В ночь на 28 октября (10 ноября) 1910 года, в Ясной Поляне случилось событие, которое потрясло мир. Граф Л. Н. Толстой тайно бежал из своего дома в неизвестном направлении. Он принял решение прожить последние годы соответственно своим взглядам. Сопровождал писателя в этом побеге лишь его врач Душан Петрович Маковицкий…
Уход из Ясной Поляны
В три часа ночи Толстой разбудил Маковицкого. Из записок врача: «Лицо страдальческое, взволнованное и решительное. «Я решил уехать. Вы поедете со мной». Задача была достать из спальни чемодан, не разбудив Софью Андреевну, которая держала все двери открытыми, чтобы проснуться, если что, от любого шума. Толстому это удалось. Дочь Саша и ее подруга Варвара Феокритова собрали чемодан, узел с пледом и пальто, корзину с едой. Лев Николаевич пошел в конюшню помочь запрячь лошадей».
Перед отъездом из Ясной Поляны Толстой оставил жене письмо:
«Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимым.
Кроме всего другого, я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни.
Пожалуйста, пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения.
Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобой, так же, как и я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мной.
Советую тебе помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь что сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, и перешлет мне, что нужно; сказать же о том, где я, она не может, потому что я взял с нее обещание не говорить этого никому».
Софья Андреевна, узнав, что Лев Николаевич уехал, дважды пыталась утопиться, она была в жесточайшей истерике.
Оптина Пустынь
Покидая Ясную Поляну, Толстой заранее не подготовил себе будущего прибежища. Свое путешествие он начал на станции Щекино. Пересев на станции Горбачево в другой поезд, он доехал до Козельска. Это было 28 октября днем. Отсюда предстояло ехать в Шамордино на лошадях. Путь лежал через Оптину пустынь, до которой добрались к шести часам вечера.
До Шамордина оставалось еще двенадцать верст, то есть два с половиной часа езды по ужасной дороге, в ненастье, ночью. Поэтому Толстой остановился на ночлег в Оптине, в монастырской гостинице.
Выехал на следующий день из Оптиной Пустыни Толстой часа в четыре дня, то есть всю первую половину дня, почти до сумерек, провел в Оптине. Он разговаривал с отцом Михаилом, «гостинником», то есть заведующим гостиницей, расспрашивал о знакомых старцах, а потом вышел, бродил возле скита, дважды подходил к дому старца о. Варсонофия, стоял у калитки, но не вошел.
Шамординский монастырь
Толстой отправился в Шамординский монастырь, где его сестра была монахиней, и, разумеется, такой выбор был не случайным. И, конечно, он не мог быть окончательным.
Толстой не мог не сознавать, что для постоянного местопребывания Шамордино ему не годится, ибо кто угодно, но только не он, отлученный от Церкви, мог рассчитывать, что обретет «спокойствие и уединение» в соседстве с монастырем.
О чем разговаривал Толстой с его сестрой, известно очень мало. А. Ксюнин, посетивший Шамордино тотчас же после смерти Толстого, рассказывает о посещении Толстым Шамордина со слов матери Марии. Книга его впервые была издана еще при жизни матери Марии, причем никаких опровержений с ее стороны не последовало.
Ксюнин говорит, что когда Толстой «пришел к сестре, они долго сидели вдвоем». Вышли только к обеду и пригласили в келью доктора и монахиню, которая была неотлучно около сестры Толстого.
— Сестра, я был в Оптине, как там хорошо, — заметил Толстой. — С какой радостью я жил бы, исполняя самые низкие и трудные дела, но поставил бы условием не принуждать меня ходить в церковь.
— Это хорошо, — отвечала сестра, — но с тебя взяли бы условие ничего не проповедовать и не учить.
Лев Николаевич задумался, опустил голову и оставался в таком положении довольно долго, пока ему не напомнили, что обед кончен.
— Виделся ты со старцами? — возобновила разговор об Оптиной сестра.
— Нет… Разве ты думаешь, что они меня приняли бы?.. Ты забыла, что я отлучен.
Беседы с сестрой должны были затянуться, Толстой даже облюбовал себе дом для жизни в Шамордине. Но все было сорвано в самом начале. На другой день после описанного разговора в Шамордино приехала Александра Львовна Толстая и привезла известия из Ясной Поляны: не только о состоянии Софьи Андреевны, но и о том, что для Толстого было страшнее всего на свете: о том, что «его местопребывание если не открыто, то вот-вот откроется, и его не оставят в покое».
Паника овладела Толстым. Его ужас перед приближением жены был таков, что он все забыл, сорвался, не простясь с сестрой и ни о чем с ней не договорившись, бросился прочь из Шамордина.
Станция Астапово
Утром 31 октября (13 ноября) Толстой и сопровождающие отправились из Шамордино в Козельск, где сели в уже подошедший к вокзалу поезд № 12, следующий в южном направлении.
Билетов при посадке купить не успели; доехав до Белева, приобрели билеты до станции Волово. Сопровождавшие Толстого позже также свидетельствовали, что определенной цели у путешествия не было.
После совещания решили ехать к его племяннице Е. С. Денисенко, в Новочеркасск, где хотели попытаться получить заграничные паспорта и затем ехать в Болгарию; если же это не удастся — ехать на Кавказ.
Однако по дороге Лев Николаевич простудился и заболел крупозным воспалением легких и вынужден был в тот же день выйти из поезда на первой большой станции рядом с населенным пунктом. Этой станцией была Астапово.
Известие о болезни Льва Толстого вызвало сильный переполох как в высших кругах, так и среди членов святейшего Синода. О состоянии его здоровья и положении дел систематически направлялись шифрованные телеграммы министерству внутренних дел и Московскому жандармскому управлению железных дорог.
Было созвано экстренное тайное заседание Синода, на котором, по инициативе обер-прокурора Лукьянова, был поставлен вопрос об отношении церкви на случай печального исхода болезни Льва Николаевича. Но вопрос положительно так и не был решен.
Льва Николаевича пытались спасти шестеро врачей, но на их предложения помочь он лишь ответил: «Бог все устроит». Когда же его спросили, чего ему самому хочется, он сказал: «Мне хочется, чтобы мне никто не надоедал».
Последними осмысленными его словами, которые он произнес за несколько часов до смерти старшему сыну, которые тому от волнения не удалось разобрать, но которые слышал врач Маковицкий: «Сережа… истину… я люблю много, я люблю всех…».
В самый канун его смерти в Астапово приехал о. Варсонофий, старец из Оптиной пустыни. Впоследствии был пущен слух о том, будто этот приезд состоялся «по приказу из Петербурга». По прибытии в Астапово о. Варсонофий просил допустить его к Толстому.
Александра Львовна Толстая не допустила его к умирающему отцу. Она заботилась лишь о том, чтобы продлить последние минуты толстовской жизни, а беседа со старцами, даже самая встреча, самое появление их должны были взволновать Толстого глубочайшим образом.
7 (20) ноября в 6 часов 5 минут после недели тяжелой и мучительной болезни в доме начальника станции Ивана Озолина Лев Николаевич Толстой умер.
