Выйдя из выбранной братом квартиры в Париже и сделав пять шагов, я увидела мемориал: «Здесь был велодром, с которого тысячи парижских евреев были отправлены на смерть в Освенцим». Осталась бы мраморная доска одной из многих, виденных в Европе, если бы не фильм “Sara’s Key”, где ключ к комнате с запертым там братиком становится в руках у еврейской девочки, томящейся с родителями среди тысяч согнанных на этот велодром евреев, ключом к ее страшной судьбе. Я уже видела не стоящее передо мной равнодушное здание, а стадионные скамейки велодрома из фильма, с измученными под июльским солнцем, не знающими своего будущего людьми.
Париж, как и вся Европа, поражает странным сочетанием еврейского кладбища с кинематографическим Диснейлендом. Universal Studios в камне. Миллионы людей съезжаются, чтобы поучаствовать в уже давно законченных съемках, побродить среди постоянных декораций, ощутить себя в реальности голливудских галлюцинаций…
Как в свое время начитанные японцы ехали по местам Достоевского в Петербурге, чтоб увидеть, где Раскольников убил старуху-процентщицу (ей было 42 года), сегодня мир тащится в Париж кинематографического воображения. Сегодня набережные Сены – сцены из последней экранизации Le Miserable, Эйфелева башня видна из окна как в фильме “Sex and the City”, задергиваются занавески в османовских окнах фильма “Age of Innocence”, и ночной Париж – декорация к «Midnight in Paris» Вуди Аллена.
Реальная парижская жизнь растворилась и исчезла. Мостовые французской столицы отполированы кроссовками, в основном, американских и японских туристов, которые бродят по ней и волокут свои чемоданы на колесах как по Лас-Вегасу и Диснейленду. И напрасны рассказы преданных экскурсоводов о четырехсотлетней давности мудреных жизнях французких королей. Могли бы про муравьев. Вот фильм здесь снимался – это да.
Не люблю Париж. В этот раз всё прошло замечательно – меня не приняли за проститутку на Елисейских полях, не арестовали в аэропорту, но всегда остается вечная тоска обманутого ожидания. У русских и русскоязычных к Парижу отношение особое. «Но что ей до меня! Она была в Париже…». Всегда символ лучшего, на своей родине недоступного, несостоявшегося, не могущего сбыться. Какой-то миф города-совершенства.
Потому на последнем кораблике от Эйфелевой башни по Сене катается семья из Самары с дочерью, разодетой в алое платье с воланами-парусами, на высоченных платформах-шпильках, в новомодных локонах. По ее мнению, только так и нужно выглядеть в Париже. Она принимает позы западных моделей, которые принимают перед камерой все девочки из России. Хорошо хоть мрачно-агрессивные выражения лиц моделей ей не удаются.
Самара, Волга. Бесприданница. В Париж на выставку. Лариса. Все вернулось на свои места. Снова в Париж везут дочерей и любовниц богатые русские купцы.
- Есть такой сайт “Ten Overrated Tourist Traps” Я бы в нем Париж на первое место поставила. Цены оскорбительные. Стакан плохо разведенного из концентрата апельсинового сока в граненом стакане – 7 евро (12 долларов). Официанты только что не хамят. А иногда и хамят. Смотрят на тебя, как на препятствие в их жизни, которая, кстати, и происходит на твои деньги, что до них не доходит. Ланч с пересушенным куском рыбы на овощах, бокалом заурядного вина и не запоминающимися закуской и десертом – 78 евро (120 долларов).
Пишу моим многочисленным друзьям, которые при слове «Париж» начинают восторженно постанывать. Я явно страдаю франкофобией и вижу Париж как затоптанное пыльное кладбище былой славы, где жители от комплекса оскорбленного достоинства и нищеты (где вы в последний раз видели французских туристов?), справедливо заработанной 35 часовой рабочей неделей и бегством в 55 лет на пенсию, только и ищут возможность какую-то пакость сказать или объяснить, что ты что-то не по-французски делаешь.
А что у них французского осталось, кроме багета, сказать трудно. Да, есть очень изысканная французская кухня, требующая невероятного количества времени, чтобы готовить, и очень много времени, чтобы есть. Человек, которому нужно работать, ест быстро. Французы, хотя изобрели бистро, едят медленно. Это способ насытиться меньшим количеством пищи и сэкономить таким образом на еде (еще Ленин писал о невероятной жадности французского буржуа). Крошечные французские порции знамениты не менее французской живописи.
Эгоистический гедонизм французов привел к тому, что нация превратилась в хранителей музея собственной истории.
Париж – город холостяков. 60 % населения одиноки. Французские мужчины позорно провалили все войны XX века, а женщины, доведя искусство одеваться до извращения (всемирная победа парижской моды – Brazilian bikini, трусики, обнажающие ягодицы), проиграли главную женскую войну – деторождение. Потому и заполнен город победившими на этом фронте женщинами в бесформенных чадрах и их отпрысками.
Жизнь парижан проходит в кафе. Туда идут прямо из школы французские мальчики, еще не определившие свою сексуальную ориентацию и глядящие друг на друга с улыбками слишком нежной дружбы. Китаянка, перекупившая парижское кафе, признается, что ее бесит, что посетители постоянно просиживают еще по три часа после того, как поели. У всех кафе за столиками с одной чашкой кофе часами сидят старики (по американским понятиям – молодые, 55-70 лет мужчины рабочего возраста) и смотрят прямо перед собой в ничто своего прошлого и в никуда своего будущего.
В чем причина моей франкофобии, хотя фобия – это страх, а французов никто не боится? Скорее, отсутствия франкофилии, которой так страдают мои друзья? Наверное, боль любовного разочарования, ненависть к обманувшему возлюбленному, повергнутому кумиру.
Главным предметом семейной гордости всегда был дедушка-хирург, учившийся в Сорбонне. Детство и юность – французский кинематограф, литература, шансон. Париж Ива Монтана и Симоны Синьоре, Бриджит Бардо, Алена Делона, Жана Габена. Сколько раз пересмотрены были «Мужчина и женщина», музыка из «Шербурских зонтиков» до сих пор в ушах и в руках на рояле, Эдит Пиаф – была идолом, от голоса которой и сегодня сжимается сердце..
Хитрецы со Старой Площади (отдел пропаганды ЦК КПСС) с Францией ссориться не хотели. Во-первых долго надеялись на французских коммунистов и нуждались в их пропаганде, во-вторых, сами хотели в Париж съездить и детей свозить. Потому и доставались советским людям объедки со стола французской культуры и привозили нам, как в лагерь заключенным, французское кино
Наверное, к решению эмигрировать подтолкнули слова подруги, что, если не уедем, никогда Париж не увидим… Я и полетела в Париж сразу, едва очухавшись, через полгода после эмиграции.
Но за эти полгода, еще не понимая, что вижу, я уже узнала Америку с ее невероятно добрыми и всегда помогающими людьми, с чистотой ресторанов, мрамором и никелем огромных ванных, бассейнами у каждого дома и туалетной бумагой даже в лесу. Я увидела космические аэропорты Бостона и Чикаго, шестиполосные highways, многоуровневые развязки, тысячи машин, паркуемых старшеклассниками, сотни персональных компьютеров в колледжах и предтечу мобильных телефонов, еще громоздких и тяжелых в руках у докторов. Сияющий офис дантиста был местом, где можно было лечь в кресло и расслабиться. Не то что боли, – кроме нирваны и классической музыки, никаких ощущений. Супермаркеты после двух сортов колбасы в еще советских гастрономах пугали своей огромностю и миллилоном незнакомых продуктов (сколько было случаев, когда иммигранты там падали в обморок).
И вот после этой-то марсианской реальности я ждала чего-то еще лучшего, еще более необыкновенного. Я ждала Парижа Хэмингуэя, праздника, который всегда с тобой, который в миллион раз круче и современнее Америки.
Мои идеализм и глупость заслуживали пощечины, и я ее получила. Самым романтическим парижским воспоминанием был и остается факт, что на Елисейских полях, где в июньской ночи, ошалев от разницы во времени, я гуляла в полном одиночестве, совершенно достойный с виду господин принял меня за проститутку и пригласил в весьма солидную машину.
Все остальное тогда было обвалом иллюзий. Узкие улицы и грязноватые рестораны с неприветливыми официантами, пересаживающими уже сделавшего заказ клиента. В одном хозяин в открытую издевался надо мной: не зная языка, я заказала два салата. (Можно ли представить, что так поступил бы американский ресторатор по отношению к иностранцу?) Слева от стойки на жердочке сидел, теряя перья, огромный облезлый попугай и гадил, хорошо, что не в тарелки посетителей. Все выглядело устаревшим: обшарпанные тесные ванные с сантехникой 19 века, такси – смехотворно маленькие облезлые машины, где владельцы умудрялись возить с собой собак и запах псины. В Лувре по проваленному щербатому паркету, переложенному только раз со времен первых владельцев, бизоньи стада туристов направлялись в противоположную сторону раздраженными старухами, злобными, как смотрительницы в Русском музее. К картинам не подойти. Одна Ника Самофракийская за отсутствием рук интереса ни у кого не вызывала. Попав на несколько часов в полуобвалившийся парижский госпиталь, я почувствовала, что почти вернулась в Советский Союз.
В ударе разочарования оставшимся в Ленинграде я написала:
Вас хочу увидать и не вижу.
Месяц делит вопрос и ответ.
Ну, была. Ну, была я в Париже
Ничего там хорошего нет.
Мы, уехавшие еще из неделимого Союза, ничего не знали об Америке, да и сейчас многие, прожив в ней десятилетия, ничего не поняли. Точно так же мы ничего не знали о Франции, оставшись с тем же набором сентиментальных восторгов советских людей, подсмотревших в замочную скважину французских фильмов на сверкающий свет французской жизни.
Для меня рельная Франция стала открываться после эмиграции и только благодаря моему болезненному, как у всех детей и внуков переживших Холокост, отношению к еврейскому вопросу.
Ну, сдали французы евреев. А кто их не сдавал? Ну, бежали парижане впереди нацистов, чтоб согнать евреев на велодром или донести, что кто-то прячется. Хотя бы не бросались громить, убивать и разворовывать еврейское имущество еще до прихода немцев, как это делали поляки и украинцы..
Позорное поведение французов во время Второй мировой (правительство Виши стало младшим партнером Гитлера) описал лауреат Пулитцеровской премии журналист Вильям Херст (младший), сын того самого владельца Замка Херста, магната, хозяина издательств, киностудий, журналов, заводов, газет, пароходов. Единственный талантливый из пяти детей своего отца, он в качестве военного корреспондента сопровождал американскую армию во время вторжении во Францию. Мерзкие сцены трусости и предательства французами союзников-американцев, но невероятная настойчивость Де Голля, чтобы войти в Париж победителем на белом коне… И, хотя победа была добыта американской кровью и оружием, американцы галантно уступили триумф победы почти не воевавшим французам. Французы не хотели с немцами воевать. Они очень счастливо жили в оккупации. Лучший французский фильм «Дети райка» был снят в 1942 году в оккупированном Париже. Выступали Эдит Пиаф и другие шансонье, работали все кабаре и театры. Правда, белков от яиц для взбитых пирожных не хватало.
Херст заслуживает доверия. В Москве в период хрущевско-булганинского переворота он оказался на высоте. Ни один журналист не показал с такой точностью позорно рабского положения звезд советского искусства, когда по звонку из Кремля ночным поездом из Ленинграда ему привезли серого от страха Шостаковича и международную приму-балерину Уланову. Он увидел как они оба запуганы, как боятся открыть рот. Его описание встречи с ними – одна из самых реальных и жутких картин советской действительности в западной прессе.
За что же не любить французов? Французский социализм (кто учил историю КПСС, имя Сен-Симона помнит) был составной частью идеологии коммунизма. Французы и сейчас хотят коммунизма. От каждого по убогим способностям и каждому по непомерным потребностям. Только за чей счет?
Полную отмороженность французского национального сознания показали марши по стране, требующие отменить такой закон: работодатель имеет право уволить человека до 26 лет, если тот не отработал двух лет, без объяснения причины и оформления вагона документов. То, что право работодателя уволить неподходящего работника вообще нужно защищать законом, показывает кастрацию прав работодателя во Франции. Какой работодатель-самоубийца вообще кого-нибудь наймет, если он его уволить не может? Да и как работает большинство молодых остолопов, если работу потерять не боятся? Молодежи требовать закона, запрещающего увольнения, – это как больному требовать, чтобы врач заразил его гангреной. Паралич безработицы во французской экономике приводит к тому, что талантливые, образованные, мечтающие о карьере французы бегут из страны в Китай, Африку, Россию, куда угодно.
Профсоюзы требуют 30 часовую рабочую неделю и не помню уже, сколько месяцев отпуска. Количество бюрократов и бездельников на зарплате у правительства, ничего, кроме идиотских правил не производящих, давно превысило меньшинство, убивающее себя работой в бизнесе и налогами. Походите по Парижу. Во всех конторах, включая полицейские участки, сидят устроенные, никогда не увольняемые люди, чешут языками и флиртуют в прохладе кондиционеров. Если к ним обращаешься по тому самому делу, ради которого они здесь сидят, то смотрят на тебя, как на кенгуру.
Но есть все же кое-что во Франции, вызывающее глубокий необъяснимый страх. Внушает его главный французский лозунг – Liberte, Egalite, Fraternite.
C социалистической идеей Egalite у меня проблемы. Вначале, в конце 18 – начале 19 века, это была очень передовая идея равенства всех перед законом, но она переродилась в идею просто равенства всех людей, которая не только уравняла нации, давшие миру Шекспира, Монтеня, Эйнштейна и Эдисона, с нациями, не окончательно прекратившими людоедство, не только уравняла меня с сыном пьяницы-многоженца из африканской колонии, ставшей Кенией, но и поставила его мною управлять.
Мы уже один раз проходили это в России, где революция, произошедшая точно по французскому образцу, с уничтожением священнослужителей и казнью королевской семьи, только с монструозным русским размахом, привела мужиков и, по мечте Ленина, кухарок к управлению государством.
Об идее такого равенства написал гениальный француз Алексис де Токвилль, министр иностранных дел Франции, аристократ, автор до сих пор будоражещей умы книги «Демократия в Америке» (1838 год):
«But one also finds in the human heart a depraved taste for equality, which impels the weak to want to bring the strong down to their level, and which reduces men to preferring equality in servitude to inequality in freedom».
Вот эта идея равенства, вдохновляющая слабых стаскивать сильных хотя бы на свой финансовый уровень, укоренившаяся в сознании большинства французского населения и полчищ набежавших из полускроенных колоний кровососов (посмотрите, флаги каких Ливий и Чадов развевались на митинге в честь победы на президентских выборах Оланда), позволяет драть с «богатых» 75% налогов, чтобы кормить трех жен алжирского мусульманина и его громящих магазины в Ницце выродков-детей.
Этот французский социализм с его EGALITE – просто объединение CONSPIRACY OF LOSERS AGAINST ACHIEVERS. Насильное вымогательство денег с флагом равенства подлой толпой под предводительством правительства у тяжело, часто с детства работающих богатых (с каких пор богатый в капиталистической стране – оскорбительное слово?) приводит к бегству французских капиталистов и капитала, за которым следует паралич безработицы. Без капитала и капиталистов предприятия и бизнесы (рабочие места) не создаются.
Смехотворным, но очень поучительным символом такого бегства стал отказ от французского гражданства Депардье. Его можно понять. 75% налогов (Оланд и выиграл выборы, обещая через налоги забрать деньги у богатых) любого взбесят. Депардье свои деньги не украл. Странно, что избежал инфаркта от того количества фильмов, в которых снялся. У талантливого тяжело работающего успешного человека отнимают деньги в пользу бездарных ленивых лузеров. А сколько не таких знаменитых, как Депардье, уже бежало или вывезло из Франции капиталы? Посмотрите на виллы на набережных Тель-Авива.
Мне-то, американке, что переживать? Увы…
Сегодняшняя американская администрация живет идеями французского социализма и не скрывает, что ему подражает. Обама через неделю после избрания демонстративно выбросил из белого дома бюст Черчилля, написавшего: «Socialism is a philosophy of failure, the creed of ignorance, and the gospel of envy, its inherent virtue is the equal sharing of misery».
Черчилль был олицетворением британской, лучшей части европейской цивилизации, противостоявшей нацизму и коммунизму, олицетворением силы и ответственности, которые Киплинг назвал «бременем белого человека». Секретарь Британских колоний, одной из которых была Кения, он немало по ним поездил и был в ужасе от въезда цветных из колоний в Англию. Он писал о «strong aboriginal propensity to kill»
Он знал цену папе Обамы, его лживой, воровской и леиивой африканской породе, и считал, что, кроме кнута (требовал телесных наказаний flogging для аборигенов), они ничего не заслуживают.
В отличие от Обамы, он читал Томаса Джефферсона: “Democracy will cease to exist when you take away from those who are willing to work and give to those who would not.» и понимал, как Маргарет Тэтчер, что социализм существует, пока не кончаются деньги других людей. Немыслимых капиталов, накопленных царской Россией, не хватило даже на одно поколение. Сначала ограбили казну, потом начали грабить людей.
В Америке в казне и так уже, кроме долгов, ничего нет. На что социализм будут строить? Придут развал и нищета – будут искать богатых и виноватых. А это всегда евреи. Могут начать собирать на велодромы.
Кажется невероятным? А кто бы мог подумать, что в светоче цивилизации Франции, с ее Liberte, Egalite, Fraternite, где уже полсотни лет стояла Эйфелева башня и написали свои картины импрессионисты, где работало метро, в домах были телефоны и радио, снимались прекрасные фильмы, шли балеты на музыку Стравинского, будут сгонять евреев на велодром, чтобы отправить в Освенцим?
Преступное правительство, пользующееся жадностью тупой толпы, ведущее ее, чтобы грабить «богатых» налогами, завтра поведет или позволит грабить и убивать «виноватых» (а назначают виноватыми обычно тех, кого выгоднее ограбить – евреев, как это было в национал-не забывайте-социалистической, нуждающейся в деньгах Германии).
Правительство сегодня в Америке, похоже, преступное. Точно как в России после революции, выпустили «социально близких» преступников из тюрем, правая рука Обамы Эрик Холдер торжественно выпускает сегодня своих черных братьев, свершивших малые преступления. Вот вам и чернорубашечники готовы. Ограбить и убить им в удовольствие. «Strong aboriginal propensity to kill» налицо. 70 процентов чернокожих сидит за убийство и ограбление своих же. А так их propensity to kill будет направлена на «справедливое социальное возмездие».
Думаете, вас не найдут? Сегодня правительство владеет любой информацией на сверхъемких серверах, услужливо поставляемых Гуглами. По гену D4-47 allele risk taking gene можно даже отделить людей, способных к принятию рискованных решений, и обезглавить оппозицию. У вас кровь на ДНК еще не брали?
Америка – страна, где евреев не убивали. Здесь нет погромных и расстрельных еврейских кладбищ, как во многих странах Европы, а есть пока только Диснейленды и Universal. Но ведь десятки тысяч людей, сидевших на парижском велодроме, тоже не думали,что от них, кроме мемориальной доски, ничего не останется.
