Споры о причинах полномасштабной войны, развязанной Владимиром Путиным, не утихают с первых дней боевых действий и наверняка продлятся еще не одно десятилетие после их окончания. Когда именно они закончатся, пока совершенно не ясно, но в одном редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов уверен — не стоит ждать, что мир на тех или иных условиях предложит сам Путин. Затягивание войны — это теперь для него способ защитить собственную власть хотя бы внутри страны. В том числе от угроз, которые потенциально могут исходить от «традиционных» силовиков и профессиональных военных. Ради того, чтобы их избежать, Путин строит новое общество, которое лишено любых других ориентиров, кроме войны.
Уже привычно снимая с себя ответственность, Путин раз за разом повторяет: Россия не начинала эту войну, а лишь пытается ее закончить. Судя по количеству подобных высказываний в прошлом и уже в нынешнем году (тут, тут и тут), он считает эту фразу удачной, хотя по-настоящему уместно она звучала бы в устах Владимира Зеленского. И она действительно звучала — в инаугурационной речи президента Украины в мае 2019 года: «Не мы начали эту войну, но нам ее заканчивать».
Произнесенная Путиным, эта фраза звучит фальшиво не только потому, что именно он начал войну, но и потому, что закончить ее он не может в силу особенностей им же построенной политической системы. Кроме того, прекратить войну Путину мешает его же армия — плохо организованная, не способная на быстрые и точные действия, не желающая останавливаться перед преступлениями против мирного населения Украины и собственных военнослужащих.
Не доведя такую войну до полной победы и не имея возможности диктовать условия мира, развязавший ее правитель гарантированно столкнется с серьезнейшими обвинениями в свой адрес, а возможно, и с угрозами жизни. Любой мир, кроме заключенного на его условиях, будет означать для такого правителя утрату власти и суровое наказание.
Войны диктатуры
«Где-то на заднем плане международной политики всегда таится война — так же, как на заднем плане внутренней политики маячит революция», — писал британский политолог и дипломат Эдвард Карр (1892–1982).
Профессор Рочестерского университета Хейн Гуманс, изучающий обстоятельства начала и окончания войн, дополняет эту мысль так: «Война грозит международной политике именно потому, что одному из правителей в его внутриполитической ситуации грозит революция» (смотрите описание двух его книг в конце текста).
Речь, по сути, идет о вполне человеческом переживании за собственное будущее и о борьбе правителей за выживание. С точки зрения Гуманса, составившего базу данных всех вооруженных конфликтов XIX—XX веков, действия лидеров во времена конфликтов во многом определяются характером передачи власти в их странах. Правители, которые знают, что покинут должность мирно — в результате выборов или ограничений президентских сроков, — и правители, которые опасаются, что их могут свергнуть, ведут себя по-разному. Вторые ввязываются в войны чаще первых.
Опасаясь, что могут пасть жертвами путча или восстания, диктаторы часто приобретают уверенность, что война пойдет им на пользу. Возможность выбирать время, место и характер конфликта дает таким лидерам ощущение собственного преимущества, а с ним и надежду укрепить свою власть внутри страны и нейтрализовать опасных внутренних соперников.
Диктаторы хорошо понимают, ради чего рискуют: в течение года после ухода от должности тому или иному наказанию подвергаются всего 7% демократически избранных лидеров и почти половина (41%) авторитарных.
Войны демократии
Даже в случае поражений отработанная система передачи власти позволяет демократически избранному лидеру прожить остаток жизни в относительном покое, например за написанием мемуаров. Есть даже примеры переизбрания на новый срок после военного поражения, из самых свежих — действующий премьер-министр Армении Никол Пашинян после карабахской войны 2020 года.
И наоборот: даже победоносная война не гарантирует демократически избранному лидеру победы на выборах. Вероятно, самый хрестоматийный такой случай — история поражения премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля на выборах сразу после Второй мировой войны. Менее известный пример — Бюлент Эджевит, премьер-министр Турции в 1970-е годы, который утратил власть после успешного для Турции вторжения на Кипр.
Президент Джордж Буш — старший особенно интересный случай. На его президентство пришлось нелегитимное, осужденное ООН, но успешное для США вторжение в Панаму в 1989–1990 годах. На следующий год он же стал лидером международной коалиции в одобренной ООН и победоносной войне в Персидском заливе, в которой на стороне США был даже Советский Союз. При Буше рухнула Берлинская стена, распался СССР и, с точки зрения Запада, была одержана победа в холодной войне. В России, с ее культом побед (воссозданным Путиным), руководитель с тремя победами за плечами, вероятно, стал бы великой исторической фигурой. Но не в США.
Американские избиратели посчитали экономическую политику Буша-старшего слабой, не дали ему второго срока и выбрали молодого и малоизвестного губернатора Билла Клинтона, обещавшего оживить экономику. Президент-победитель Буш-старший считается в США лидером средней руки, а, например, Линдон Джонсон, не сумевший добиться победы в преступной войне США во Вьетнаме, котируется высоко — благодаря своей внутренней политике.
Это не значит, что демократически избранные лидеры лучше диктаторов тем, что не ввязываются в войны. Ввязываются — и войны американских президентов тому пример. Но в авторитарной стране значительно выше риск, что власть воспользуется войной для внутренних репрессий и даже для полного перерождения собственного режима. И главное, взлетает риск, что она из войны не захочет выходить. Потому что для диктаторов войны часто становятся вопросом жизни и смерти, в то время как для лидеров-демократов — нет.
Война как норма жизни
Власть, отказывающаяся признавать ошибки и продолжающая утверждать, что все идет по плану, неизбежно приходит к тому, чтобы попытаться — в глазах населения — представить собственные преступления и ошибки как некоторую неизбежность. Как то, что «с нами случилось». Как «трудности», с которыми всем нужно теперь справляться.
В выступлениях последнего времени, в том числе и в послании парламенту, Путин представляет убийственную войну как новую норму жизни для страны. Как обычно, он избегает называть вещи своими именами. Он не объявляет военное положение, не упоминает о мобилизации людей и ресурсов или чрезвычайном характере своей власти. Ни цели войны, ни образ желаемой победы Путин, в отличие от Зеленского, не описывает. Он представляет войну как извечную «трудную обстановку», которая как-то (если точнее, кознями врагов) «сложилась». «Не мы начали эту войну», — повторяет он без ссылок на оригинал.
Но от такой «обстановки» есть и польза. В картине, которую Путин рисует для публики, война — это звено, соединяющее государство и общество. Граждане за войну ничего не платят, никаких потерь не несут. Наоборот — они только в выигрыше. Война представлена как способ получить достойную работу и повысить социальный статус. Война и сама постоянная, хорошая «работа». Упорядочиваются, например, отпуска: поехал на «работу», приехал отдохнуть, уехал снова. Тем, кто от войны все-таки пострадал, обещана особая, персональная забота со стороны специально созданного государственного фонда. Погибших должны заменить новые, сразу же материально поддержанные: в том же послании Путин распорядился распространить действие программы материнского капитала на оккупированные территории Украины.
Война — это способ обогатиться. Кремль призывает к тому, чтобы граждане зарабатывали на войне и на возможностях, созданных войной, в том числе из-за ухода иностранных компаний. Бизнес должен вкладывать деньги в военизированное государство. О том, что поборы с компаний и с граждан будут расти, Путин не говорит. Но за многие годы снижения реальных доходов он, вероятно, усвоил, что, если беднеют сразу все (кроме самых богатых, с которыми подавляющее большинство россиян все равно никогда не сталкивается), это для граждан не так заметно.
Вообще, главные союзники Путина сейчас не военные и силовики, чьи методы в этой войне показали несостоятельность, а гражданские чиновники-технократы. Именно с их помощью Путин теперь пытается не проиграть войну, задействуя социальные и экономические механизмы.
Может ли Путин остановиться?
Перспектива бесславного конца заставляет правителей продолжать войну любой ценой, даже если они понимают, что план, с которым они вступили в конфликт, неосуществим. Именно так действовало руководство Германии, осознав к концу осени 1914 года, что первоначальный план молниеносной оккупации Франции (план Шлиффена) не сработал. На совещании, состоявшемся через четыре месяца после вступления Германии в Первую мировую войну, министры кайзера Вильгельма II пришли к выводу, что военной победы им не добиться. «Но они продолжали войну еще четыре года, потому что осознавали, что в случае поражения император будет свергнут и монархия рухнет. И они были правы», — говорит Гуманс. Российские власти загнали себя в похожую ситуацию. Их «план Шлиффена» провалился в конце марта 2022 года, но они, как и немецкие правители столетней давности, решили — вопреки рациональности — идти до конца.
Гуманс считает, что войну можно воспринимать как процесс получения новой информации. На полях сражений выясняется то, что страны могут десятилетиями скрывать друг от друга. Становится ясно, насколько хорошо вооружены армии, насколько солдаты готовы сражаться, чего стоят командиры и международные союзники воюющих держав. Если бы правители и общества действовали бы исключительно рационально, то после нескольких месяцев войны и получения новой информации друг о друге воюющие стороны могли бы просто прекращать сражения и «фиксировать убытки» — так, как это делают инвесторы на рынках. Но даже инвесторы не всегда рациональны, что уж говорить о политиках.
В принципе, проиграв войну, диктаторы тоже могут сохранить свободу и жизнь — но только опираясь на внутреннее насилие. Саддам Хусейн после поражения в войне в Персидском заливе просто убил своих основных противников и потому сохранил власть еще на десять с лишним лет. А вот лидеры, не уверенные в надежности своего репрессивного аппарата, могут затягивать войны именно потому, что затяжная война, даже без побед, позволяет им выживать, а поражение будет приговором.
Руками технократов из экономического блока правительства Путин создает «народное», построенное вокруг войны государство, лишая общество любых других опор и привязывая его к себе. Первый шаг к этому — нечувствительность к потерям, незаметность войны; второй — создание значительного слоя тех, кто от войны выигрывает. Как далеко удастся зайти в этом, зависит только от времени, отведенного историей Путину.
Сейчас он ведет себя именно как человек, который знает, что в случае поражения столкнется с реальной угрозой своей свободе и жизни. Действия силовиков в Украине должны послужить в глазах Путина доказательством не только их слабости, но и непредсказуемости.
meduza
«Медуза» в России теперь не только «иноагент»,
но еще и «нежелательная» организация.
