Огюст Вилье де Лиль-Адан (1838 — 1889)
Любовь к натуральному
Господину Эмилю Мишле
Человек может придумать всё,
кроме искусства быть счастливым.
Наполеон Бонапарт
Имея обыкновение прогуливаться по утрам в лесу Фонтенбло, г-н К* (нынешний глава государства) как-то на днях на рассвете стал спускаться по росистой траве в небольшую долину недалеко от ущелий Аспремона.
Одетый, как всегда, просто, но с какой-то строгой элегантностью — в круглой шляпе, коротком, застёгнутом на все пуговицы фраке, — он имел весьма положительный вид и в своём инкогнито ничем не напоминал повадок Нумы и, не отличаясь, таким образом, в своей благородной скромности от какого-нибудь заурядного туриста, предавался из гигиенических соображений радости пребывания на лоне Природы.
Внезапно он заметил, что «задумчивость направила его шаги» к довольно просторному, весьма кокетливо выглядевшему деревенскому домику с двумя окнами и зелёными ставнями. Подойдя ближе, г-н К* заметил, что доски, из которых сколочено было это не совсем обычное жильё, снабжены порядковыми номерами и что это нечто вроде ярмарочного барака, взятого на прокат кем-то имеющим на то право. На двери крупными белыми буквами было написано: «Дафнис и Хлоя».
Надпись удивила его. Улыбаясь, с любопытством, которому он постарался придать всяческую деликатность, отнюдь не собираясь внести мирскую суету в этот приют отшельника, он учтиво постучался в дверь.
— Войдите, — крикнули изнутри два звонких, почти детских голоса.
Он слегка нажал ручку, дверь открылась, а луч солнца, проникший сквозь листву, осветил и его, и внутренность этого идиллического жилища.
Стоя на пороге, г-н К* увидел перед собой молодого человека, совсем юношу, с вьющимися светлыми волосами, с чертами, словно вычеканенными на греческой медали, с матовой кожей лица и голубыми глазами, имевшими выражение несколько скептическое, то есть во взгляде их было что-то насмешливое, столь свойственное глазам людей нормандского происхождения. Кроме него в комнате находилась также совсем юная девушка с невинным взглядом и лицом, чистый овал которого венчала уложенная вокруг головы пышная тёмная коса. Оба они были в траурной одежде из деревенской домотканой материи: благодаря изяществу их фигур, покрой её казался вполне изысканным. Оба они были прелестны, а их несколько артистический вид, как ни странно, не вызывал отвращения.
Глава государства, которому часто приходилось разъезжать по стране, был, на удивление себе самому, счастлив, что перед ним не лица префектов, супрефектов и мэров, а какие-то другие, и глаза его отдыхали.
Дафнис стоял у простого деревянного стола, прелестная Хлоя, разглядывавшая из-под опущенных ресниц нежданного гостя, сидела на металлической кушетке, сработанной в новом стиле, с матрасом, набитом водорослями, двумя белыми простынями грубого полотна и длинной подушкой на двоих. Три плетёных стула, несколько предметов домашнего обихода, тарелки и чашки из фаянса под старинный лиможский и два новеньких прибора из блестящего мельхиора на столе дополняли обстановку этого временного прибежища.
— Добро пожаловать, незнакомец, входящий к нам в нежданном луче солнца, — сказал Дафнис. — Вы безо всяких церемоний позавтракаете с нами, не так ли? У нас есть яйца, сыр, молоко, даже кофе. Хлоя, живо, давай ещё прибор.
Сильные мира сего любят вещи простые, непосредственные и охотно предаются радости пребывания инкогнито у скромных людей. Г-ну К* был оказан такой приём, что он не мог отказать себе в проявлении любезности и ради развлечения пойти на то, чтобы сбросить с себя (только на этот раз и в виде исключения) свойственный ему обычно ригоризм. «Вот, — думал он, — двое эксцентричных молодых людей, убежавших сюда откуда-нибудь из Парижа и избравших этот диковинный способ провести каникулы! Может быть, они окажутся забавнее моего окружения. Посмотрим».
— Мои юные друзья, — ответил он, улыбаясь (с видом какого-нибудь короля былых времён, заглянувшего в пастушескую хижину), — я очень люблю природу и охотно принимаю приглашение жителей привольных полей.
Все расселись у стола, и так как Хлоя уже успела накрыть его, сразу приступили к еде.
— Ах, Природа!.. — с глубоким вздохом произнёс Дафнис. — Ради неё мы и находимся здесь. Всем сердцем стремимся мы к натуральному, но — увы! — стремления наши тщетны!
Г-н К* взглянул на них.
— Как же так, мои юные друзья, ведь натуральное окружает вас со всех сторон, оно обволакивает вас всеми своими чистыми прелестями, всем, что оно производит в сельской местности!.. Ну вот, например, какое чудесное молоко, какие замечательные бутерброды!
— Ах, — ответила Хлоя, — молоко это, любезный незнакомец, пить действительно можно. Оно, кажется, сделано из самых лучших бараньих мозгов.
— Что до бутербродов, — пробормотал Дафнис, — то насчёт хлеба, принимая во внимание все эти новоизобретённые дрожжи, с уверенностью ничего сказать нельзя, а вот масло, как мне показалось, сделано из отличного маргарина. Но если вы предпочитаете сыр, то этот вот заслуживает всяческого доверия, ибо сало и мел подмешаны к нему едва на одну треть — это совсем новое изобретение.
Услышав эти речи, г-н К* повнимательнее посмотрел на своих юных хозяев.
— И... вас действительно зовут Дафнис и Хлоя? — спросил он.
— О, это просто так — домашние прозвища... — ответил Дафнис. — Семьи наши, некогда состоятельные, жили в Париже на авеню Елисейские Поля, но неожиданное падение курса акций на бирже заставило их работать. Я, недавно получив звание адвоката, собирался, как водится, проходить стажировку. Хлоя тоже училась, она уже врач, намеревалась стать гинекологом. Но тут неожиданно полученное небольшое наследство позволило нам соединиться тотчас же и, согласно врождённым нашим вкусам, попытаться возобновить то существование, которое мы вели во времена Лонга... Хотя сейчас это очень трудно. Как? Вы больше не кушаете, дорогой незнакомец? Хотите глазунью из двух яиц? Вот эти яйца самые модные. Вы знаете, они из тех трёх миллионов яиц, которые Америка ежедневно экспортирует к нам: их погружают в раствор кислоты, отчего и образуется скорлупа — это один миг. Поверьте мне, попробуйте. А потом будем пить кофе. Превосходный! Он делается из той имитации первосортного цикория, доход от продажи которого в Париже, по официальным данным, достигает восемнадцати миллионов франков. Не отказывайтесь! Мы вас угощаем от всего сердца и безо всяких церемоний.
— Вы говорите, небольшое наследство?.. — продолжал г-н К*, изображая самый сочувственный интерес. — Да и правда, вы ведь в трауре, милые дети!
— Да, это траур по нашему бедному дядюшке Полемону, — громко вздохнула Хлоя, смахивая невидимую слезинку.
— Полемон? — произнёс г-н К*, роясь в своей памяти. — Ах да, тот самый, который в сказочные времена был, подобно Силену, большим любителем кларета?
— Он самый! — вздохнул Дафнис. — Так что каждое утро этот достойный поклонник Вакха просыпался с настоятельной потребностью опохмелиться. Он любил натуральное вино, и вот, заказав однажды, чтобы в его хижину прислали бочонок этого пресловутого «вина от производителя»... вы знаете, что я имею в виду...
— Да, дорогой незнакомец, — подхватила Хлоя негромким и благозвучным учительским голосом, — бочонок этой смеси виннокаменной кислоты, мышьяка и гипсовального раствора, от которой скончалось уже четыреста-пятьсот наших современников!.. Этого благородного вина, которое пьют по преимуществу ремесленники, с лёгким сердцем напевая знаменитую песенку:
У них в Англии, слава Богу,
И в помине такого нет!
— Так что, — продолжал Дафнис, — поскольку верховное существо призвало к себе дядюшку Полемона в тот же вечер, когда вино разлито было по бутылкам, то дядюшка отправился на этот зов с ужасными кишечными коликами — несчастный старик! — завещав нам несколько драхм. Но, простите, дорогой незнакомец, может быть, вы курите? Могу предложить вам эти сигары. Они и впрямь неплохие, а на вид — так просто отличные! Тоже американский импорт... Сделаны они из бумаги, пропитанной раствором никотина, извлечённого из самых лучших окурков гаванских сигар. Вы знаете, только у нас во Франции их продают два-три миллиона штук в месяц! Эти сигары, тоже по официальным данным, — первосортные!..
Тут г-ну К* почудился намёк на иронию в отношении Прогресса, и он счёл себя обязанным принять хоть немного более официальный тон.
— Благодарю, — сказал он, — хотя и правда, что — увы! — кое-какие злоупотребления допускаются в современной промышленности, всё же, если обратиться по соответствующему адресу, всегда найдёшь доброкачественный продукт. К тому же разве в вашем возрасте суетные наслаждения столом имеют какое-нибудь значение? Особенно здесь, среди этой живой Природы, среди этих великолепных, мощных деревьев с их вековыми стволами... бодрящим ароматом...
— Помилуйте, дорогой незнакомец, — перебил его Дафнис, широко раскрыв от изумления глаза. — Как? Вы разве не знаете? Эти великолепные дубы, высокие лиственницы, под которыми предавалось любви столько королей, недавно, в одну зимнюю ночь, когда температура упала на несколько градусов ниже уровня, переносимого для их корней (всё это из доклада инспекторов лесного ведомства), погибли. Вы можете сами увидеть официальную зарубку, по которой их срубят в будущем году. Их существование закончится в каминах министерств. Листва их — последняя в их жизни, и питается она соками, оставшимися в стволе. Это всего-навсего прекрасная агония. Понимающему человеку достаточно взглянуть на их кору, чтобы уразуметь, что из их корней не поступает уже никаких жизненных соков. Так что под кажущейся живой сенью их листвы мы на самом деле окружены призраками растительности, привидениями деревьев! Старые покидают нас, дорогу новым!
Хотя у г-на К* было невозмутимое чело математика, но и по нему пробежало лёгкое облачко: там, снаружи, сквозь гущину ветвей проникло некое холодное дуновение.
— Да, правда, я вроде кое-что припоминаю... — прошептал он. — Но не следует ничего преувеличивать и не надо слишком пристально приглядываться, стараясь что-то найти... Для вас как-никак остаётся цветущая летняя пора...
— Как! — снова вскричал Дафнис. — Как, дорогой незнакомец, вы считаете «натуральным», чтобы мы с моей бедной Хлоей проводили послеполуденные часы, прижавшись друг к другу и дрожа от холода?
— Лето в нынешнем году действительно не из тёплых, — продолжал г-н К*. — Устремите свои взоры выше — перед вами расстилается чистое, безоблачное небо...
— ...чистое, безоблачное небо, где каждый день перекрещиваются рои воздушных шаров со всякими просвещёнными господами... Не очень-то это натуральное небо, дорогой незнакомец!
— Однако ночью при свете звёзд, под пенье соловьёв вы можете забыть...
— Дело в том, что, — прошептал Дафнис, — беспрерывные полосы электрического света от прожекторов на полигоне бросают сквозь ночь свои гигантские мётлы светящегося тумана, они поминутно затмевают свет звёзд и от них тускнеет яркий лунный свет на листве деревьев... Ночь тоже уже перестала быть... натуральной.
— Что касается соловьёв, — вздохнула Хлоя, — то беспрерывные гудки меденских поездов спугнули их, они больше не поют, милый незнакомец!
— О молодые люди! — вскричал г-н К*. — Вы уж как-то непомерно требовательны. Если вы так сильно любите всё натуральное, почему вам было не поселиться у моря... как в былые времена... шум прибоя... особенно в грозовую погоду...
— Вы говорите «море», дорогой незнакомец? — сказал Дафнис. — Но ведь мы знаем, что его весьма преувеличенная необъятность звучит как-то глуховато теперь, когда толстый кабель соединяет его самые удалённые друг от друга берега. Да к тому же в море достаточно выплеснуть одну-две бочки масла, чтобы сгладить волны на целую милю в окружности. Что же до молний, то с помощью воздушного змея их можно загнать в бутылку. Даже море не кажется нам теперь... натуральным.
— Во всяком случае, — сказал г-н К*, — для возвышенных душ горы остаются тем прибежищем, где покой...
— Горы? — возразил Дафнис. — А какие?.. Например, Альпы?.. Мон-Сени?.. С железной дорогой, проходящей через него насквозь, как крысиный ход, и с поездами, окуривающими, словно зловонное кадило, его некогда зеленеющие и вполне подходящие для обитания плато. Скорые поезда со своими скрипящими тормозами поднимаются на горы, спускаются вниз. Горы эти теперь уже не... натуральные!
Наступила минута молчания.
— Так что же, — нарушил его г-н К*, твёрдо решивший проверить, насколько далеко зайдут в своих парадоксах эти два элегических поклонника Природы, — так что же, молодой человек, намереваетесь вы делать?
— Ну... отказаться от всего этого, — воскликнул Дафнис, — плыть по течению. А чтобы иметь средства для жизни, заняться, если угодно, политикой... Это дело доходное.
При этих словах г-н К* даже вздрогнул и, подавляя смех, взглянул на своих собеседников.
— Ах, вот как?.. А разрешите спросить — я позволяю себе быть нескромным, — что бы вы хотели делать в политике, г-н Дафнис?
— О, — спокойно произнесла Хлоя всё тем же приятным и весьма практично звучащим голосом, — поскольку Дафнис сам по себе представляет партию недовольных сельских жителей, милый незнакомец, я посоветовала ему на всякий случай выставить свою не совсем обычную кандидатуру в самом «отсталом» округе нашей страны. Такой найти не так уж трудно. Ну, а что же нужно в наши дни, с точки зрения большинства избирателей, для того, чтобы получить депутатский значок? Прежде всего всячески избегать опасности написать или уже иметь написанной сколько-нибудь хорошую книгу; уметь отказаться от одарённости большим талантом в любом искусстве; делать вид, что презираешь, как некое легкомыслие, всё, что касается произведений чистого интеллекта, то есть говорить о них только с покровительственной усмешкой, рассеянной и невозмутимой; ловко уметь вызывать у других представление о себе как о здравомыслящей посредственности; научиться убивать время в обществе трёх сотен коллег, либо голосуя по велению свыше, либо доказывая друг другу, что, в сущности, являешься, как и все впрочем, всего-навсего унылым хвастуном, лишённым, за очень редкими исключениями, какого бы то ни было бескорыстия, а по вечерам, разжёвывая зубочистку, разглядывать невидящим взглядом толпу, шепча: «Ладно. Всё понемногу устраивается, всё устраивается». Не правда ли, вот предварительные условия, которые нужны, чтобы тебя сочли возможным кандидатом. А когда уж ты избран, чувствуешь, что у тебя девять тысяч франков жалованья (и всё прочее), ибо в палате словами не шутят, — тебя именуют «Государством», и ты время от времени устраиваешь своей милой маленькой Хлое заведыванье парой выгодных табачных магазинов! Всё это, на мой взгляд, не пустяки, а ремесло, в общем, лёгкое. Почему бы тебе не попытаться, Дафнис?
— Да я и не очень возражаю, — сказал Дафнис. — Вопрос только в затратах на афиши да в хлопотах, с тошнотворностью которых можно было бы в конце концов примириться. Ведь если бы для успеха нужно было только иметь «убеждения»... Положим их все, дорогой незнакомец, в вашу круглую шляпу и вытянем любое (я чувствую, что у вас лёгкая рука). Вы вытянете, пари держу, самое лучшее — такое, которое при случае поможет мне выйти сухим из воды. Впрочем, я полагаю, что если позже другое покажется мне более забавным, поласковей улыбнётся мне — эхма! — по тому, чего они стоят в наше время, по тому, сколько они весят и что сулят, я даже не потружусь переменить его. Убеждения в наш век тоже, видите ли, утратили... натуральность.
Г-н К*, человек благожелательный, просвещённых взглядов, снизошёл до того, что улыбнулся в ответ на эти парадоксы, простительные, как он полагал, из-за юного возраста этих двух преждевременно циничных оригиналов.
— А ведь правда, господин Дафнис, — сказал он, — вы могли бы представлять партию лояльного цинизма и в этом качестве получить немало голосов.
— Тем более, — продолжала Хлоя, — что, если верить клочку газеты, в которую сегодня был завёрнут сыр, определённые круги хотели бы уравновесить (обнаружив кого-нибудь, в настоящее время ещё не найденного) не совсем удобное влияние некоего генерала, которым многие увлекаются, депутата, вошедшего в моду, чья политика...
— Хлоя, — с удивлением прервал её Дафнис, — ты говоришь: «генерал... генерал, занимающийся политикой, ставший депутатом», — выходит, генерал этот тоже... не натуральный?
— Нет, — произнёс г-н К*, на этот раз более серьёзным тоном. — Но давайте сделаем выводы, юные мои друзья. Ваша юношеская откровенность, немного странная, но приятная, вызывает у меня симпатию, и я, в свою очередь, должен вам назваться. Я — нынешний глава французского государства, и вы представляетесь мне несколько слишком иронически настроенными его гражданами, но ваша будущая кандидатура, господин Дафнис, кажется мне заслуживающей внимания.
Г-н К* расстегнул свой фрак, и между его жилетом и ослепительно белым накрахмаленным пластроном рубашки показалась алая лента, которая так хорошо смотрится на его портретах и не оставляет никаких сомнений в высоких функциях того, кому она присвоена, как никого не смущающая замена короны.
— Как! Сам король! — вскричали Дафнис и Хлоя, вставая с мест с изумлением и невольным чувством почтения.
— Молодые люди, королей больше нет, — холодным тоном произнёс г-н К*, — однако я обладаю властью короля... хотя...
— Понимаю! — прошептал Дафнис с каким-то соболезнованием. — Вы тоже король... не натуральный.
— Во всяком случае, я имею честь быть президентом настоящей республики, — ответил уже более сухо г-н К* и встал с места.
Дафнис слегка кашлянул, но не прерывал гостя из почтения к нему, так как ещё не был депутатом.
— В качестве такового я в благодарность за ваше любезное гостеприимство и в виде исключения предоставляю в полное ваше распоряжение на время летних каникул тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года эту тихую долинку одного из главных государственных лесных угодий. Охрана наша вас не потревожит. Я хотел бы при более подходящем случае быть вам более полезным, о юные, но запоздалые персонажи из легенды, которую, как я вижу — увы! — сделал обветшалой Прогресс!
— Да будет благословен день... — начал Дафнис, но «король» уже поклонился обоим «пастушкáм» и ровным шагом удалился между мёртвыми деревьями по направлению к отдалённому старому дворцу.
Г-н К* возвратился в своё королевское жилище, где он, кажется, временно занимает апартаменты Святого Людовика, наименее нежилые в этом старинном здании, которое сейчас используется только как место сбора для участников охоты или как некое живописное убежище.
Достопочтенный президент существующего режима, раскуривая настоящую сигару в молельной победителя Аль-Мансуры, Тайбура и Сента, не мог не признать в глубине души, что любовь к вещам слишком уж натуральным — не более чем одно из наименее осуществимых мечтаний, годных только для того, чтобы развязывать языки отсталых людей. Чтобы вести сейчас свой былой образ жизни, простое сельское существование, словом, чтобы питаться настоящим молоком, настоящим хлебом, настоящим маслом, настоящим сыром, настоящим вином в настоящем лесу, под настоящим небом в настоящей хижине, Дафнис и Хлоя, соединённые чувством истинной любви, безо всяких задних мыслей, должны были бы для начала иметь в своём так называемом сельском домике не менее двадцати тысяч ливров дохода, ибо первое из благ, которым мы в действительности обязаны Науке, — это то обстоятельство, что вещи простые, существенно необходимые и «натуральные» оказались недоступными для бедняков.
#563 D4-D6 Рассказ из 19 века
