как это готовится всё, она рисует обычно карандашом или ручкой, шариковой или гелевой.
– Ах ты бездарная! – ругает Эрика, превращаясь в злую тётку. Попадая на разгневанное лицо подруги, бледные вечерние отсветы превращают его в грубую маску.
– Нет, я рисую хорошо, но просто не знаю, как подготовить холст!.. – испуганно и вяло оправдывается Маша. Внутри груди загорается и щемит, требует уничижения больше и больше. Путь Эр меня ругает, лишь бы научила рисовать дельфинов над звёздами.

Набрав тюбиков и кисточек с пыльного подоконника, Маша не может захватить бумагу и остальное, а Эр требует всё делать быстрее. От жалости к самой себе у девочки выступают на глазах слёзы. Будь прокляты эти краски! Они достаются от дьявола, это точно.
– Ах ты – гадкая, ещё плачешь, я тебя накажу сильно! – кричит Эрика истерично. – Хочешь наказания?
– Да, – шепчет Маша.
– Громче, рабыня!
– ДА!
– Что я с тобой сделаю?
– Что скажешь…

Вместо урока по изобразительному искусству Эрика показывает ей свой гнев. Она бросает её на кровать, голую, заставляет позировать в разных позах. Хохочет, приговаривает разные гадости, собирает такое, что и воспалённому мозгу не придумать. И снова Маша плачет горько, будто опозоренная на глазах у школы.
– А теперь иди и рисуй, не одевайся! – приказывает Эрика. – Делай большой рисунок и помни – на носу выставка в музее авангарда. Можешь отыграться на мне, милая.
– Да-а, – протягивает Маша сердито, отирая слёзы. – Иди к стене и делай, как говорю, сучка страшная.
– Да!

Липнет Эрика к обшарпанной стене точно улитка, трётся обнажённым животом и грудью судорожно, что-то шепчет, как сумасшедшая. А Маша водит по огромному листу карандашом быстро-быстро, скребёт-скребёт, упивается собственными образами.
– Ты – гадюка! – приговаривает Маша и чувствует великолепную силу мщения и вдохновения одновременно. Образ создаётся сильный, живой, искренний. В нём слегка полноватая притягательная Эрика – рабыня-варвар, которую вот-вот изнасилует десяток дурных римлян. Их очумелые «рожи» выглядывают с разных сторон, они захватили селение варваров и Эрика – их трофей. Убивать её не станут, убийств уж было множество.

В другом качестве мощней выходит рисунок – Маша открывает в себе новый источник силы и вдохновения. Поддерживаемый живыми эмоциями, он напитывает художество сильней, стремительней. Первый урок был понятен, никогда не отступайся, если даже тяжело и, кажется, бессмысленно… Эрика и Маша лежат на кровати, выбившиеся из сил, грезящие о поездке на юг после Конца Света, которого не будет. Не в карандаше как сейчас, а воображением они создают пламенные образы бурных и счастливых себя в мире мягкого тепла и солёных безграничных вод.
– Отзвонюсь, приходи на краску, – дыша глубоко, зовёт Эрика. – Раскрасим что получилось. Сразу красками лепить нельзя, надо перестраховаться вначале.
– Конечно, – обещает Маша и спрашивает восторженно: – А что мы будем делать? Так же! Буду мучить тебя, а ты – меня?
– Как пойдёт, милая. Если процесс мы можем проследить и настроить, то талант иногда не зависит от нас. Поэтому, верь мне. И неси завтра свои рисунки, отберём по-интересней. Ребята с выставки – дотошные ценители. Один раз не понравится, приглашать не будут.

На кухне закипает чай, слышен свист чайника. У Эрики на десерт припасено сладкое ванильное печенье. Жаль, что она выходит из отпуска. Теперь только по вечерам можно её увидеть, а так хочется «тусить» с ней каждый день с утра.

Томные жаркие дни превращаются ещё и в мучительное наказание, если не слышно Эрики. Маша тогда включает компьютер, ищет видео, игры… Скачивает «Симс +18», в ней можно строить отношения какие угодно, делать что захочешь и никто не осудит. В неё играет пол школы. Папа увлечён любовницей, им нет дел до Маши, какая там художественная секция?
– Девочка ты со мной? – голос Эрики тихий взволнованный; он сразу вселяет надежду и хочется радостно кричать.
– Конечно! Почему трубку не берёшь и сама не звонишь? – сердито бросает Маша.
– Так получается. Давай ко мне. И помни: ты – моя!

Не помня себя от счастья, Маша бежит к тёте. И подчиняется ей, связанная. А потом горько плачет потому, что Эрика вытворяет с ней такое, что жутко неприятно описать. Пуще прежнего, чем в первый раз, дуреет «по-жести», изгаляется, как озабоченная дура. Брр, вспоминать…
– Прости, прости! – почти кричит подруга. Не то от стыда пылает её лицо багрянцем, не то от ража, в который входит… – Перебрала. Знаешь, как тяжело работать целый день? Подшаманим твои рисунки и – на выставку на выходных. Ты отыграешься, как захочешь, обещаю. Но ты не смелая.
– Я не смелая? – отирая слёзы, возмущается Маша. – Я – самая смелая. Я тебе такое устрою. Будешь позорной!
– Та-ак! – с удовольствием и нетерпеливо протягивает Эрика. – Посмотрим. Увидишь, какие девочки придут на выставку. Там личности творческие. Особенные. У каждой – свой стиль!
СТИЛЬ! Это слово врезается в мозг Маши будто тараном, обезоруживает и злит. Неужели нельзя обыкновенно быть собой?
– Мы вместе ворвёмся туда и покажем, где раки зимуют, не парься, я – не школьница!

Успокаиваясь, Маша молчит, наблюдая за Эрикой. Опытный художник раскрашивает и не родные рисунки быстро и здорово. Преображает их с ловкостью завидной, тайно становясь соавтором. Правая рука тёти порхает с мягкой кистью как птица над птенцами, а сама Эрика – сосредоточена, выразительно её серьёзное лицо. Мазки ложатся прекрасными наплывами, словно сметана на хлеб, создавая рельеф. Образы становятся будто чужими, но такими новыми, до невозможности таинственными. Невозможно оторвать от них слезящийся от радости взгляд. Рамок у тёти много: деревянных, пластмассовых, металлических – проволочных и самодельных; их хватит на самые интересные, на шедевры… Подруга работает с ними долго, Машу она не замечает, такое чувство, что в комнате нет никого кроме Эрики и картин. Ещё некоторое время назад Маша, блин, обижается ужасно, готовая сорваться домой и обидеться сильно, сжечь бы эту Эрику вовсе! Некоторое время назад, общаясь с ровесницами, девочка была дичком, но теперь её простодушное любопытство и нечёткую целомудренно-чувственную душу неудержимо влекут огоньки, играющие, мерцающие в девичьих глазах Эрики. Невинная жажда любить и получать от жизни придаёт ей неподдельную радость, прелестную в своей неловкости, нередко грубую и непредсказуемую. Но искусство граничит с безрассудством, это не открытие.
– Ух, готово! – шепчет тётя, вздыхая глубоко.

Сколько времени проходит? У Маши оттекают ноги сидеть на полу. Она оглядывает мрачную комнату. Несколько её рисунков превращены в картины, остальные дожидаются у стены, открыта форточка, некоторые предметы переставлены. Странно, что она теряется. Быть может, Эрика гипнотизирует?
– Вставай, пошли чая глотнём, пить охота, – зовёт тётя. – Давай, другие посмотрю. До выходных – пара дней. Успеть надо.

Маша вскакивает, немедленно бежит за Эрикой. Ещё минута и она как будто останется здесь навечно, запечатанная в параллельном пространстве, где время тенятся как жевачка, – девчонка испытывает дежавю. Неприятное чувство на самом деле!
– Я не понимаю нас, Эри, – недовольно признаётся Маша, попивая чай. – Я тебя люблю и ненавижу иногда. Сначала я хочу быть связанной, потом не хочу, когда ты ведёшь себя так!.. – мысли девочки вращаются по кругу, залитые смутным светом. Блаженное оцепенение до начала и????????..

Эрика вздыхает, проясняется её лицо, блестят широко расставленные глаза, щурятся хитро. Её мысли далеко, наверное, от своего дома. Она молчит, глядя поверх Машиной головы с безмолвной улыбкой, блуждающей на губах. Отвечает кратко и довольно:
– «Дельфинов» поставим первыми!

Отрадно чувствовать, как Эрика упивается образом дельфинов, здорово сознавать, как много они значат для сердца подруга. Она прямо открывает в себе неиссякаемый источник лучших чувств, выплёскивает их с нежностью… ну не всегда, блин!..

День выставки. Ого! Маша не знает что надеть. На выставке, особенно своих работ, она ещё не бывает. Тревожится сильно. От волнения она вне себя. То заходит в Интернет, то звонит Эрике. А та – трубку не берёт, ждёт её на остановке. Картины уж давно там в музее, расставлены вширь и в длину на стенах, на подвесных полках. Ох, сколько народу будет? Как надо себя вести? Голова кругом идёт. Но некогда размышлять – надо бежать. И Маша бежит, наряженная абы как.
– Веди себя естественно, – советует Эрика, улыбаясь. – Ты ведь маленькая ещё. Тебе всё простят.

Иногда она бесит, делая замечания. Маша должна вести себя как настоящий художник, не преступно и круто. Но там, на выставке, не только картин Эрики и Маши, люди разные, такие разные, ходят, внимательно смотрят, глядят вдумчиво на картины и на простые зарисовски. От Эрики Маша не отходит. Она – её хвостик. Так смешно, наверное, выглядит со стороны.
– Привет, Эр, твоя ученица? – весело спрашивает высокая худая дама с бледным лицом. Она в чёрном сарафане и такого же цвета вязаном берете. Эта тётя смотрится, как статуя, посвящённая прошлому.
– О-о, – тянет Эрика оживлённо. – Да, моя гордость. Юное дарование! Посмотри…
– Видела, неплохо, – жестом правой руки длинная тётка осаждает её. – Не хватает зрелости пока что. – она чуть наклоняется и шепчет Эрике на ухо.

Тётя Эри заметно хмурится, но погодя веселеет. Они обе отвлекаются на гостя, мужчину, того самого, который охранял бассейн.

Маша устаёт слушать и глядеть. С ней никто не разговаривает, но она «тушиться» не по этому. Вроде непонятно почему. Хотя… в городе, оказывается, много талантливых художников. А в мире, наверное, их намного больше. Но Эрика поможет стать ей настоящей. Поможет найти себя в художестве, Маша это чувствует остро, душой и телом. Поможет, но попозже, конечно. А сейчас девочка устаёт от блуждающих людей, ей хочется вернуться если не к себе домой, то к Эрике. Она смотрит на часы, висящие над самой славной и небольшой картиной – «Дельфинами над звёздами». Она смотрит на часы, восторженная, но время отчего-то не различает, стрелки сливаются, что большая, что малая. Какое время, какие часы, если над ними дельфины и звёзды.

 

Виктор Власов