Четверостишие на плакате не то, чтобы очень талантливое, но — острое, назидательное. Как ни странно, его сочинил Самуил Маршак. Удивительно потому, что сей поэт, кажется, в сферу пропаганды особенно не вторгался. Делал переводы, писал для детей.
А тут: Будь на чеку (такое было правописание). В такие дни Подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни
ДО ИЗМЕНЫ.
Мне кажется, эти шесть строк Самуил Яковлевич сочинил очень быстро. С его-то талантом это было не сложно
Среди стихотворений Маршака, я нашел иное по тематике, но схожее с плакатным четверостишие: «Ты сиди за партой стройно / И веди себя достойно, / На уроках не болтай, / Как заморский попугай».
Это так, к слову. Я же не про Маршака, а про Нину Ватолину, автора плаката «Не болтай!» Он стал одним из ярких символов тревожного времени. Во время Великой Отечественной этот лист висел повсюду, как и работа Ираклия Тоидзе «Родина-мать зовет!».
Тогда же, в конце 90-х, Ватолина здравствовала. Возраст был уже серьезный, и последние годы — она умерла в 2002-м, когда ей было 87, подарили известность, которой недоставало прежде. Хотя она была живописцем, несомненно, талантливым.
Девчонка с усами
«Плакат создавался в трагическое время, он должен был помочь выстоять в борьбе со смертельным врагом, — вспоминала Нина Николаевна в одном из интервью. — Это очень искренняя работа. А сейчас он появляется на кепках, майках... Сначала, может, и было смешно. Но когда плакат используют для всяких „забав“ — и, кстати, без разрешения автора — это меня оскорбляет. Плакат должен напоминать именно о своем времени, а не обслуживать нынешнее, во многом пошловатое».
Над плакатом, который, между прочим, завоевал мировую известность, и впрямь немало поиздевались. Но можно ли вразумить недалеких, неумных людей? Увы, можно лишь сожалеть и огорчаться.
Родилась Ватолина в Коломне в 1915 году, вскоре переехала с родителями в Москву. Окончила Художественный институт. Брала уроки у известных живописцев — Александра Дейнеки и Георгия Ряжского. Казалось, ее призвание — чистое искусство. Летом 1941-го Нина начала писать диплом.
Кроме живописного таланта у Ватолиной обнаружился еще один: литературный. Он выплеснулся на страницы нескольких книг. Ваш покорный слуга прочитал одну, мемуарную — «Наброски по памяти». Но на ее страницах о своем знаменитом плакате Нина Николаевна не вспоминала.
Утром 22 июня 1941 года в дверь ее комнаты в коммунальной квартире постучал сосед, художник Иван Амплеев: «Объявлена война с Германией». Вечером город погружался в кромешную тьму светомаскировки. Ни фонаря, ни освещенного окна. Лишь мелькнут изредка крошечные маячки папирос.
Ватолина очень достоверно описала начало войны — что видела, чувствовала в июне сорок первого: «А жизнь шла почти как всегда, только чувство, что стоишь на краю, не покидало, и еще ужаснее, почти физическое ощущение: где-то каждую минуты падают разорванные, пробитые железом люди И все сжимается, как шкурка, карта страны, точно подожженная тлеет с краю, забирая в черный пепел все новые куски с названиями рек, городов, каких-то никогда не слышанных, страшно важных узлов железных дорог».
Услышав речь Сталина 3 июля 1941 года, муж тетки Ватолиной — Василий Васильевич Шкваркин, человек бесстрашный и ядовитый, презрительно бросил: «Напугалась-таки девчонка! (Так или „усатой девчонкой“ звали дома вождя для конспирации). Сразу мы и „братья“, и „сестры“. Воду пить стал — зубы о стакан застучали!»
Женщина в красной косынке
Ватолина сначала пошла на курсы медсестер, но ее позвали в издательство «Изогиз» («Изобразительное искусство»). Работа всегда доставляла ей радость, но сейчас в привычном движении рук она ощущала какую-то обреченность. Рисовала солдата, женщину, ребенка и думала, что такие же люди, может, в этот миг падают, сраженные пулей, осколком.
«Раскаленная Садовая — ежедневный путь в издательство, — вспоминала Ватолина. — Зелень успела запылиться и поблекнуть. На площади Красных ворот асфальт расчерчен камуфляжным рисунком — переходишь площадь и кажется, что идешь по крышам, карабкаешься по карнизам».
В июле сорок первого начались бомбежки Москвы. Каждый день — вой сирен и стоны заводских гудков. «Залпы становятся все громче, все ближе. В каком-то бесовском неудержимом режиме, именно так, как услышал это Шостакович: «та-та-татата — то вверх на октаву последний такт, потом на октаву вниз Москву охраняли большими силами, но каждый рассвет поднимался дым, то в стороне Замоскворечья, то от трех вокзалов — вблизи нас, то из центра города».
Однажды редактор Елена Поволоцкая сказала Нине: «Нам поручено сделать такой плакат, — и приложила палец к губам. Нужно, чтобы сейчас поменьше болтали». Позировала Ватолиной соседка, у которой двое сыновей ушли на фронт. А лицо она дорисовывала с помощью зеркала. И потому женщина в красной косынке — это почти ее автопортрет.
Нина Ватолина
Убедиться в том, что Ватолина использовала свой образ, можно сравнив плакат с портретом, написанным ее вторым мужем — художником Максом Бирштейном, автором известной картины «Весна. 1945 год».
Впрочем, создателем плаката «Не болтай!» считается не только Ватолина. Она разделила авторство со своим первым мужем, художником Николаем Денисовым, сыном известного плакатиста Виктора Дени. Участвовал ли он в создании пропагандистского шедевра? Неведомо. Возможно, Нина Николаевна «приписала» его фамилию по доброте душевной. Она называла Денисова «милый-не любимый» и после войны с ним развелась...
Уместно привести рифмованное высказывание Дени о назначении его творчества: «Плакат не есть длинное чтиво: относись к зрителю бережно, учтиво. Плакат должен быть ясен и прост — таков плаката пост. Плакат есть стрела-молния к сознанию зрителя, будь зрителю вроде молниеносного учителя. Взглянул зритель — и мыслью объят, вот это и есть плакат!»
Мысль, емкая, точная. Плакат должен призывать и убеждать
Москва, лето сорок первого. В небо уперлись жерла пушек и пулеметов. Идут занятия противовоздушной обороны для москвичей — молодых и пожилых. Их учат, как тушить зажигательные бомбы. Напротив Спасских казарм — призывной пункт. На школьный двор вынесли доски, свалили парты. Вокруг — заплаканные, молчаливые женщины с кисетами, папиросами, пирожками. Они застыли в молчаливом ожидании своих мужей, любимых. И каждая надеялась: «Может быть, еще попрощаюсь. Обниму. Или хотя бы издали увижу».
Мятеж в душе
Летом 1937-го арестовали и увели из дома отца. Он прислал несколько писем, но потом замолк. Навсегда. Мама выстояла очередь к известному дому на Матросской Тишине. Равнодушный голос известил: «Десять лет без права переписки». А на умоляющее письмо Нины «лично товарищу Сталину» ответом было жуткое молчание.
На плакаты Ватолина водружала портреты Сталина. Давалось ей это нелегко: «Много было трагедий поострее, погромче моей — моя для тех лет тиха. Тиха, но очень язвительна. Рисовать портреты „Отца родного“, волею которой мой отец... Где? Как? В какой норе умирает или умер уже?
Так что же? Возникал в душе мятеж? Возникал. Порой мучил. И незаметно исчезал за повседневными делами, за молодостью, за страстью к жизни».
Плакат ее тянул, да и разные обстоятельства заставляли корпеть над ватманом, в том числе бытовые, меркантильные. Жить-то надо. Ватолина — автор нескольких других известных в свое время плакатов. Но не любила она их, морщилась: «Бедный плакат! Певец конъюнктуры, самый голосистый демагог».
Ее волновали прикосновения кисти к холсту, на котором — о, чудо! — появляется человек, возникает время, очарование и смысл прожитого и пережитого.
Она уже редко выходила из дома — возраст давил все сильнее. Но однажды на улице вдруг возникло видение — она, совсем кроха, взяв за руку отца, идет в гости к деду, жившему на Страстной площади. Заодно отец решил устроить Нине экскурсию по Москве. Захватил с собой саночки, на случай, если она устанет.
Шли по Дворцовому мосту и Немецкой улице, дошагали до Разгуляя, насмешившего ее своим названием. Перебрались на нарядную Ново-Басманную, которая вывела на Садовое кольцо. Добрались до Мясницкой, по ней грохотал трамвай «А» — «Аннушка». Остановились возле церкви Фрола и Лавра с золотыми звездами на куполах. Отец говорил, показывал, склонялся к ней с улыбкой.
Появилась Лубянка с зеленой надвратной башенкой Никольских ворот. Возле Театральной площади Нина совсем устала, замерзла, то и дело садилась на саночки. Но надо было пройти еще по Большой Дмитровке — шумной, людной, изгибавшейся то вправо, то влево. Полозья скребли вычищенный тротуар, отец — невысокий, в шинели и суконном шлеме, ссутулившись, вез Нину дальше. Иногда он останавливался, подбадривал, согревал дыханием ее руки.
Видение растворилось в снежной пелене, но ладони, казалось, еще хранили тепло пальцев отца. Вокруг гомонил народ. По расчищенному тротуару, шурша шинами, нескончаемым потоком неслись машины. Начинался XXI век, и кончалась ее жизнь.
Валерий Бурт
