Власть выделяет триллионы рублей, чтобы противостоять нынешнему экономическому кризису. Но эффект от всех этих мер будет минимальным, поскольку сама система организации этой помощи основана на совсем других принципах, чем во всем мире
Последние две недели российские власти практически постоянно выдвигали новые инициативы по «помощи» населению и малому бизнесу на фоне продолжающейся de facto cамоизоляции (потому что в нормальное русло сейчас входит жизнь только крупных или окологосударственных компаний). Среди этих инициатив самыми крупными являются разного рода детские пособия (добавляющие к ранее объявленным как минимум 249 млрд рублей); выдача средств на выплату заработной платы тем пострадавшим компаниям, которые сохранят рабочие места (не менее 80 млрд рублей), «зарплатные кредиты» предприятиям, особо пострадавшим от пандемии, а также выплаты повышенных зарплат медикам, работающим на «переднем крае» борьбы с инфекцией (на эти цели правительство зарезервировало 45,7 млрд рублей). Может показаться, что суммарно выделяются не такие уж маленькие деньги — но проблема не только в их ограниченности (вспомним, что совокупные денежные доходы населения в России в 2019 году достигли 59,84 трлн. рублей [cм.: https://gks.ru/storage/mediabank/osn-12-2019.pdf, с. 203], т. е. речь идет не более чем о 0,6% этой суммы), но и в том, что получить их наверняка будет не так уж и легко.
Поводом для широкого обсуждения темы стали дополнительные выплаты врачам за апрель, которые — в отличие от названных В. Путиным 25–80 тысяч рублей/месяц, составили где 32 тысячи, где 2 тысячи, а где и 386 рублей. Оказалось, что суммы посчитали на основании чуть ли не количества минут, которые врач или медсестра находились в контакте с больным(и). Президенту потребовалось еще раз обращаться к своим лакеям, обещая грозные кары в случае, если деньги не дойдут до врачей «на следующий день». Однако, на мой взгляд, вероятность этого все равно остается низкой, тем более что со всех сторон слышатся практически такие же жалобы: то предпринимателя просят собрать более 30 документов для оформления кредита в Сбербанке; то оказывается, что пониженные социальные платежи относятся не ко всей зарплате на малых предприятиях, а только к той части, в какой они превышают минимальный размер оплаты труда; то выяснится, что после остановки почти всего малого бизнеса и сферы услуг в 12-миллионной Москве «коронавирусное» пособие по безработице получают только 40,5 тысячи человек. Проблема является системной, и пинать всех исполнителей у В. Путина не получится. Особенно печально все это выглядит на фоне западных стран, где в Германии частные предприниматели, подав одно лишь заявление, получали около Є1,5 тысячи в расчете на одного работника, а в США уже 38,6 млн человек заполнили заявки на дополнительное пособие по безработице на срок до 31 июля в размере $600 в неделю — и получают его с шестого дня с момента заполнения документа (никакого «одобрения» он вообще не предполагает, проверяется лишь достоверность сообщенных фактов).
На самом деле за всем этим скрывается огромная — причем специфически российская — проблема. В нашей стране издавна сложилось жесткое противостояние человека и государства. Правила, существующие в обществе и бизнесе, на государство не распространяются. Государственные служащие на любом уровне иерархии полагают себя сособственниками «государства», в то время как граждан считают просителями (именно поэтому сейчас власть ведет речь в основном о «помощи» людям и бизнесам — но ни в коем случае не о выполнении собственных обязательств по отношению к людям, для которых ее решения сыграли роль форс-мажора). Проситель по определению не имеет прав — и именно поэтому можно обусловить выдачу вспомоществования любым количеством бумажек и документов. Решения президента в этой ситуации задают некую рамку, за которую нельзя выходить, но которую можно произвольно суживать. И тут нечему удивляться: на любой позиции «государственник» отождествляет себя с государством — и поэтому к каждой выделяемой копейке относится как к своей и расстается с ней крайне тяжело (отчасти — хотя и вовсе не всегда — это усугубляется тем, что чиновник реально может эти деньги украсть или «освоить» через близкие ему компании).
Российский подход радикально противостоит западному, где мелкие чиновники выступают в роли продавцов или работников сферы услуг, а граждане — обычных клиентов, которых нужно обслужить по возможности качественно. Жалеть для граждан денег не принято — клерки воспринимают себя как исполнителей решений, принимаемых выше, и если они позволяют выдать врачу дополнительную оплату в 40 тыс. рублей, никто даже не попытается ее сократить. Более того, политики относительно легко принимают решения о дополнительных тратах, так как от благополучия граждан в конечном счете зависит их популярность. Государство во многом работает как большая корпорация: оно хорошо выглядит в глазах населения, когда рассылает чеки или возвращает переплаченные налоги, тогда как корпорация оценивается по сумме выплачиваемых акционерам дивидендов. Масштаб «идеологического» различия между Россией и развитыми демократическими странами подчеркивается в данном случае одним простым фактом: в США, Великобритании, Франции, Японии с 2000 г. не было исполнено ни одного бюджета с профицитом; в Германии — 2; в России — 8. Российское государство в принципе не стремится делиться с гражданами — отсюда и постоянные «разрешения», и тысячи «подзаконных актов».
С связи с этим следует обратить внимание на три обстоятельства.
Во-первых, и это самый важный момент, неготовность «делиться» вызывает огромные сложности в оформлении любых финансовых трансакций.
Например, государство решило софинансировать зарплаты для малого бизнеса. В налоговой есть сведения о среднесписочном числе работников по состоянию на 1 марта; есть и счет предприятия. В любой другой стране бюрократ написал бы типовое письмо всем директорам, попросив прислать сообщение о том, что никаких увольнений на предприятии не было, — и тут же перечислил необходимую сумму. Если окажется, что директор слукавил, всегда можно заблокировать счет и взыскать переплату. Если предприятие разорится, можно поучаствовать в банкротстве или даже просто списать выданные деньги в убыток, потому что исполнитель не несет ответственности за их выделение, ведь письмо директора у него в папочке. То же самое относится к детским выплатам или к оплате врачей: есть рамочный закон, есть процедура — тогда проще немного переплатить, чем пустить под откос весь процесс, вдаваясь в излишние детали. Потому что в нормальной стране перерасход бюджетных средств на ремонт офиса по приказу мелкого начальника — это преступление, а на выплату гражданам в соответствии с законом — похвальное рвение. В России все, увы, совершенно наоборот. Именно поэтому из 2,6% ВВП обещанной экономике «помощи» до получателей дойдет хорошо если треть.
Во-вторых, имеется и другая проблема. Экономики успешны тогда, когда они способны использовать преимущества современных технологий. В России у каждого имеются ИНН и СНИЛС, а также свидетельства ОМС.
Вычислить получателей тех же детских пособий несложно — в стране, в которой за последние годы государство с помпой тратило миллиарды долларов на «цифровизацию» и активно внедряет чуть ли не программы автоматического распознавания лиц в условиях все более широкого видеонаблюдения, где на прошлой неделе принят закон о единой базе данных граждан, допускать обрушение сайта госуслуг из-за полумиллиона обращений за детскими пособиями просто смешно. И речь даже не только о том, что граждане будут все более разочаровываться в возможностях, открываемых новыми технологиями — мысли о том, что «электронное голосование», которое только что признано нормальным электоральным процессом, есть не более чем фейк, скоро станут повсеместными. Заявления, разрешения, проверки документов — все это признаки того, что в обществе нет и толики тех технических достижений, о внедрении которых рапортуют власти.
В-третьих, и это чуть ли не самое важное, на что стоит обратить внимание, принцип разрешений и согласований предполагает особое отношение государства не только к гражданам, но и к бизнесам. То, что мы видим в последнее время, лишь подтверждает, что власти даже после снятия ограничительных мер не попытаются помочь миллионам малых и средних предприятий по той простой причине, что для бюрократической системы российского типа задача излишне сложна. Гораздо проще «освоить» сотни миллиардов рублей, облагодетельствовав несколько десятков «системообразующих» предприятий (безотносительно к тому, в какой мере эти деньги могут поспособствовать экономическому росту), чем поддержать тех, кто создает в десятки раз больше рабочих мест. «Разрешительная» система предполагает такой масштаб дополнительных трансакционных издержек, что она вообще не может нормально функционировать в современной экономике, где более половины национального продукта производится микропредприятиями, а до трети населения участвуют в процессе как самозанятые. Сохраняя советские принципы, власти подтверждают свое стремление остаться в индустриальном прошлом, какие бы громкие заявления о «цифровизации» они ни делали.
Почему все эти моменты кажутся мне столь важными? По двум причинам.
С одной стороны, в современной экономике не столько люди обслуживают крупные корпорации, сколько компании обслуживают запросы потребителей. Прежняя система, процветавшая вплоть до середины ХХ века, умерла в конце 1970-х. Сегодня никакие дотации и поддержка, адресуемые тем, кто отражает давно ушедший век, не могут им помочь, если за их продуктом не охотится потребитель (поэтому одна лишь Tesla сегодня стоит больше, чем все остальные автомобильные компании США, вместе взятые, хотя выпускает лишь 1,3% производимых в Америке автомобилей и никогда не получала бюджетных субсидий). Современные корпорации напоминают растения, а потребители — почву, из которой они высасывают влагу. Помогать корпорациям в период кризиса — это все равно что обрызгивать листья деревьев в страшную засуху вместо того, чтобы поливать их корни. Поэтому важнее всего в условиях экономических катастроф поддерживать спрос, а не предложение; потребителей, а не корпоративных лидеров. Система, которая основывает свою легитимность на том, что фактически запрещает это делать, исторически обречена.
С другой стороны, масштабные экономические кризисы требуют быстрой реакции. Стоит помнить, что самым страшным периодом Великой депрессии, когда американская экономика рушилась на 12–13% в год, были конец 1931-го и 1932 года, т. е. время, наступившее более чем через два года после начала финансового кризиса. До этого правительство думало, что ситуация «рассосется», что «невидимая рука рынка» вырулит на правильный путь, и занималось крайне осторожными реформами, соблюдая бюджетный баланс и позволяя неэффективным бизнесам обанкротиться. Именно поэтому тот кризис растянулся на двенадцать лет, тогда как из кризиса 2008–2009 годов (да и из нынешнего, вероятнее всего) американская экономика выйдет за год или два. Скорости реакции, однако, также сложно ожидать от системы, каждый шаг которой должен быть много раз проверен и согласован, и где законы представляют собой не более чем первоначальный повод для разработки десятков правил, инструкций и регламентов, обесценивающих любую разумную инициативу.
Вирус, который так поменял нашу жизнь весной 2020 года, когда-то отступит. Однако экономические проблемы, которые пришли в Россию не вчера, а более десяти лет назад, еще надолго останутся с нами. Потому что первый стал разрушительной катастрофой, мобилизующей силы на противостояние угрозе, а вторые обусловлены катастрофой разрешительной, с которой мы все давно уже смирились.
Автор Владислав Иноземцев
