Большой человек, большой ребенок, выдающийся пианист, он входил в элиту отечественных музыкантов-исполнителей. Его залы были постоянно переполнены. Бах, Моцарт, Рахманинов, Бетховен, Чайковский, Бернстайн, Гершвин и другие гении, прошлые и современные, нашли в нем глубокого и виртуозного интерпретатора.
Общественный темперамент превратил его, несгибаемого борца за справедливость, в Тиля Уленшпигеля: так в шутку и всерьез называла его жена Лариса. Непередаваемое чувство юмора смягчало его бурный характер.
Запись нашего давнего дружеского разговора звучит сегодня, когда его не стало, особенно выразительно.
Коля, чем отличается репетиция от концерта?
Репетиция имеет право на ошибку, концерт ее не подразумевает. И все-таки стараешься, особенно на генеральной, не выкладываться до конца, но, в общем, честно говоря, увлекаешься.А что дает сам концерт?
Радость встречи со своей публикой. Будучи в достаточно зрелом возрасте, я стараюсь новые места не обживать, а бывать там, где уже в течение десятилетий гастролировал. И, в общем, я не могу пожаловаться на пустые места в зале.Где живет твоя публика?
Она живет во всем мире. Но моя любимая публика здесь, в России. Я люблю ее больше остальных, хотя остальных люблю тоже очень, но эта публика приходит вопреки всему. Все страшно трудно, билеты дороги, зарплату не платят, опасно ходить по улицам – казалось бы, минусов больше, чем плюсов, и все-таки моя публика сидит в зале и после концерта неизвестно на чем добирается к себе в спальные районы.Ты имеешь в виду не москвичей только, а и провинцию?
Я очень не люблю слово «провинция». Скорее, это большая Россия.Коля, а каким ты был мальчиком? Нежным, упрямым, настойчивым?
Я был очень своенравным, драчливым, громким, надоедливым. Что еще можно сказать, чтобы не оскорбить юного Петрова... Во всяком случае, если бы у меня был такой сын, как я, насколько я себя помню, то, наверное, ему пришлось бы несладко.Я когда смотрю на тебя на сцене, мне всегда кажется, что ты сохранил в себе много детского. Резкого и драчливого мальчугана ты в себе тоже сохранил?
Не знаю, ко мне уже лет двадцать пять прилипло прозвище – Пьер Безухов... Нет-нет, я был очень неудобным юношей.Ты сам хотел учиться музыке или тебя обучали насильно?
Моя бабушка, замечательная пианистка, окончившая с золотой медалью московскую консерваторию, была моей первой учительницей. И после ее смерти еще долго находили в потайных уголках куски ремня, с помощью которых мне прививалась тяга к прекрасному. Я, конечно, был страшным непоседой. Я обожал всякую беготню, гулянки, игры и должен сказать, что даже с сединами не приобрел усидчивости. Правда, Господь дал мне такое качество, что мне нужно меньше времени на освоение нового сочинения, чем кому-то другому. Это ни в коей мере не является моим достоинством, и этим нечего хвастаться. Кроме того, в моей памяти укладывается то астрономическое количество сочинений, которое я сыграл. Это не значит, что я могу каждый концерт вот так сразу сесть и сыграть. Хотя думаю, что десятка полтора концертов, таких, как Второй Прокофьева, Первый Чайковского, Второй Рахманинова, Пятый или Третий Бетховена, после хорошего возлияния в четыре утра, если меня поднять, я сыграю.Когда смотришь на тебя за роялем, такое впечатление, что тебе, действительно, очень легко все дается.
Опять же ни в коем случае не выставляю как личную доблесть, но с того момента, как я в Центральной музыкальной школе, в пятом или четвертом классе, сдал экзамен по гаммам и сольфеджио, за всю свою жизнь я не сыграл ни одного упражнения. Все то, что необходимо для поддержания формы, я нахожу в тексте музыкальном, которое должен исполнять на сцене. Я ни в коем случае никому этого не советую, это сугубо индивидуально. На некоторых конкурсах существует такое правило, что нужно за несколько дней выучить новый концерт и сыграть его в финале. В частности, на конкурсе в Брюсселе. Во-первых, я был единственным из финалистов, который сыграл этот концерт наизусть. Но я сейчас даже фамилию композитора не помню, не то, что музыку. Как он влетел ко мне за эти шесть дней, так же и вылетел. А во-вторых, если предположить, что великий Святослав Рихтер, или Эмиль Гиллельс, или Артур Рубинштейн медленно учат, значит, на этом конкурсе они ничего бы не получили.Говорят, что человек играет не пальцами...
Я понял вопрос. В принципе, невозможно понять, почему ты выходишь в зал, садишься за инструмент и чувствуешь, что публика твоя и ты можешь делать все, что хочешь, или с первой ноты думаешь: Господи, скорее бы этот кошмар кончился...Такое бывает тоже?
Бывает. Мария Вениаминовна Юдина, великая пианистка, великий философ музыкальный, часто просто вставала со сцены и убегала, когда кто-нибудь ронял ключ или номерок. Софроницкий – то же самое.Такое напряжение, такое обнажение, что все на нервах?
Да, это фактически можно назвать исповедью перед слушателями, или причастием, или свиданием очередным. Есть понятие: концерт. Создать это понятие трудно. Разрушить его ничего не стоит.Коля, говорят: служенье муз не терпит суеты. Но ты человек исключительно активный. Одной музыки тебе мало, ты как Фигаро...
Я понял. Я давно прочел афоризм, что тот, кто никуда не торопится, никуда не опаздывает. Мне на все, в общем, хватает времени. Несмотря на мою загрузку, помимо концертной деятельности, а я все-таки считаю себя, в первую очередь, концертирующим музыкантом, потом педагогом, и потом уже общественным деятелем...А почему ты занимаешься общественной деятельностью? Что тобой движет?
Потому что есть то, что мешает мне жить и существовать. Я занимаюсь теми проблемами, которые мне в свое время очень дорого стоили. И в буквальном, и в переносном смысле. О чем некая госпожа Кучкина написала статью в «Комсомольской правде» «Не стреляйте в пианиста» – помнишь? Эта история стоила мне трех лет жизни и колоссального разочарования в коллегах-музыкантах: большего потока предательства я не встречал. Может, только, когда был четыре с половиной года невыездным. Люди начали просто исчезать из жизни. Еще вчера сидели за твоим столом, пили, ели, клялись в вечной дружбе... и возникли вновь, когда все стало в порядке...Речь о том, что ты отказался играть с дирижером, которому отказался подавать руку в связи с одной антисемитской историей...
Я благодарен Создателю за то, что он не позволил мне скурвиться. Я максималист.То есть живешь по этому принципу: кому-то подаешь руку, кому-то нет?
Нет, ты знаешь, Олечка, я всех простил.Будучи максималистом?
Я остался максималистом, я все помню, у меня, слава Богу, хорошая память. Но я всех простил. Более того, прошли многие годы, и те люди, когда ко мне приходят, я их не отвергаю.Коля, а ты сам никому никакой боли не причинил?
В Прощеное воскресенье я у всех, кому я причинил какую-то неприятность, просто с чувством необходимости личной просил и прошу прощения. Да, я, к сожалению, никогда не мог удержаться от соблазна человеку, который является кое-чем, напомнить об этом, чтобы он не забыл. И это плохо.Это максимализм или бурный характер?
У меня много отрицательных качеств. Я и максималист, и достаточно нетерпимый человек, я очень шумный, громкий, я много кричу дома, я много причиняю неприятностей близким из-за своего взрывного нрава...Но они тебя при этом очень любят.
Я их тоже очень люблю. И может быть, я не всегда бываю прав. Одного качества у меня, слава Богу, нет, это зависти. Ни к чему: ни к успехам моих друзей, ни к их заработкам, ни к каким-то замечательным квартирам, машинам, орденам. Я всегда это принимал с искренней радостью.Это связано с тем, что у тебя самого все в порядке, или быть завистливым – просто свойство характера?
Я не принадлежал никогда к числу счастливчиков, везунчиков. Знаешь, человек едет по улицам, и перед ним зеленая волна...Разве? А я считала, ты везунчик!
Нет, совсем нет. Все то, что я получил в своей жизни, я получал очень нелегко. Притом, что я никогда никого ни о чем не просил. Я гордый. Я никогда не вымаливал себе званий, регалий и так далее. Все, что я имею, я заработал своими руками, вот мое единственное орудие. У меня нет никаких ни АО, ни ЗАО, ни ЗАОТ. У меня есть мои руки. Поэтому мне легко жить.У тебя чистая совесть? Ты хорошо спишь?
Да, я сплю неплохо.А вот то, что ты занимаешься общественной работой – ты как бы сейчас близко к власти стоишь. Говорят, что интеллигенту надо от власти стоять подальше...
Власть – это возможность командовать людьми. У меня этого нет: ни возможности, ни желания. Все, что я делаю, – это для того, чтобы помочь людям, помочь нашему обществу. Я воспитывался в семье, в которой никого нельзя было упрекнуть в том, что он совершил неблаговидный или порочащий поступок. Василий Родионович вообще был человеком святым...Твой знаменитый дед?..
Да, великий бас Большого театра, который, единственно, почему не так знаменит, как Федор Иванович Шаляпин, потому что, во-первых, остался в России и не смог составить то фонографическое богатство, какое было у Шаляпина, потому что в те годы Запад был на несколько десятков лет впереди нас с нашими пещерными возможностями записи, и, во-вторых, у него были больные ноги, он не был актером, он не мог двигаться по сцене. Но сам Шаляпин говорил: эх, Вася, мне бы твой голос! Об этом свидетельствовали Сергей Иванович Мигай и Иван Семенович Козловский… Я и себя часто ощущаю каким-то пришельцем из прошлого века. Ведь всегда ставишь себя на место какого-то человека: кто-то совершил некий поступок, а ты думаешь – а мог бы ты так сделать? Унижаться, вымаливать, лизать мало достойные места для того, чтобы что-то получить – я думаю, я сгорел бы, а не смог. У меня есть барьеры. Есть преграды, которые я не считаю возможным переходить. Я этим совершенно не горжусь. Никогда ни мама, ни бабушка не говорили: Коля, ни в коем случае того-сего нельзя. Так получилось.Коля, ты жил и живешь в окружении женщин: дочь, жена, мать. Я видела на концертах, как твои женщины смотрят на тебя влюбленными глазами. Что такое для тебя женщина? Какую роль играет и играла в твоей жизни?
Собственно говоря, моя семья – это то, благодаря чему я живу. Потому что все, что я делаю, я делаю не для чужого дяди, не для того, чтобы прибавить себе наград и прочего. Все делается для дома. Мой дом мне обошелся очень дорого. И в смысле денег. И в смысле того, что я создавал свой мир. Это моя родина. Я очень люблю свою жену, которая является не только моей спутницей, но и советчицей, человеком, с которым мы преодолели вместе очень многое. У меня прекрасная растет дочь, которая, как мне кажется, унаследовала от нас самые главные человеческие качества...Ты заговорил о близких, и у тебя даже голос дрогнул...
У нас с мамой фактически не было никого родственников, до того, как я женился. Были я и мама. Сейчас Лариса и Женя. Наш мир крошечный. У меня нет дворцов, у меня нет ничего на Западе – ни квартиры, ни виллы, мне этого не хочется просто. Но мой мир я создал, мой мир у меня есть. И он достаточно прочен…P.S. Сначала была панихида в Большом зале консерватории. Играли Шестую симфонию Чайковского, которую без слез слышать невозможно. Дирижировал Марк Горенштейн. Замечательные люди говорили печальные слова.
Потом было Троекуровское кладбище, тоже, конечно, со слезами. А потом – поминки в Доме литератора. И тут – было много смеха. Вспомнили, каким веселым человеком был наш общий друг Николай Петров, и такое ощущение – что он никуда не уходил, что он здесь, с нами, и мы по-прежнему можем радоваться ему и быть близким ему.
И прозвучал один из любимых его анекдотов:
Умирает человек и отправляется прямиком в рай. Привратник Петр, однако, заворачивает его:
- Тебе не сюда.
- Как не сюда, - возмущается новопреставленный, - я столько сделал добра, столько на церковь потратил.
И раздается голос Бога:
- Верни ему деньгами.
Ольга КУЧКИНА 
