Ожидание свободы для Михаила Ходорковского было долгим. 10 лет. Ожидание встречи с Ходорковским в Берлине длилось для журналистов те самые 36 часов, о которых он сказал в воскресенье 22 декабря в самом начале пресс-конференции в музее берлинской стены «Чекпойнт Чарли»:
- Думаю, что многие хотели бы меня спросить о том, что я думаю делать дальше. Как это ни странно звучит для нашего быстрого века – я только 36 часов назад получил свободу. И какие-то планы на будущее я не считал возможным строить, потому что главное, что подкашивает заключенного – это надежда, которая в последний момент оказывается неслучившейся. Так что над тем, что и как делать дальше, мне еще предстоит думать, советоваться с моими друзьями, и я это обязательно буду делать.
Для Ходорковского это была его первая после освобождения встреча с мировой прессой (а в переполненном зале были представители СМИ практически из всех стран Европы и Америки), и ожидалась она с интересом, грозившим вылиться в баталии между журналистами за место для съемок и записей – зал явно был не рассчитан на 350 аккредитованных представителей СМИ, которых на самом деле их было много больше.
И вот тот, о ком журналисты писали на протяжении 10 лет, наконец-то предстал перед ними прекрасно выглядящим, счастливым и свободным, в сопровождении родителей и сына Павла.
Цель первого выхода Михаила Ходорковского к прессе была им сформулирована просто: выразить благодарность. Всем, кто выступал за его освобождение, в частности, журналистам.
Я вспомнил слова его матери Марины Филипповны о том, что, если бы не внимание мировой прессы и общественности, то ее сын вряд ли вообще был бы жив.
Возвращаясь к благодарности - когда ведущая пресс-конференции, директор музея "Чекпойнт Чарли" Александра Хильдебрандт сказала, что следует поблагодарить и Владимира Путина, в зале раздались недовольные возгласы, а Михаил Ходорковский в ответ на него улыбнулся.
То, чем Ходорковский не планирует заниматься в дальнейшей жизни, прозвучало ясно: ни бизнеса, ни политики, как борьбы за власть, в его жизни не будет. Планирует заниматься общественной деятельностью - одна тема явно выкристаллизовалась в ответах: политические заключенные, и не только в России. Корреспонденту киевского телеканала 1+1 Наталье Фибриг удалось задать вопрос об отношении Ходорковского к судьбе Юлии Тимошенко. В ответ прозвучало: « Я от всей души желаю Юлии Владимировне быстрейшего освобождения. Я очень надеюсь, что президент Янукович, который последнее время достаточно часто общается с президентом моей страны, возьмет от него пример вот в этом локальном вопросе – освобождение политзаключенного. Хотя бы для начала – одного».
Сама же тема политзаключенных была подробно задана Ходорковским ранее, когда он говорил о преследовании сотрудников ЮКОСа, как о преследовании по политическим мотивам. Далее он, в частности, сказал: «В России остались и другие политзаключенные, не только связанные с делом ЮКОСа. Я хотел бы сказать, что не надо воспринимать меня как символ того, что в России политзаключенных не осталось. Я прошу воспринимать меня как символ того, что усилия гражданского общества могут привести к освобождению даже тех людей, освобождение которых не предполагалось никем. Нам просто надо продолжать работать над тем, чтобы в России, да и в других странах мира политзаключенных не осталось. Во всяком случае, я буду делать в этом направлении то, что от меня зависит".
После окончания пресс-конференции я попросил сказать о своих впечатлениях от явления Ходорковского тех, кому удалось задать Ходорковскому вопрос.
Известный кинодокументалист Андрей Некрасов: «Мне кажется, что он был очень собран, очень сконцентрирован, но было очевидно, что критиковать слишком Путина он не хотел или не мог. Он был крайне дипломатичен, очень тонко прошел между Сциллой и Харибдой российской политики, но кто что называется «бросит в него камень»?
А вот мнение корреспондента киевского телеканала 1+1 Натальи Фибриг : «Вы знаете, в первую очередь было интересно его в принципе увидеть. Два дня мы ожидали этой встречи. Мы осаждали берлинский отель «Адлон» - мы действительно надеялись хоть краем глаза увидеть Михаила Борисовича, и было уже хорошо в принципе увидеть его воочию. По поводу его высказываний: конечно, они были очень осторожными и мягкими, но я думаю, что нужно оставаться реалистами и не ожидать от человека сейчас каких-то заявлений по поводу планов и будущего. Я думаю, что можно понять, что действительно его мама очень тяжело больна, и для него сейчас главное – быть с мамой, быть с родителями, с семьей. Вообще же здорово, что эта конференция произошла, но было бы хорошо, чтобы через какое-то время может быть последовали бы какие-то более понятные заявления… И на самом деле у меня был бы один вопрос, который я просто не решилась ему задать. Ведь все-таки Михаил Ходорковский в течение этих десяти лет стал центральной фигурой российской оппозиции, стал узником совести. Я думаю, что на него возложены большие надежды многих людей. И вот , когда он говорит, что он не собирается заниматься политической деятельностью, что он не видит себя в политике, нет ли у него где-то внутри угрызений совести: что может быть он где-то предал чьи-то надежды, может быть даже и свои…Но я думаю, что нам нужно подождать того времени, когда ему можно будет задать такой вопрос».
Остается неясным, как долго пробудет Михаил Ходорковский в Берлине, вернутся ли в Москву его родители, где он, его жена и дети будут жить. Сам Ходорковский, который, кстати, дал понять, что материальных проблем у него и его семьи к счастью нет и не будет, просил дать ему немного времени, чтобы прийти в себя.
Вот некоторые фрагменты пресс-конференции Ходорковского: "Возможно, мое освобождение стало возможным благодаря средствам массовой информации, в том числе и тем, которые вы представляете. Большое всем спасибо! Я считаю, что внимание средств массовой информации позволяют очень многим людям, которые сегодня несправедливо находятся в тюрьмах, наших российских тюрьмах, сохранять жизнь, здоровье и надежду на освобождение. Я хочу, чтобы вы приняли от меня и от нас всех благодарность за это. Я лично, естественно, благодарен за поддержку, которую мне оказывали мои друзья, мои бизнес-партнеры и, конечно, главное – моя семья на протяжении этих 10 лет. Если бы я не чувствовал этой поддержки, мне было бы трудно выдержать. Я очень благодарен господину Францу-Дитеру Геншеру, его усилиями была достигнута точка, с которой может быть дело ЮКОСа, приведшее к десяткам, если не сотням сломанным судьбам, дело ЮКОСа начало заканчиваться спустя десятилетие. Я очень благодарен фрау Ангеле Меркель, о роли которой в том, что я сегодня на свободе, я узнал, находясь здесь и имея возможность пользоваться теми источниками информации, которые для большинства из вас являются абсолютно обычными. Для меня они все новые – Фейсбуки, Твиттеры. Когда я попал в тюрьму, этого ничего не было".
"В России остались и другие политзаключенные, не только связанные с делом ЮКОСа. Я хотел бы сказать, что не надо воспринимать меня как символ того, что в России политзаключенных не осталось. Я прошу воспринимать меня как символ того, что усилия гражданского общества могут привести к освобождению даже тех людей, освобождение которых не предполагалось никем. Нам просто надо продолжать работать над тем, чтобы в России, да и в других странах мира политзаключенных не осталось. Во всяком случае я буду делать в этом направлении то, что от меня зависит". Вот еще фрагменты пресс-конференции Ходорковского:
"Пресс-секретарь российского президента сказал, что никто не мешает мне вернуться в Россию в любой момент. К сожалению, на сегодняшний день у меня нет никакой гарантии, что я вновь смогу улететь туда, куда мне нужно по тем или иным делам, а сейчас семейные дела я рассматриваю как приоритетные. С формальной точки зрения для того, чтобы у меня была такая возможность, российский Верховный суд должен подтвердить решение Европейского суда по правам человека, что иск по первому делу ЮКОСа на 500 миллионов долларов с меня и с моего друга Платона Леонидовича Лебедева снят. Пока этого не произошло и с формальной точки зрения, приехав в Россию, я могу уже разрешения на вылет назад не получить.
Что касается Сочи, я сторонник все-таки той позиции, что это праздник спорта, это праздник для миллионов людей, наверное, не надо его портить. Другое дело, что его не надо превращать в праздник лично президента Путина, наверное, тоже было бы неправильно, но портить праздник миллиону людей я бы не стал.
Я сразу хочу сказать, что я благодарен Германии, благодарен немецкому правительству за участие в моей судьбе. И менее всего я хотел бы, чтобы в результате этого участия произошли какие-то проблемы для тех людей, той страны, которой я благодарен. На сегодняшний день таких проблем нет. Я не собираюсь заниматься политической деятельностью, о чем сказал в письме президенту Путину. Я собираюсь заниматься общественной деятельностью.
Впервые о такой возможности я услышал от своих адвокатов 12 ноября, когда они побывали у меня в колонии и сказали, что господин Геншер думает о том, что президент Путин не ставит условием моего освобождения признание вины, мне просто необходимо написать прошение о помиловании без признания вины. Я хочу обратить ваше внимание, что моя позиция личная всегда отличалась от позиции комментирующих. Для меня никогда не было проблемой написать прошение о помиловании, потому что понятно было, что моя судьба, судьба моих коллег в любом случае в руках лично президента Путина. Освобожусь ли я по помилованию или я освобожусь по концу срока, все равно это либо произойдет, либо не произойдет по прямому указанию Путина, без него этого решения принимать не будут. Помилование с его точки зрения было для меня формальностью, не формальностью было признание вины. Потому что, признавая вину в несуществующих преступлениях, я тем самым играю на стороне тех, кто говорил, что ЮКОС, сто тысяч сотрудников ЮКОСа, был безразмерной преступной группой, которая сначала честно продала нефть, не заплатив налоги, потом оказалось, что она не продавала нефть, а все похитила. Я не мог таким образом поступить с теми людьми, которые ни в чем невиновны, и только поэтому на протяжении последних пяти лет я отвечал отказом на предложение о том, чтобы написать помилование именно из-за отказа признания вины. Это моя позиция.
У меня нет планов возвращаться в бизнес. Я считаю, что в ходе своей бизнес-карьеры я добился всего, чего хотел добиться. Я руководил крупной успешной компанией, второй по размеру в России. Руководил, как тогда инвестиционные аналитики считали, достаточно успешно. Повторять этот успех мне неинтересно. Мое финансовое положение не ставит меня перед необходимостью работать ради зарабатывания денег. С этой точки зрения то время, которое у меня осталось для активной деловой жизни, я бы хотел посвятить тому, чтобы отдавать долги тем людям, которым хуже, чем мне, то есть которые по-прежнему находятся в тюрьме, и тому обществу, нашему российскому обществу, которому очень важно немножко измениться для того, чтобы в России жили получше. Вот это то, чем мне хотелось бы заниматься. А как конкретно? Дайте мне чуть больше времени, чем 36 часов, для обдумывания этого вопроса.
Наш закон позволяет президенту Путину оставаться у власти, если, конечно, его изберут люди, на протяжении еще 10 лет. Ему недавно задали вопрос, я читал об этом, не считает ли он необходимым сделать пожизненным президентство, он достаточно четко на это ответил, что нет. Я надеюсь, что своей точки зрения он не изменит. Господин Путин обдумывал возможность моего освобождения в течение 10 лет. Я надеюсь, что решение, принятое после столь долгого обдумывания, не будет им расценено как ошибка, а, наоборот, как пример того, как ему стоит поступать в будущем. Я надеюсь на это.
Я отдавал себе отчет еще в тот момент, когда занимался крупным бизнесом, что я занимаюсь жесткими играми. Конечно, по отношению ко мне эта жесткость была несколько расширена по сравнению с обычной практикой. Но в то же время, должен отметить, мою семью вот эта ситуация никогда не коснулась. То есть отношение к моей семье всегда было лояльным. И именно это позволило мне не воспринимать, давайте назовем это противостоянием, слишком эмоционально. Я именно из-за того, что с семьей все нормально было, к семье относились по-человечески, я оставил проблему взаимоотношений с сфере прагматической, а прагматика не предусматривает такой не прагматичной вещи, как месть, ненависть и так далее. Такие условия игры, да, они мне не нравятся, да, я убеждаю, что правила надо бы поменять. Но ничего не поделаешь.
Алексанян, Василий Алексанян – это гигантская проблема. Я очень серьезно эту проблему изучал. Я не уверен, что я знаю на сто процентов все, но это все-таки эксцесс исполнителей. Этих исполнителей, я думаю, мы знаем. Я бы их назвал публично, но в отличие от традиций российских я предпочитаю для таких очень серьезных и неприятных обвинений иметь более точную и документированную информацию. Алексанян – это тот крест, который мне нести до конца жизни.
У меня спросили: готов ли я положиться на участие в этом вопросе господина Геншера, с которым я был знаком ранее? Я сказал: конечно, да, это очень уважаемый человек. Может быть, ему не удастся сделать хорошо, но он уж точно не сделает плохо. Я рад, что в первой части своего предположения я ошибся – ему удалось сделать хорошо.
Я понимаю, что возникает символизм. Для меня лично это то место, где мне очень психологически помогли все. Я пришел сюда именно поэтому, потому что я очень благодарен, я пришел не с целью произнести какую-то политическую речь, а с целью поблагодарить и музей, и поблагодарить тех людей, которые пришли".
