Евгений Евтушенко: «Все умерли - и в наказанье не умер лишь я»
Живой классик русской поэзии снова выступил в легендарном «Политехе». 18 июля он праздновал здесь свой 79-й день рождения. Накануне мэтр дал интервью.Евгений Александрович, в стихотворении из новой книги «Можно все еще спасти» вы жестко констатируете: «Все умерли - и в наказанье не умер лишь я». Но, может, это не наказанье, а дар судьбы?
Нет, не дар. Я остался без дорогих мне людей. Мы были сросшимися друг с другом и останемся сросшимися в истории. Хотя нас часто ссорили, в последнее время в наших отношениях все улеглось. Я посвятил Вознесенскому стихотворение «На хвосте», вспомнив все хорошее, что было между нами. А он, даже находясь в госпитале, написал мне замечательное письмо ко дню моего рождения. Мы закрыли все спорные вопросы и темы. Но уже после его смерти вдруг вышла книжка, где опять вспомнили о наших размолвках.Вас это до сих пор задевает
?А как может не задевать? Это нехорошо, некрасиво. Ему наговорили обо мне какую-то чушь, что я, якобы, ушел с творческого вечера в Оклахоме, не вынеся его успеха. Я тогда провел в университете два урока с моими студентами и после этого привел их всех на его выступление. А перед этим сказал ему: «Андрюша, я не могу остаться на банкет, мне еще три часа рулить до своего города Талса». И Вознесенский понял меня. А ему преподнесли ситуацию так, что я во время выступления покинул зал и увел студентов. Ему просто солгали. Догадываюсь кто, но не хочу произносить имени. Много лет некоторые люди играли в «испорченный телефон», чтобы поссорить нас.Сейчас, оглядываясь назад, вы можете сказать, что ваша шестидесятническая плеяда действительно была неким духовным братством, или это в большей степени миф?
Мы были разными людьми, но долго тесно общались и могли вечера напролет проводить вместе. Илья Эренбург о нас хорошо сказал: это были люди разных характеров, с разной поэзией, но похожие на тех путников, которых поймали одни и те же разбойники и привязали к одному и тому же дереву. У нас были общие враги.Более ранние литературные эпохи порождали документальные эпосы о самих себе. Вспомните хотя бы «Чукоккалу» Корнея Чуковского или мемуары Нины Берберовой. У шестидесятников столь подробного, летописного наследия фактически нет, не так ли?
Корней Иванович вел свои дневники с такой скрупулезностью, поскольку многого просто не мог тогда открыто напечатать. А мы обо всем могли высказываться в стихах. Мы сделали нашу поэзию своего рода дневниками, открытыми для всех.Что было, если бы у вашего поколения был интернет?
Сослагательного наклонения в истории не бывает. Вообще интернет - замечательное изобретение, но некоторые, прикрываясь его анонимностью, показывают в Сети такие грязные стороны своей натуры, что становится мерзко. Распустежа там много. О чем вы думали на той знаменитой встрече с интеллигенцией в Кремле в 1963 году, когда Хрущев устроил разнос Вознесенскому - что-нибудь вроде «слава Богу, не я сейчас стою на трибуне»?
Нет, никогда так не думал. И очень переживал в тот момент за Андрея. Смотреть на эту картину было ужасно. Я сидел тогда рядом с Эрнстом Неизвестным, и он сказал мне: «Обрати внимание: каждый раз, когда Вознесенский поворачивается в сторону Хрущева, тот затихает. Значит, человеческое в нем есть. И когда он видит перед собой конкретное лицо, он совсем по-другому реагирует, перестает кричать».Что вы сказали Вознесенскому сразу после того собрания? Хрущев ведь предлагал ему уехать за рубеж. Вы не советовали другу воспользоваться этой возможностью?
Так я не мог сказать. Мы вместе потом шли вдоль Кремлевской стены: Андрей, я, Эрик, Роберт Рождественский. И, кажется, Роберт сказал: «Что же теперь будет? Не начнется ли еще один 1937 год?» Я был из всех нас наибольшим оптимистом и ответил: «Ничего, все перемелется». Я и Хрущеву так говорил, заступаясь за Неизвестного: «Никита Сергеевич, ну можно же попробовать понять художника, который прошел войну, сражался за Родину». Хрущев отрезал: «Горбатого могила исправит». А я ему ответил: «Нет, Никита Сергеевич, я надеюсь, прошли те времена, когда людей исправляли могилами». Многие присутствовавшие при том разговоре, в особенности Сергей Владимирович Михалков, кричали «Вон из страны!» и Неизвестному, и мне. Я подумал, что это точно конец. Но потом произошло невероятное: Хрущев так, по-пахански, всех жестом успокоил и трижды хлопнул в ладоши. Его аплодисменты в мой адрес стали для всех неожиданностью, и тут же Михалков подошел ко мне со словами о моем таланте.
Эрик потом говорил мне, что Никита Сергеевич, вероятно, увидев, как на нас набросились, о себе подумал, о том, что придет момент и его коллеги устроят ему подобную обструкцию. Позже мы с Хрущевым вспоминали ту ситуацию, когда он уже был в отставке. Я спросил: почему он так злился на нас тогда? И он сказал, что злился из-за ощущения собственной неправоты, признаться в которой не мог. А еще мне вспоминается, как Никита Сергеевич пригласил нас с женой на Новый год в Кремль. Его помощник в разговоре со мной сказал: «Вам, кажется, какие-то документы на выезд не подписывают? Так вот Никита Сергеевич предупредил, что специально на банкете подойдет к вам побеседовать, дабы все увидели, как он к вам относится». Так и произошло. Хрущев подошел, слегка приобнял меня, поздравил с Новым годом, и после этого, кто-то из чиновников подбежал ко мне, сказал, что с документиками порядок.
Вы готовите новую антологию русской поэзии. По вашим словам, больше всего в нее войдет стихотворений Ахматовой и Цветаевой. А сколько там будет Иосифа Бродского?
Еще не считал. Примерно как и в предыдущей антологии. Тогда мы с ним договорились, что у него будет столько же строчек, сколько у меня и Вознесенского.Вы непосредственно с ним тогда договаривались?
Нет, мы общались через моего друга, профессора Альберта Тодда. Речь шла об англоязычном варианте антологии. Бродский выбрал для нее очень неудачные стихи - холодные, написанные в эмиграции. И тогда я решил выбрать для русского варианта другие вещи.Когда произошел надлом в ваших отношениях?
Когда Бродский уехал в Америку, причем с моими рекомендациями, и там начал рассказывать, что Евтушенко участвовал в кампании по выпихиванию его из Советского Союза. Хотя он был освобожден из тюрьмы благодаря моему письму к властям.То есть вы считаете, что по отношению к вам Иосиф Александрович проявил чистую несправедливость?
Грязную несправедливость. И достаточно об этом. Кто-то там, наверняка, что-то «нашелестел» ему в уши.На сегодняшний момент Бродский последний из русских литераторов, кто удостаивался Нобелевской премии. Когда он получал эту награду, вы воспринимали это как успех русской литературы?
Меня это мало волновало. Ни одна премия не в состоянии сделать человека лучше. В целом для русской литературы награждение Бродского, конечно, было почетным фактом, но сам он, к сожалению, повел себя после этого недостойно, стал выступать против моего принятия в Американскую академию. В эмигрантской прессе говорил много оскорбительных вещей, в Америке эмигрантская пресса не попадает под судебные разбирательства.Вы помните давнюю стихотворную пародию на вас Леонида Филатова «Мне говорил портовый грузчик Джо…» из цикла «Таганка-75»? Как вы к ней относитесь?
Хорошая пародия. Хотя самому Филатову я об этом не говорил.Вы любили ту Таганку?
Конечно. И спасал их очень часто. Писал письма в защиту.Что скажете о происходящем в театре сейчас?
Ужас. Я чудовищно расстроен. Ни одна из конфликтующих сторон не имела права так себя вести.Скажите, соединение в супружескую пару молодых Евгения Евтушенко и Беллы Ахмадулиной - это действительно была исключительно высокая любовь или отчасти романтическая игра двух поэтов?
Что вы! Никакой игры. Мы обожали и всегда любили друг друга.
